Аркадий Стругацкий - Пять ложек эликсира

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Пять ложек эликсира

Время действия: наши дни, поздняя весна.

Место действия: крупный город, областной центр на юге нашей страны.

Двухкомнатная квартира средней руки писателя Феликса Александровича Снегирева. Обычный современный интерьер. Два часа дня. За окном — серое дождливое небо.

Феликс у телефона. Обыкновенной наружности человек лет пятидесяти, весьма обыкновенно одетый для выхода. На ногах стоптанные домашние шлепанцы.

— Наталья Петровна? — говорит он в трубку. — Здравствуй, Наташенька! Это я, Феликс… Ага, много лет, много зим… Да ничего, помаленьку. Слушай Наташка, ты будешь сегодня на курсах? До какого часу? Ага… Я к тебе забегу около шести, есть у меня к тебе маленькое дельце… Хорошо? Ну, до встречи.

Он вешает трубку и устремляется в прихожую. Быстро переобувается, натягивает плащ, нахлобучивает на голову бесформенный берет. Затем хватает огромную авоську, набитую пустыми бутылками из-под кефира, лимонада, фанты и подсолнечного масла. Слегка согнувшись под тяжестью стеклотары, выходит на лестничную площадку и остолбенело останавливается.

Из дверей квартиры напротив выдвигаются два санитара с носилками, на которых распростерт бледный до зелени Константин Курдюков, сосед и шапошный знакомый Феликса, третьестепенный поэт городского масштаба. Увидев Феликса, он произносит:

— Феликс! Сам господь тебя послал мне, Феликс!..

Голос у него такой отчаянный, что санитары останавливаются. Феликс с участием наклоняется над ним.

— Что с тобой, Костя? Что случилось?

Мутные глаза Курдюкова закатываются, испачканный рот вяло рас пущен.

— Спасай, Феликс! — сипит он. — Помираю! На коленях молю… Только на тебя сейчас и надежда… Зойки нет, никого рядом нет…

— Слушаю, Костя, слушаю! Что надо сделать, говори…

— В институт! Поезжай в институт… Институт на Богородском шоссе — знаешь? Найди Мартынюка… Мартынюк Иван Давыдович. Запомни! Его там все знают…. Председатель месткома… Скажи ему, что я отравился, ботулизм у меня… Помираю! Пусть даст хоть две-три капли, я точно знаю — у него есть… Пусть даст!

— Хорошо, хорошо! Мартынюк Иван Давыдович, две капли… А чего именно две капли? Он знает?

На лице Кости появилась странная неуместная улыбка.

— Скажи: мафусалин! Он поймет…

Санитары начали спускаться по лестнице, а Костя отчаянно кричит:

— Феликс! Я за тебя молиться буду!

— Еду, еду! — кричит вслед Феликс. — Сейчас же еду!

Из Костиной квартиры выходит врач и ждет лифта. Феликс испуганно спрашивает:

— Неужели и вправду ботулизм?

Врач неопределенно пожимает плечом:

— Отравление. Сделаем анализы, станет ясно.

— А как вы полагаете, мафусалин от ботулизма помогает?

— Как вы сказали?

— Мафусалин, по-моему… — произносит Феликс смущенно.

— Впервые слышу.

— Какое-нибудь новое средство, — предполагает Феликс. Врач не возражает.

— А куда вы Курдюкова сейчас повезете?

— Во Вторую городскую.

— А, это совсем рядом…

Приходит лифт, у «неотложки» они расстаются, и Феликс гремя бутылками, бежит на середину улицы останавливать такси.

Выбравшись из машины, Феликс поудобнее прихватывает авоську и, кренясь под тяжестью, поднимается по широким ступенькам под бетонный козырек институтского подъезда. В холле довольно много людей, все они стоят кучами и дружно курят. Феликс подходит к ближайшей группе и осведомляется, где ему найти Мартынюка, председателя месткома. Его оглядывают и показывают в потолок. Феликс вручает гардеробщику свой плащ и берет, пытается всучить авоську, но получает решительный отказ и осторожненько ставит авоську в уголок.

На втором этаже он открывает дверь в одну из комнат и вступает в обширное светлое помещение, где масса химической посуды, мигают огоньки на пультах, змеятся зеленоватые кривые на экранах, а спиною к двери сидит человек в синем халате. Едва Феликс закрывает за собой дверь, как человек этот, не оборачиваясь, рявкает через плечо:

— В местком! В местком!

— Ивана Давыдовича можно? — осведомляется Феликс.

Человек поворачивается к нему и встает. Он огромен и плечист. Могучая шея, всклокоченная шевелюра, черные глаза.

— Я сказал — в местком! С пяти до семи! А здесь у нас разговора не будет. Вам ясно?

— Я от Кости Курдюкова… От Константина Ильича.

Предместкома Мартынюк словно налетает с разбегу на стену.

— От Константина Ильича? А что такое?

— Он страшно отравился, понимаете? Есть подозрение на ботулизм. Он очень просил, прямо-таки умолял, чтобы вы прислали ему две-три капли мафусалина…

— Чего-чего?

— Мафусалина… Я так понял, что это какое-то новое лекарство… Или я неправильно запомнил? Ма-фу-са-лин…

Иван Давыдович Мартынюк обходит его и плотно прикрывает дверь.

— А кто вы, собственно, такой? — спрашивает он неприветливо.

— Феликс Снегирев. Феликс Александрович…

— Мне это имя ничего не говорит.

Феликс взвивается.

— А мне ваше имя, между прочим, тоже ничего не говорит! Однако я вот через весь город к вам сюда перся.

Иван Давыдович мрачно смотрит на Феликса.

— Ладно, — произносит он наконец. — Я сам этим займусь. Идите. Стойте! В какой он больнице?

— Во второй городской.

— Чтоб его там… Действительно, другой конец города. Ну ладно, идите. Я займусь.

Внутренне клокоча, Феликс спускается в гардероб, выходит на крыльцо, ставит авоську у ноги и достает сигарету. Повернувшись от ветра, чтобы закурить, он обмирает: за тяжелой прозрачной дверью, упершись в стекло огромными ладонями и выставив бледное лицо свое, пристально смотрит на него Иван Давыдович Мартынюк. Словно вурдалак вслед ускользнувшей жертве.

Народу в трамвае великое множество. Феликс сидит с авоськой на коленях, а пассажиры стоят стеной, и вдруг между телами образуется просвет, и Феликс замечает, что в этот просвет пристально смотрят на него светлые выпуклые глаза. Лишь секунду видит он эти глаза, клетчатую кепку, клетчатый галстук между отворотами клетчатого пиджака, но тут трамвай со скрежетом притормаживает, тела смыкаются, и странный наблюдатель исчезает из виду. Некоторое время Феликс хмурится, пытаясь что-то сообразить, но тут между пассажирами вновь возникает просвет, и выясняется, что клетчатый наблюдатель мирно дремлет, сложив на животе руки. Средних лет мужчина, клетчатый пиджак, грязноватые белые брюки…

В зале Дома Культуры Феликс, расхаживая по краю сцены, разглагольствует перед читателями.

— …С раннего детства меня, например, пичкали классической музыкой. Вероятно, кто-то где-то когда-то сказал, что если человека ежечасно пичкать классической музыкой, то он к ней помаленьку привыкнет и смирится, и это будет прекрасно. И началось! Мы жаждали джаза, мы сходили по джазу с ума — нас душили симфониями. Мы обожали душещипательные романсы — на нас рушили скрипичные концерты. Мы рвались слушать бардов и менестрелей — нас травили ораториями. Если бы все эти титанические усилия по внедрению классической музыки имели бы КПД ну хотя бы как у паровоза, мы бы все сейчас были знатоками и ценителями. А что в результате? Сами видите что в результате…