Это все… [СИ] - Татьяна Апраксина

Татьяна Апраксина, А. Н. Оуэн

Это все…

Это все,

Что останется после меня,

Это все,

Что возьму я с собой…

Ю. Шевчук

«— Мир, в котором я живу — жестокий мир. Очень умный, очень развитой и очень жестокий.

— Более жестокий, чем наш?

— Ты ошибаешься. Здесь нет настоящей жестокости. Здесь только непроходимая глупость. Непролазная.

— Ну, знаешь… — Мастер поймал себя на том, что ему хочется как-то парировать наезд на родную Землю. Но ничего толкового не придумал.

— Отсутствие интеллекта порождает бездумное насилие, — продолжал Тим. — А холодный разум возводит жестокость в закон…»

О. Дивов, «Мастер собак»

«Но ничто жестокое не бывает полезным»

Марк Туллий Цицерон

Анье Тэада, гостья

Первое впечатление: он высокий, легкий и стройный. Красивый шаблонно и правильно — и чертами, и движениями. Только потом проступает: этот образцовый представитель обновленной расы еще и стар. Это пока не во внешности. Во взгляде, в пластике, в сухости пальцев, выкладывающих на стол мелкие предметы.

Очень трудно вбирать его взглядом, чутьем, внутренним «локатором» так, чтобы не попасться.

Матово-серый стандартный комбинезон, серо-пепельные пряди, небрежно схваченные у воротника непонятно чем. Жесткое, каменно-твердое что-то в очертании лица — нет, скорее кажется так, это каменное, холодное и сухое внутри.

— Вот, взгляните.

Тонкий светящийся контур, хрупкая старая вещь. Ее так трудно взять в руки, так трудно на нее смотреть и не выдавать волнения, что невольно сбиваешься на привычное, рабочее:

Иллюстрация 1 из личного архива Раэна Лаи Энтайо-Къерэн-до.

Материал: стандартная видеорамка средней емкости. Заполнена на 0.1 %. На поверхность выведен одиночный снимок, данные аппарата, осуществлявшего фиксацию, удалены. Содержание — семь разумных особей на разном расстоянии от коммуникационной панели. Освещение искусственное.

Раэн Лаи Энтайо-Къерэн-до, глава планетарной службы связи

— Мое дело — рассказать, как все было? Я расскажу…

Первый снимок — это не я. Я его потом… позаимствовал, как ненужный. Когда его делали, я уже был, но сидел в другом месте и управлялся с совсем другой техникой, если ее можно так назвать. А это со станции, пробная картинка с какой-то ранней связи, зачем-то там понадобились все. И вот они — все. Потому и списал себе…

Вот эти трое не сыграли в истории, которую я хочу рассказать, значительной роли, хотя постоянно во всем участвовали. Дама на последнем десятке лет — главный санитарный врач. Субъект со скверным выражением лица — главный энергетик, и поверьте, что здесь он сильно постарался быть официально-бесстрастным. Вот эта особа, с буйными кудрями и многочисленными заколками — наш планетолог, и ничего милого на самом деле в ней не было, как и в планете.

За ней — приятный гражданин со знаками различия охранителя первого ранга — старший по безопасности. Его мы убили. Потом.

Про тех, что дальше, я буду рассказывать много. Или они про меня, я уж не знаю: то что я тогда видел, понял и запомнил — кто это? Они или я? Если от станции остается в памяти гулкий цветной коридор или клуб горячего воздуха в тамбуре, то не только в конструкции дело, вспоминающий тоже отражается в рассказе, как в куске обшивки — не полностью и в странном ракурсе…

Нездорового вида бугорчатая голова по центру — главный инженер проекта и сидит он там, потому что так посадили. Секретарь привел и посадил, и главинженер так и просидел, не двигаясь, весь сеанс связи, а потом его подняли и увели. Аккуратно подняли и медленно, осторожно увели. Выглядел он так — хуже нашей «живой массы» в палатах для безнадежных, — всегда, сколько я его видел. Все двадцать лет. Хотя чаще всего передвигался без посторонней помощи.

Вот этот вот крайне пожилой изысканно выглядящий господин, стоящий рядом с главным инженером — начальник Проекта. Очень подвижная сушеная рептилия в прекрасно сидящей униформе. Пять тысяч поколений достойных предков стоят за его плечами. Отпрыск старшей ветви Медного Дома Великого Круга Бытия Разумных, еще недавно — управляющий всеми владениями Дома в нашем секторе. Потом собственность частично изъяли на нужды выживания — и его самого вместе с ней. Но собственность по решению тогдашней правящей силы, а его по согласию, как ценный управленческий ресурс.

На заднем плане, нет, здесь нет сбоя, запись не шалит, пропорции не нарушены, там все правильно с ростом, я ей до подбородка не доставал. На голову выше самых высоких. С характерным лицевым углом и вообще углами, сектором обзора, скулами, подвеской челюсти… на руки тоже интересно посмотреть, у нормальных разумных так не получилось бы. Рассветный ужас из сказок. Не улыбается она, потому что автоматике распознавания все равно. Нам она улыбалась, нарочно, всеми клыками. Выбрык Обновления, дама с почти чистым фенотипом дарт'анг. Помощник главного инженера, «специалист по созданию жилплощади из чего начальство пошлет», старший формовщик. Если бы она не была настолько чужой — по виду и по всей биографии — быть бы ей, как единственному профессиональному формовщику на Проекте, старшей над всеми. Но об этом позже.

На этом изображении — вся верхушка Проекта, а Проект, как известно, состоял в преобразовании непригодной для обитания планеты под нужды эвакуации. С официальной историей Проекта можно ознакомиться в музее. Я туда не хожу, хотя и завещал им кое-что из сохранившегося у меня с тех пор. Вот, например…

Анье Тэада, гостья

Он встает. Я смотрю все. Запоминаю все. Как двигается — точно и отчетливо, будто мир повинуется ему и каждая молекула обязательно окажется там, где он ждет, как говорит — с ненатужной, но очень четкой артикуляцией профессионального связиста, привыкшего не требовать от техники слишком много. Он прав, от самого важного ничего не остается потом.

Помнить — необходимо.

Здесь о нем говорят так, как о моих — дома. Снизу вверх и не сравнивая. Он занимает место, куда не стремятся другие, потому что знают — их не хватит заполнить пустоту.

Он кладет передо мной матово-черный лист с серебряным просверком изображения и не ждет ничего, просто делает паузу на подробный взгляд.

И меня опять не хватает, чтобы осознать рисунок, и я запоминаю его профессиональной безличной памятью, чтобы потом — в одиночестве — извлечь оттуда и пережить.

Потому что