Валерий Брусков - Между…

Валерий Петрович Брусков

Между…

Когда тебе плохо, сильный мужчина поможет, а слабый сделает вид, что ему ещё хуже.

Мост был древний и пугающе ветхий, на вид — весьма хрупкий, и очень походил на заждавшийся добычи голодный капкан…

Да, мост казался потенциальной, и даже реальной угрозой, но это была единственная на много километров вокруг уцелевшая конструкция, позволявшая хотя и с некоторым риском, но перебраться на другой берег обмелевшей за жаркое лето, однако ещё достаточно быстрой и широкой реки с неизвестной глубиной. Эрнеста, рождённого и выросшего на бескрайних степных равнинах, эта одна из немногих рек в его жизни с детства пугала, как живое и хищное существо.

Он почти затравленно оглянулся туда, откуда так долго и упорно шёл сюда, обречённо вздохнул, и сделал на мост первый шаг…

Держась за перила, которые под пальцами угрожающе легко крошились в гнилую древесную труху, он очень осторожно двигался вперёд, когда его боковое зрение засекло что-то интересное…

Мозг мгновенно отреагировал на визуальный раздражитель, и тут же завладел глазами, что едва не стоило Эрнесту падения с почти тридцатиметровой высоты…

Испуганно оступившись, он повис над Бездной, успев судорожно вцепиться обеими руками в ненадёжные полусгнившие деревянные перила, и посмотрел туда, откуда пришла почти его погибель…

…На берегу реки возле самой её воды, скорчившись, лежал на боку ребёнок. Не взрослый человек, а именно ребёнок, что угадывалось даже издали. До него было более ста метров, он был спиной к Эрнесту, поэтому воображение быстро поплыло по волнам его фантазий.

— «Сейчас раннее утро. Ребёнок спит?

Нет, такое почти безоговорочно отпадает. Спать на жёстких камнях и в опасной близости от воды, чтобы утонуть во сне?..

Да, это явно не то!

Ребёнок мёртв?

Весьма возможно, но если и да, то это произошло почти на глазах у меня, иначе вокруг тела уже хозяйничали бы голодные искатели лёгкой добычи. Падальщиков на равнинах хватает…

Значит, наиболее вероятен вариант беспамятства. Плыл на чём-то по реке, выдохся, выбрался на берег, и уже тут — обморок…»

Более всего Эрнеста устраивал третий вариант: ребёнок жив, но потерял сознание. Если долго бродить в одиночестве по этим пустынным краям, можно сильно ослабеть от голода, и внезапно отключиться, пытаясь в реке хотя бы напиться.

Эрнеста так воодушевила последняя, оптимистическая версия, что он уже почти без страха закрепился на мосту, и гораздо быстрее двинулся к его противоположной стороне, громко крича ребёнку на берегу, который теоретически мог его и слышать:

— Эй, детка! Я иду к тебе! Иду! Потерпи! Я помогу!..

Ребёнок не шелохнулся от криков, но это могло быть и следствием беспамятства.

— «Только бы он был жив! — мысленно причитал Эрнест. — Только бы… Пусть полумёртвый от голода, но жив! Я его вытащу, я его откормлю, я поставлю его на ноги!» — Эрнест в своей почти сорокалетней жизни с избытком насмотрелся смертей, и почти привык к ним, но гибель ребёнка всегда оставалась для него затяжным психологическим шоком. Ладно, он сам уже достаточно потоптал мир, но ребёнок ведь только начал жизнь, ещё ничего в ней толком не увидев, и не поняв…

Эрнест уже увереннее, подхлёстываемый удвоившейся необходимостью, перебрался с негарантированного моста на вполне надёжную землю другого берега, снял с шеи бинокль, но и его двадцатикратное увеличение не изменило изначальной расстановки акцентов.

На ребёнке была грязная рваная одежда, а загорелая и тоже не чистая кожа его тела издали не говорила Эрнесту ни о чём.

Для подстраховки он прошёлся вооружённым зрением по всем ближайшим окрестностям до самого горизонта, но везде было пусто даже в виде мелкой живности.

Никого и ничего нигде, и лишь один ребёнок рядом — то ли в смерти, то ли в беспамятстве…

Эрнест хорошенько закрепил на себе все детали своей походной экипировки, способные свалиться с него при трудном спуске, и стал фактически ссыпаться к берегу реки по крутому склону вместе с камнями.

— Эй! — снова закричал он призывно. — Детка, потерпи ещё немного! Я сейчас!

Он кричал, почти скатываясь вниз вместе с камнями, видел, что ребёнок недвижим, и это его всё больше пугало. Ему менее всего хотелось стать сейчас свидетелем ещё одной преждевременной смерти…

Эрнест очень старался быть осторожным, но инерция под конец всё-таки одолела, и он так вынужденно разогнался, что едва не промахнулся, и не улетел в реку с опасными для него последствиями… Эрнест совершенно не умел плавать, почти истерично боясь глубокой воды. В случае крайней необходимости он ещё смог бы инстинктивно в ней побултыхаться ради спасения себя, но вместе с тем грузом, которым он был увешен, Эрнест утонул бы гарантированно и очень быстро…

Заранее предвидя подобные осложнения, он умышленно упал, широко разбросав руки и ноги, болезненно прокатился и проскользил по прибрежной гальке, добавив новых дыр в и без того рваной своей одежде, а также синяков и царапин — на теле, встав на четвереньки, добрался до ребёнка, и нетерпеливо перевернул его на спину.

…Это оказалась девочка лет восьми-девяти. Худая до содрогания души, в изодранном коротком платьице, помнящем, по крайней мере, два предыдущих поколения подобных ей; исцарапанная и грязная.

Девочка была мулаткой по крови, на что весьма красноречиво намекали не европейские черты её лица с приплюснутым широким носиком, пухлыми, вывернутыми наружу губками, пышные кудри на голове какого-то немыслимого чёрно-коричнево-серого цвета, с которыми не справилась даже грязь, и кожа тела, не настолько чумазая, чтобы скрывать свой естественный цвет.

Она была без сознания, о чём вполне ясно говорило её бесконтрольно открытый рот, и ритмичное рефлекторное дыхание. Скорее всего, это было следствием сильного истощения.

Эрнест с затаённой надеждой на лучшее пошлёпал девочку ладонями по щекам, но обморок её был слишком уж глубок. Поить водой, и тем более, — кормить ребёнка в таком состоянии стало бы чистейшим убийством, поэтому в столь тревожной и неопределённой ситуации оставалось только одно.

Эрнест нервно снял со спины свой тяжёлый походный рюкзак, и нашёл в нём аптечку, в которой хранил неприкосновенные запасы стимуляторов и восстановителей сил. Это был его резерв на кризисный случай, но сейчас это был единственный шанс для гибнущего ребёнка. Как можно сравнивать своё возможное с его почти реальным…

Ваткой, намоченной в спирте, Эрнест с трудом отмыл вену на костлявой руке девочки от грязной многодневной коросты, и впрыснул в неё из шприца половину взрослой дозы.

Эрнест хотел другой ваткой прижать вену, чтобы кровь через дырку от иглы не обедняла и без того нищее силами тельце, но та как-то вяло вытекла на кожу несколькими алыми каплями, и на этом всё кончилось. На большее сил истощённого организма уже не хватило.

Смуглое лицо девочки не говорило о переменах в её состоянии, поэтому приходилось лишь на что-то надеяться.

Ситуация схематично была вполне ясной. Дети такого возраста опасно не бродят в одиночестве, значит, потерялась, заблудилась, оголодала, ослабела, упала и потеряла сознание. Могла сама прийти в себя, чтобы снова питаться, чем придётся, или умереть, так и не очнувшись…

Эрнест опять слегка похлопал девочку ладонями по её впалым щекам, проверяя глубину ухода сознания ребёнка, потом чуть усилил шлепки, но голова незнакомки лишь безвольно моталась из стороны в сторону, и это была единственная реакция её безвольного тела на действия постороннего.

Эрнест начал волноваться уже всерьёз.

А получится ли вернуть её?.. Не слишком ли далеко она ушла?..

Присутствовать при чьей-то агонии не было ни малейшего желания, но чтобы ещё что-то предпринимать, требовалось сначала подождать результатов инъекции. Минут пять-десять.

Из психологической потребности как-то скоротать слишком нетерпеливое ожидание, Эрнест оголился по пояс, и хорошенько освежился водой из реки, слегка бодря себя после неважной ночи на твёрдой земле.

Стало заметно легче. Эрнест накинул рубашку на мокрое тело с расчетом на затяжную свежесть, и вернулся к девочке.

Услышав ровное, глубокое дыхание спящего ребёнка, и увидев, как под опущенными впалыми веками глазные яблоки незнакомки активно двигаются, отслеживая энергичный сон, Эрнест с удивлением поймал себя на том, что радуется своему небольшому успеху так, будто это — его родная дочь, а не случайная чужая.

Он в который раз, уже почти ласково, похлопал теперь просто спящую девочку ладонью по щеке.

— Проснись, дитя моё! — громко позвал он. — Wake up!

Он ещё не знал, на каком языке говорить с этой, уже не чистокровной выходкой из Африки. По территории бывшей Европы кочевали разные племена — национальные и смешанные.