Сергей Гончаров - Бездна

Гончаров Сергей

Бездна

Сергей Гончаров

Бездна

Часть первая

ЯВЛЕНИЕ КАССАНДРЫ

Поезд причалил на первый путь, прямо к огромному и совсем еще новенькому зданию железнодорожного вокзала. В детстве Кирилла не было здесь еще этого здоровенного серого стеклянно-бетонного куба, а стоял на его месте небольшой, обличьем своим похожий на Казанский в Москве, вокзальчик. Штукатурка, помнится, постоянно рушилась с него, как глыбы лежалого снега по весне с карнизов, а стены вечно были изрисованы и исписаны похабными произведениями местной шантрапы. Теперь все не так, теперь все иначе - теперь вместо "х...", "п..." да "е..." красовались на стенах огромные рекламные щиты город производил, продавал, покупал и предлагал услуги. Под рекламными щитами отирались мелкие торговцы, таксисты, носильщики, страховые агенты и прочая разная шпана.

Такой он вот теперь, мой город, усмехнулся Кирилл, спускаясь с подножки вагона на разогретый июньским солнцем и омытый плевками асфальт перрона. Сколько мы с ним уже не встречались? Десять лет? Двенадцать? От какого срока отсчет начинать?

Кирилл поставил легкую, как котомка странника, сумку у ног, достал сигареты. Таксисты смотрели на него с профессиональным ожиданием. А что ты хотел? - спросил он у самого себя. Хотел увидеть город своего детства? Глупо: меняемся мы, меняются города. Да я понимаю, но все же... Ведь есть где-то среди этого вселенского базара маленький дворик с вечно изломанными каруселями и вкопанными в землю на потеху детворе старыми автопокрышками. Да, я понимаю, что там уже давно никто не ждет меня - некому там ждать, - что лучше вообще не ходить туда... Но ведь есть этот дворик, есть - куда ему деваться! Маленький зеленый дворик, стиснутый однотипными "хрущебами", где гоняли мы на велосипедах, где целовались по подъездам с девчонками, бренчали на гитарах и резались в "козла" за столом под многомудрым огромным тополем.

Он забросил сумку на плечо и двинулся по перрону вдоль здания вокзала. Таксистам качнул отрицательно головой: нет, не сейчас, сначала я должен умереть. Опять умереть.

За зданием вокзала еще влачили жалкое существование крохотные остатки привокзального парка: несколько измученных радикулитом деревцев, вытоптанные газоны и заваленные мусором дорожки. Народу здесь было немного, лишь спали на развалинах лавочек покрытые лохмотьями бродяги. Кирилл выбрал укромное местечко, присел на краешек бордюра. Потом он достал два паспорта один из внутреннего кармана куртки, другой из сумки. Полистал. Извлеченный из сумки паспорт перекочевал в карман куртки, а к тому, что остался в руках, поднес огонек зажигалки.

Прекрасно горит казенная гербовая бумага. Рукописи, говорите, не горят? Может быть... Но горят люди - посмотрите. За несколько секунд от крошечного огонька зажигалки. Был Иващенко Михаил Данилович - и нет его. А есть у нас отныне Сергей Сергеевич Кузнецов, русский по национальности, житель Мурманской области, тридцать лет, неженатый, перед родиной заслуг особых не имеет, но и не привлекался. Работал Сергей Сергеевич на крайнем Севере электриком, да вот здоровье плохо на климат стало реагировать - врачи посоветовали сменить место жительства. А Иващенко Миша - что ж тут поделаешь! умер Иващенко Михаил. Недолго и во грехе жил - и помер. Как в свое время помер Кирилл Снегирев, как померли потом еще добрых полтора десятка его последователей - ни в чем не повинных и в чем-то похожих друг на друга.

Нет у меня своей жизни, подумалось вдруг Кириллу. Есть лоскутное одеяло из десятка выдуманных биографий. И все. Может, оттого и к смерти так равнодушно отношусь? К чужой... Да и к своей, впрочем... Или нет?..

Он потер небритый подбородок, достал из сумки и нацепил на нос солнцезащитные очки - признак заполярного пижонства - и поднялся на ноги. Теперь можно было идти сдаваться таксистам.

***

Гостиницам Кирилл не доверял. После недолгих поисков он снял на несколько дней крохотную однокомнатную квартиру на окраине города. Хозяйка ее жеманная, навсегда и безнадёжно испорченная косметикой женщина в годах видимо, воспылала к новому постояльцу невиданной страстью и готова была поселить его хоть навсегда и бесплатно. Кириллу с трудом удалось вручить ей деньги и выпроводить вон.

Оставшись один, он облегченно вздохнул. "Ничего-ничего, со всем можно смириться, все равно я здесь долго не задержусь". Не без удовольствия он сбросил с себя одежду и в одних плавках протопал в ванную. "Так, - он внимательно рассматривал свое лицо в зеркале. - Бриться мы не будем, наоборот будем мы отращивать усы. И даже бороду. Волосы... Волосы мы... - он несколькими умелыми движениями изменил прическу, - волосы мы будем носить теперь вот так. Может лучше покрасить? Или парик?.. Нет, пусть так, ну их в зад, парики эти... Знаем мы парики эти... Так, теперь лицо, - он наложил на лицо ладони и постарался расслабить мышцы мимики. - Сделам так: нижнюю челюсть мы чуть-чуть выдвинем вперед, а брови мы слегка опустим вниз... - отняв руки от лица, он глянул на свое отражение еще раз. Теперь смотрел на него оттуда совершенно другой человек. Тип - небритый, суровый, с разметанными в беспорядке волосами, выдвинутой челюстью и нахмуренными в вечной озабоченности бровями. Таким его знал только некто Бульманчик из игорного клуба на Тверской в Москве. Царствие ему небесное, впрочем... И только глаза - глаза оставались Снегиревскими глубоко запавшими, настороженными, тоскливыми. "Но для глаз есть у нас уже натёршие переносицу темные очки... Не забыть бы вот только перед хозяйкой расслаблять лицо, она-то ведь узнала меня еще в прежнем обличии".

Он залез в ванную, с наслаждением подставил тело прохладным струям душа. И опять подумал: зачем? Что принесло его в этот город? За сто верст нужно сейчас объезжать, обходить, обегать большие города, вот что. Ему ли не знать, какие у Кашалота руки. Длинные у Кашалота руки - практически во всех больших городах есть у него свои люди. Нет, Кирилл, коли решил завязать ты с прежним, решил лечь на дно - мотай в глушь. В какой-нибудь провинциальный городок - чем меньше, тем лучше - без лишнего шума устраивайся на работу, покупай жилье благо деньги есть, а специальность электрика еще не совсем забыта с доармейских времен - и живи-поживай, добра наживай. А здесь, в Екатеринбурге, как на мелководье - солнце просвечивает до самого дна, а охотники с гарпунами все ближе и ближе. "Тур, шурави, тур..."

Ну ничего, мы здесь долго не задержимся. Я только на дворик тот погляжу да могилку мамы попытаюсь разыскать... Ах, какие мы сентиментальные стали! Ну гляди, браток, с огнем играешь, я тебя предупредил... А я с огнем всю жизнь играю. Всю жизнь...

***

...Из армии Кирилл вернулся несколько не в себе. Сел, помнится, на диван, оглядел стены родного дома, постарался улыбнуться матери, что стояла напротив, стиснув руки на груди и не вытирая катившихся из глаз слез, и с ужасом для себя понял - страх остался. Глубинный страх, который он все два года, проведенные в Горах, загонял внутрь, душил и безрезультатно изничтожал всеми силами, - страх этот теперь даже в родном доме держал его в напряжении.

Когда он появился? В тот ли момент, когда зажали их группу из четырех человек в кишлаке и хотели взять живьем? Или тогда, когда они с Серегой (земля ему пухом) вжимались всю ночь в дно студёного зимнего арыка, хоронясь от света мощных, будто прожекторы, фонарей? Вжимались, моля о том, чтобы их не унюхали собаки из дукана. Вжимались, ожидая, как совсем рядом заскрипит под ногами таджиков по-зимнему промерзшая земля и чужой голос скажет: "Тур, шурави, тур". Ожидали и потихоньку вкручивали запалы в мощные лимонки - только бы не даться живыми.

Нет, понял Кирилл, не выкарабкаться мне. Теперь это на всю жизнь. И не смерти как таковой боялся он, плевать он хотел на смерть - навидался, пропади она пропадом. Страшно было другое - страшно было, что кто-то посторонний, чуждый и неприятный тебе, вдруг окажется рядом и будет решать, жить тебе на свете или после контрольного выстрела оставить мозги на омытых ветром камнях.

И еще осталась после Гор в душе зажигательная смесь из злости и ненависти. При случае, даже самом пустяковом, смесь взрывалась ослепительной яростью, Кирилл в такие минуты только до судороги стискивал зубы, белея лицом. Внутри натягивалось все и замирало. Долго так продолжаться не могло...

...Тот памятный день на шарташском пляже до сих пор помнится во всех подробностях. Воскресенье. Июль. Жара. Народу не то, чтоб уж навалом, но прилично. Слева пляж с загорающими, справа - полупрохладный лесок, усеянный огромными каменными валунами. Они бредут с Дроном, потягивая пиво из бутылок. Лениво переговариваются. "Да расслабься ты, Кир. Гляди - солнышко, гляди люди. Отлично же все! Пивко вот..." - "Отстань, Дрон, я и так расслаблен". "Ложь! Я же вижу. И ты видишь. И все видят. Знаешь, что мне Ольга сказала?" "Какая Ольга?" - "Здрасьте! Да та, с которой я тебя на прошлой неделе познакомил! Она сказала, что ты как будто сам в себе спрятался, а сверху еще и "молнию" застегнул. Выглядит он, сказала она, молодо, хоть и седой весь, а внутри -старик. Семидесятилетний". - "Ну? Так и сказала?" - "Так". - "А я, понимаешь, два года девчонок даже по телевизору не видел..."