Фледлунд - Соня Фрейм
Киран кивнул, втайне радуясь такому исходу. Ханна чуть помолчала, вглядываясь в солнечные блики в листве. В ее глазах одновременно дрожала изнанка другой реальности. Они оба все еще ее видели. От этого им никогда не избавиться.
– Я уже говорила со следователем по делу Фергюсонов, – добавила она. – Я не видела те трупы, но у них нет сомнений, что это сделал Эрик. Все улики в доме на это указывают. Они также нашли шпильку Сумире в земле. Теперь подозревают и ее и требуют от японцев содействовать ее допросу. Но почему-то у меня такое ощущение, что она выберется из этого сухой. У этой дамочки свои способы… А все так вообще считают, что Эрик был наркоманом и сам устроил себе передоз.
– Правда в том, что я его ненамеренно убил. Хотя теперь… мне кажется, он держал это в уме, – решил Киран поделиться своей догадкой. – И был готов, только не так, как в итоге вышло.
– Почему ты так думаешь? – сощурилась Ханна.
Упоминание Эрика все еще вызывало у нее волнение. Этим болезненным рефлексам требовалось время, чтобы угаснуть.
– Потому что у него была готова вторая доза, – с промедлением произнес Киран. – Когда он одурачил меня и вколол мне Морфей, я увидел еще один полный шприц рядом с тобой. По количеству сломанных синих ампул понял, что это, скорее всего, не адреналин. Его я и использовал. Теперь я спрашиваю себя: зачем он его приготовил? В тебя и так вогнали лошадиную дозу. Меня он не ждал. Для кого был тот шприц?
Ханна потупилась, не в силах скрыть свою сломленность. Эрик принес ей много страданий, но она еще испытывала к нему чувства. Прошло слишком мало времени, чтобы забыть. И Киран уже был не рад, что первое, о чем зашла речь, – это Эрик, но она сама начала.
– Может, и для себя, – отстраненно сказала она.
– Рудяк говорил, что состояние Морфеона открывается не всегда. Наверняка Эрик это знал и хотел вколоть себе… если бы у него не получилось вернуть Ребекку. Учитывая, что он сидел на Морфее подольше тебя, это была летальная доза. Черт знает, что в нем творилось, но он явно не был счастлив.
– Я его совсем не знала, – вдруг отрывисто произнесла она, и впервые проглянули ее истинные эмоции. – Только когда мы все стали… единым, ну ты помнишь этот концерт в запределье, я поняла это. Он был болен сам. Это правда. Но его диспропорции усилились из-за Морфея. Он стал понимать слишком много, и сам от себя бежал. А Ребекка его доломала. Ты их слышал? Они заполнили собою все.
Киран кивнул. По правде говоря, вспоминать Морфеон не хотелось. Но Ханне нужно было поговорить об этом, и кроме него никто бы не понял, через что они прошли.
– Я была в ее голове. – Ханна перевела на Кирана невидящий взгляд, в котором искрилось какое-то озарение. – Не только она в меня влезла. Я слышала ее воспоминания. Видела. Она постоянно его изводила и вынуждала на какие-то поступки. Он сопротивлялся, но зависел от нее сильнее. Кому-то покажется забавным, что два психопата вили друг из друга веревки. Но она заставила его убить свою сестру. Тело Ренаты Лейнц лежало в подвале ее дома, и в ту часть можно добраться только на лифте, который зачем-то выстроили в ее квартире. Я рассказала об этом следователю, и сегодня он подтвердил, что внизу нашли чьи-то останки, которым было больше года. Экспертиза подтвердила, что это Рената.
Теперь было несложно представить, что Эрик сделал и это. Дорожка из мертвых за ним становилась длиннее. И что-то в его облике и поведении всегда словно говорило само за себя, но они не могли разгадать причину его двойственности.
– Ты его все еще оправдываешь, – тихо сказал Киран, поняв ее мысли.
– А ты нет? – отразила она его слова. – Надо бы возненавидеть его, но почему-то он кажется мне жертвой многих обстоятельств. Оба они… и Ребекка, и Эрик будто при рождении прошли через кривое зеркало. Все их качества превратились в свою противоположность. И в этом мире пока нет ответов, что делать с такими людьми.
Киран промолчал. Он мог однозначно судить о поступках Эрика, но не о нем самом. И говоря ему, что останется его лучшим другом, не врал. Есть вещи, которые сложно разделить на черное и белое.
– Полиция все еще сомневается в возможностях Морфея, и теперь я тоже потенциальная подозреваемая… – сменила тему Ханна. – Они все спрашивают, как я могла узнать про тело и лифт… Но надеюсь, что они изъяли из фабрики достаточно доказательств, чтобы со временем с этим разобраться. Не мы ведь одни были под его действием.
– Брось, – не выдержал Киран. – Ты вообще пострадала больше всех. Дерни этих перебежчиков Пирогова и Бернштайна, они все подтвердят. Тебя опаивали Морфеем на протяжении долгого времени. Даже если никто не поверит в расширенное сознание, ты могла это сто раз услышать от самого Эрика. У тебя достаточно доказательств собственной невиновности.
Ханна тихо рассмеялась. В ней появилось чуть больше цинизма, которого Киран не замечал раньше.
– Да я и не волнуюсь. О чем мне теперь волноваться… – рассеянно сказала она. – Ребекка так и не смогла меня заменить. Черт разберет, почему не вышло…
– Может, потому что это невозможно? – чуть ворчливо поинтересовался Киран. – Ты есть. Ты – это данность.
– Я – это данность, – с расстановкой произнесла она. – Похоже, придется с этим жить.
Киран извлек из ветровки блокнот, который она когда-то забыла на скамейке. Все это время он таскал эту книжку с собой, но сейчас нужно было ее вернуть.
– А я и забыла про нее… Откуда она у тебя? – удивленно произнесла она.
– Ты ее посеяла. Слушай, там твои записи. Извини, что прочитал… Но мне кажется, и тебе нужно их перечитать. Они, возможно, напомнят о чем-то важном.
Ханна недоуменно пролистнула книжку и на мгновение задержалась на случайных строках. Губы дрогнули в легкой усмешке. Письмо из будущего в некотором роде нашло ее в самый странный момент ее жизни.
– Спасибо, перечитаю. А что ты? – вдруг встрепенулась она. – Извини, говорю о себе, будто я единственная пострадавшая.
Киран только пожал плечами и честно сказал:
– Я не ощущаю себя пострадавшим. Я просто… очень много всего увидел. И мне нужно как-то это утрамбовать.
– Тебе делали плазмаферез?
– Нет. Я отказался.
Ханну это явно озадачило.
– И почему, позволь спросить? – осторожно поинтересовалась она.
– Не знаю. Может, потому что самое лучшее свойство человеческой памяти не способность запоминать, а
