Милорд (СИ) - Баюн София
— А зачем ей жить? Я хуже, чем Мари — взял то, что показалось красивым… и так изуродовал, что проще в реку — ну знаешь, хоть в смерти снова станет красиво… все-таки тот мужик, который маньяк, знал толк… все эти… «По сумрачной реке уже тысячелетье плывет Офелия, подобная цветку»…
«Зачем же ты меня выпустил?»
— А я не выпускал, — так же бесцветно ответил Виктор. — Это дурь отпускает, а я больше не могу, у меня руки будут дрожать, и я ей больно сделаю. Этих-то не жалко было, у Оксаны вообще разрез такой получился… как будто ножом для хлеба пилил, знаешь, ребристым таким, а это неп-ра-виль-но, некрасиво, некрасиво, котяточки… — бормотал он, гладя зеленую ткань. — Ты только не мешай. Ей правда так лучше будет. Просто поверь мне, ладно?
«Хорошо, — покладисто сказал Мартин. — Дай мне с ней попрощаться».
— Ты будешь пытаться ее спасти.
«Ты же знаешь, что я не смогу ничего сделать — ты в любой момент вернешь себе сознание».
— И ты позволишь мне ее убить?
«Нет, я буду пытаться ее спасти. Но сейчас я хочу только попрощаться».
— Если ты рыпнешься в окно выпрыгнуть или начнешь орать, звонить или делать еще что-то в этом роде — я ей перед смертью глаза вырежу и розочки туда вставлю, — равнодушно пообещал Виктор, представив, как будет выглядеть Ника.
«Хорошо. Я только попрощаюсь с ней, а мешать тебе… буду потом».
Виктор кивнул, и Мартин шагнул в проем. Коснулся кончиком пальца кровавой лужи на полу. Внимательно посмотрел на руки, а потом вытер палец о рубашку, нарисовав на груди слева размашистый крест.
— Ты действительно это сделаешь?
«Сходи в комнату, она должна была закончить», — отозвался Виктор, тяжело опираясь на подоконник.
Мартин открыл дверь в спальню.
Ника стояла у комода и закалывала в волосы цветы. Перед ней лежала раскрытая книга, и Мартин с первого взгляда узнал посмертную фотографию Мари. А еще заметил, что волосы Ники из темных стали светлыми, вульгарного желтоватого оттенка.
— Больше не смогла, ты меня лысой бы топил, — тихо сказала она, не отрываясь от своего занятия.
Виктор даже нашел ей похожее платье — черное, бархатное, с широкими рукавами. Только вместо воротника-стойки у него был вырез, закрытый черным шарфом, обмотанным вокруг шеи.
— Это я.
Ника подняла взгляд и замерла, сжимая в руке белый георгин.
— Нет, — прошептала она. — Не надо, пусть он… пусть… Мартин…
— Иди ко мне, — позвал он, протягивая руки.
Каждый раз, дотрагиваясь до нее, он поражался физически ощутимой хрупкости этой девушки. Казалось, она состоит из плохо собранных, неподходящих друг к другу осколков, сдерживаемых только одеждой. Обними крепче — рассыплется, разобьется, обнажит упрямое, такое же изломанное сердце.
— Мартин, пожалуйста… — прошептала она, обнимая его за шею. Сняла перчатки, бросила на пол. — Пожалуйста, не надо…
— Ты такая красивая, — тихо ответил он, гладя ее по волосам не задевая цветов. — Такая храбрая девочка… ты обещала меня нарисовать, помнишь? У меня осталось последнее доброе волшебство — подарю тебе мир, такой большой и светлый, столько красок…
— Не хочу… нет… не бросай меня, не бросай… пускай он врал, пускай… у меня больше никого нет, пожалуйста, Мартин… только не так, я не смогу…
Она плакала, и слезы оставляли под глазами черные потеки. Грим Офелии, неумело скопированный с размытого снимка, обретал жизнь в третий раз. На Мартина смотрела Риша, стоящая за кулисами и считающая такты до своего выхода. Мари, сидящая за столом и прижимающаяся лицом к ладони Виктора. И Ника, не отпускающая свой нарисованный, выдуманный мир, мужчину, которого никогда не существовало — Эдмона Дантеса, призрак Милорда и его, Мартина.
Но целовал он только ее. Впервые по-настоящему, вкладывая в поцелуй все тепло, что ему удалось собрать в остывающей душе.
— Я так сильно… так сильно тебя люблю, — всхлипывала Ника, гладя его по лицу ледяными пальцами — почти как Виктор Мари, которая тоже искала утешения в человеческом прикосновении.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— И я тебя люблю. Только тебя, никого никогда так не любил, — ответил он и на этот момент каждое слово было правдой. — Возьми, — он наклонился, поднял перчатки и вложил ей в левую ладонь, а потом обвел крест на груди, сделал вид, что достал что-то, коснулся ее правой ладони и заставил сжать пальцы. — Побудь храброй еще немного, хорошо?
Она кивнула. Отошла к комоду, разжала правую ладонь и коснулась ее губами.
Мартин первым услышал стук каблуков по лестнице. Обернулся, запер дверь и услышал, как за спиной скрипнул выдвигающийся ящик. Почти сразу у входной двери раздался щелчок.
Мартин обернулся. Ника стояла у окна. Сначала ему показалось, что она просто протягивает к нему руку, но в следующее мгновение он разглядел в полумраке черное дуло пистолета — кусочек темноты из-за его порога, оставивший в воздухе беспощадную точку.
В ту же секунду его выбросило из сознания. Он стал над проемом, достал из кармана вернувшееся лезвие и почувствовал, как его обнимает Мари.
— Ты молодец, котенок, — прошептала она, гладя его по волосам. — Давай доиграем эту паршивую пьеску, занавесу… давно пора падать.
— Не надо, — прошептал Виктор, вытягивая руку. — Не делай этого…
— Я вернулась! Вик, ты где? — раздался в коридоре голос Леры.
— Ты… мне не придется стрелять в него… — слезы застыли на лице Ники черными потеками, а глаза превратились в два светло-серых провала.
— Нет!
— Вик?! Вик, открой дверь! — дверь за его спиной задрожала от частых рывков. — Вик!
Виктор успел увидеть, как Ника нажала на спусковой крючок.
Мартин наклонился над проемом и провел лезвием по горлу.
Боль пришла за неестественно громким выстрелом — разливающаяся в груди слева, прямо в центре превращенного в липкое алое пятно креста.
Падая, Виктор увидел, как Ника приставляет пистолет к виску.
А потом мир взорвался — тысячей белоснежных бабочек, миллионом разноцветных огоньков, за которыми была лишь темнота.
Такая спокойная и такая правильная темнота.
Мартин разжал ослабевшие пальцы. Он задыхался, захлебывался в льющейся из горла черноте и тоже был почти счастлив, ведь скоро темнота наконец-то наступит и для него.
Перед тем, как его сознание погасло, он почувствовал, как кто-то толкает его вперед.
А потом все закончилось.
Занавес падает
Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник. (Песнь Песней)Ей казалось, что она плывет по реке — по серой воде, такой теплой, пахнущей влажной тканью, одеколоном с амброй и табаком, и еще чем-то острым, мускусным, сводящим с ума с каждым вдохом. И она дышала, часто, захлебываясь этим запахом и каждым прикосновением, каждым поцелуем мужчины, который сейчас прижимал ее к белоснежным простыням и заставлял волны, становящиеся теплее с каждым движением, все чаще проходить по телу.
Лера запрокинула голову, счастливо улыбаясь потолку и положила ладонь ему на грудь, слева, там, где под уродливым, ребристым шрамом часто стучало живое сердце.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— Я… — начал он, но Лера быстро закрыла ему рот второй ладонью.
— Молчи… потом… не-сей…час!
У него белые волосы. Ласковые руки и горячие губы, он жив, он остался один — нет никакой укоряющей тени в его душе. Теперь есть только она и ее брат, и ничто, ничто их не разделит, не помешает, никогда, ни за что!
