Ирина Скидневская - Фэнтези-2005
— Я вообще-то левая. — Девушка рассеянно водила взглядом по потолку. — Даже хотела сделать себе на сиськах татуировки. Вокруг каждого соска красная звезда. Здорово? Я думаю, это очень сексуально, — жалобно добавила она.
— Вы опять за свое, — профессор ловко убрал с огня турку с поднимающейся шапкой бурой пены. — Я же сказал, что нагромождение аффектов — это верный признак вялой фантазии, а в данном случае мне не хочется в это верить…
— Только не выгоняйте меня. Я никуда не пойду. — Девушка сжалась в кресле. — У меня проблема, я приехала поговорить с вами о ней, и я не уйду просто так.
— Ну разумеется, не уйдете. За этим вы и мокли под дождем, за этим и раздевались, за этим и вытирали ноги об эти свои штанишки. Кто же выбросит на улицу голую мокрую девушку? А в сумке, я так понимаю, лежит чистое и сухое? И складной зонт?
Девушка промолчала.
— Вы кладете сахар в кофе? Я не кладу. — Толкиен разлил ароматный напиток по чашечкам. — Успокойтесь, я вас не выгоню. Но оденьтесь все-таки. Я не ханжа, но я за соблюдение приличий.
— Нра-авственность, — забавно сморщила нос гостья. — Прили-и-ичия.
— Скорее уж здравый смысл и серьезное отношение к жизни. Наши предки, рыцари и разбойники, знали, что меч должен покидать ножны только в бою. Женское тело — тот же меч: оно создано Богом, чтобы поражать мужчину. В иное время его следует скрывать. Надеюсь, вы пришли сюда не для того, чтобы заняться, э-э-э, чем-то таким, для чего необходимо обнажиться?
— Бр-р-р! — девушка содрогнулась. — То есть я… ну это…
— Да-да, понимаю. У меня еще осталось сколько-то мужского чутья, чтобы понять, что вы девственница. То наивное бесстыдство, с которым вы показывали мне себя, это подтверждает. Хотя и не делает чести вашей изобретательности. Видимо, вам кто-то сказал, что старики безопасны, но при этом их легко шокировать. Вот, возьмите, — он положил сумку на подлокотник.
— А вы не очень-то вежливы, — огрызнулась гостья, держа открытую сумку за ручки и сосредоточенно вытряхивая себе на колени ворох разноцветного тряпья.
— Простите за бестактность, но вы тоже со мной не церемонились. Да, а где ваш автомобиль? Вы ведь приехали на автомобиле? Впрочем, наши местные нравы не успели испортиться окончательно. Скорее всего, вы можете не беспокоиться за сохранность своего имущества… Я, однако, никак не могу привыкнуть к женщинам за рулем.
— У нас без этого сложно жить, — пробормотала девушка, укутываясь в пушистый оранжевый халат. На ее ногах болтались мягкие тапочки-котята с коричневыми плюшевыми ушками.
— Вот теперь другое дело. Можно и разговаривать… Возьмите вашу чашку.
— Вы прям Гэндальф, — впервые улыбнулась гостья и сделала глоток. — И чисто тут… — девушка одним движением скинула груду тряпок прямо на пол. — И кофе волшебный! — она заискивающе улыбнулась.
— Скорее уж я похож на Шалтая-Болтая… Кофе как кофе. Всего лишь дополнительная ложечка харари и кое-какие специи. На самом деле в этом магическом искусстве я полный профан. Моя Лучиэль обращалась с туркой и кофейником не в пример ловчее…
— Лучиэль? Это что, ваша… ой! — девушка еле успела подхватить коварно сползающий с плеч халат.
— Эдит, — сухо пояснил Толкиен. — Моя жена. Она умерла.
— Я знаю. Я про вас вообще все знаю, — гостья неожиданно сменила тон, — ну, из того, что опубликовано было. Три месяца подряд читала муть всякую. Ну почему я никак не могу начать? Я прилетела в эту дурацкую Англию… извините, не дурацкую, конечно. Это мне сначала так показалось. Потом потусовалась в Лондоне, привыкла. Начала чего-то понимать. Англичане на самом деле прикольные, только это не сразу видно.
— Ничего. Обычная реакция американца. Привыкнуть — значит понять. Очень характерно. В то время как для человека культурного дело обстоит как раз наоборот: понимание начинается с удивления. Это сказал Аристотель.
— Я… я не очень хорошо знаю классику, — гостья слегка смутилась. — Аристотель — это который «Фауста» написал?
Толкиен не сдержался и фыркнул. Девушка не обратила на это внимания.
— Профессор, у меня проблема. Я могу поговорить о ней только с вами. Понимаете ли, вот в чем дело… Я — эльф.
Толкиен ничего не ответил.
— Я понимаю, как это звучит. Дурацки, да. К вам небось постоянно такие ходят. Начитались Книги и теперь воображают себя… эльфами, гномами. Хоббитами там всякими. Но со мной все по-другому. Я не тот случай. Я правда эльф. Понимаете?
— Пока что, — Толкиен аккуратно отставил чашечку с кофе, — я не знаю даже, как вас зовут. Мне ли судить о том, кто вы на самом деле?
— Ласталайка, — голос девушки дрогнул. — Это мое имя.
— Ласталайка… На квенье — «остроухая». Конечно, понимаю. Вы предпочитаете воображать себя эльфийской принцессой?
— Нет. Не принцессой… Я не знаю, кто я. Я только знаю, что я эльф… Понимаете, я жила… ну как такая обычная девчонка из провинции. Без странностей. Ну, то-се, поехала учиться. У нас в кампусе Книга популярна, даже если кто не читал, все равно знают. Знаете, «Фродо жив» и все такое? Ну вот оно самое. С этого все пошло.
— Простите, я плохо воспринимаю на слух ваш, э-э-э, американский язык. — Толкиен снова взял чашечку и сделал крохотный глоток. — Пока что я понял следующее. Вы — студентка какого-то американского колледжа, которая прочитала мою скромную писанину. Вам понравилась книга?
— Ну-у… не то чтобы не понравилась… — Девушка помолчала, потом, решившись, выпалила: — Можно честно?
— Можно? Скорее желательно, — тон профессора, впрочем, стал чуть суше.
— Я не дочитала. Скукотища потому что. Вот.
Профессор хмыкнул:
— По крайней мере, вы откровенны, милая барышня…
— Только вы не подумайте чего, — на глазах девушки неожиданно выступили слезы, — это я такая дура, а у нас все ребята и девчонки с ума сходили. Вот у меня подруга есть, Сара… той сны снятся про эльфов. Они с ней разговаривали на квенье. Вообще-то она еврейка, — некстати добавила девушка, — у нее всегда был интерес к своим корням, к предкам, все такое. Это сейчас модно. Она мне рассказывала, когда учила этот свой иврит, ну, у нее было такое чувство, как будто вспоминала. Как будто в детстве говорила на этом языке, но забыла, а теперь вспомнила. А потом то же самое говорила про эльфов. И квенью она выучила очень быстро. Тоже, говорит, идет как родной язык. Говорит, у нее все внутри перевернулось. Мне кажется, она слишком впечатлительная, — девушка вздохнула. — У меня ничего такого не было. А потом начались знаки. И получается, что я эльф. Такие вот дела. Я потом много про эльфов прочитала. И у вас, и вообще.
— Лучше бы вы читали учебники, милая барышня, — вздохнул профессор.
— Я читала учебники. Я по психологии специализируюсь. И хожу к психоаналитику, кстати.
— Какая гадость… и недешевая к тому же?
— Мне родители оплачивают, — призналась девушка.
— Н-да. Вы, значит, отдаете себе отчет в том, что у вас есть родители, и они отнюдь не эльфы? Надеюсь, вы не воображаете себя приемным ребенком? Как я слышал, это распространенная фантазия…
— Я и есть приемная, — обиженно сказала гостья, — чего мне воображать-то? Но я очень люблю маму и папу. Они меня взяли, когда мне годика не было. Мне все сказали, когда я стала понимать такие вещи. Мои родители очень ответственные. Папа мне даже разрешил называть себя по имени, а не папой. Но я все равно зову его папой. Только у меня к нему нет эдипова комплекса, или как он там для девочек называется? В общем, у меня его нету. То есть я не хочу с ним трахнуться. Это неправильно, наверное, потому что должен быть эдипов комплекс. Ну, я вообще не очень насчет секса, если честно. Я, наверное, еще не готова к таким отношениям. Вы только не подумайте чего, я современная девушка, я феминистка. И понимаю, что чувственность надо развивать и освобождать…
— Теперь слово «чувственность» означает то, что раньше именовали «испорченностью», — вздохнул профессор. — Освобождать ее не надо, от нее надо освобождаться. Хотя это и сложно. Вам в колледже рассказывали что-нибудь о десяти заповедях? Хотя бы на каком-нибудь спецкурсе по сравнительной антропологии? Или изучение культуры белых людей в вашей замечательной стране теперь не поощряется?
— Я все время не о том говорю, а вы меня еще подначиваете! — девушка всхлипнула.
— Ну прекратите же, Ласта… Кстати, Ласталайка, а как вас называют мама с папой?
— Так и зовут. Я им сказала, что это мое имя. Они уважают мой выбор. Они у меня замечательные. И они меня нисколечко не угнетают. Только боятся за меня очень.
— А сокурсники и преподаватели?
Девушка сердито сверкнула глазами.
— Они считают меня дурой набитой. И у них всегда такой вид, будто я им котенок какой-то. И меня достаточно погладить по головке, чтобы успокоить. Ненавижу!
