Кого не взяли на небо - Клим Мглин
Девчушка склонила набок голову; грива фиолетовых волос упала на плечо, обнажая чисто выбритый висок. От правого уха к уголку чувственного рта тянулась алая ленточка уродливого шрама, сильно портящего её лицо. Небесно-голубые, будто весеннее небо, абсолютно безумные глаза выражали полное непонимание.
Она обиженно поджала губы и ударила Якоба лбом. Хрустнул нос: старик отшатнулся, брызгая юшкой. Согнулся, утираясь.
— Сюда его, Невенка! — раздался властный голос.
Та, что назвали Невенкой, и кто-то ещё подхватили толстяка под руки и подтащили к стулу. К его любимому кухонному стулу: высокому с резной готической спинкой.
Сейчас на этом невозможно удобном сидении развалился какой-то клоун. Якоб сплюнул под ноги сгустки крови, маленькие свиные глазки в упор разглядывали оккупанта. Незнакомец приветственно поднялся на ноги.
Это был горбун.
Тонкие кривые ноги заканчивались ступнями огромного размера; длинные, достающие почти до коленей, руки завершались громадными ладонями.
Одеждой уроду служили потёртая средневековая бригантина, кожаные штаны с гульфиком на шнуровке и высокие облегающие ботфорты. Откинув непослушные вьющиеся волосы, незнакомец явил худое лицо: горбоносое, с узкой полоской тонкогубого рта, искривлённого в презрительно скучающей гримасе. Правый, изумрудно-зелёный глаз смотрел влево и вверх, в то время как левое, карие око глядело строго вправо и вниз.
Якоб не смог сдержать приступ грубого смеха: кровавые слюни брызнули на лицо незнакомца. Тот поморщился и сунул руку за отворот куртки.
— Расскажи всё, что знаешь о ней, — голос горбуна оказался мягкий и приятный на слух, — И тогда я убью тебя быстро, а может и вовсе отпущу: всё зависит от того, насколько ты будешь мне полезен.
Перед расквашенным носом повара замаячила фотография.
Высокая женщина с роскошной гривой густых волос находилась в движении, когда объектив фотоаппарата поймал её. Поэтому фото получилось размазанным и нечётким, но даже на этом чёрно-белом, потрёпанном снимке, старый повар сразу узнал новую госпожу группировки.
Старик устремил глаза на свой стул с готической спинкой. Горбун перехватил его взгляд и подхватил с сидения длинный меч в истёртых ножнах. Потом ласково потрепал толстяка по седой щеке:
— Ты не сказал ни слова, но уже набираешь баллы. Неплохо. Продолжай в том же духе.
— Откуда... — начал толстяк, но горбун шлёпнул его по губам:
— Прежде чем спрашивать кого-то, зассыха, задай вопрос себе. Ну?
Якоб удручённо глянул на мокрый низ своей ночной рубашки и согласился:
— Ты прав, урод — это не её меч. Но он тебе нужен.
— Меч, меч, — задумчиво повторил горбун, устремив свой взгляд в две абсолютно противоположные стороны света.
— Мда, меч, — вздохнул он и сокрушённо покачал головой, обращаясь к толстяку:
— Это, к сожалению, самая большая проблема для нас, этот её меч.
Он приблизился к повару и вежливо спросил:
— Что ещё знаешь?
Разноцветные глаза смотрели куда угодно, только не в лицо Якоба.
Старик вновь рассмеялся, но поперхнулся кашлем. Прочистив горло, он накопил достаточно мокроты и смачно плюнул в рожу калеки.
Тот смешно отпрянул, брезгливо отираясь.
— Подвесьте его, — обиженно попросил горбун.
Рёбра старика хрустнули: кулак третьего захватчика — седого мужлана с косичкой и располосованной рожей — вышиб из повара дыхание. Его больше не поддерживали: Якоб медленно оседал на пол бесформенной медузой, но отдохнуть ему не дали.
Остриё железного крюка возилось повару глубоко под лопатку; другое подцепило рёбра.
Скрежетали ржавые цепи, поднимая вверх тучное тело: на помощь отмороженной диве и геральту пришла ещё пара меченосцев — все, как один, в кожаных проклёпанных полудоспехах.
Ускользающее сознание Якоба зацепилось за эти заклёпки: то были малюсенькие серебряные крестики.
Лязгнули ограничители: повар висел, словно туша зарезанной свиньи, поливая керамическую плитку пола ручьями алой крови.
Можно было задавать вопросы.
Горбун приблизился, двигаясь мягко и осторожно, словно кот. Кончик длинного меча приподнял отвислую сиську повара.
— Что ещё знаешь? — повторил калека.
Повар молча сопел: с каждым выдохом пухлые губы пузырились кровавой пеной.
Горбун надавил на рукоять: плоть толстяка разошлась в глубоком разрезе, словно кусок масла под нагретым ножом. Хлынул поток крови. Якоб угрожающе зарычал.
— Брат Оскар, — поторопил горбун седовласого рубаку; тот возился возле пылающего очага.
— Уже иду, Ваше Преосвященство, — раскалённый докрасна половник впечатался в рану, брызгая по сторонам кипящими кровью и жиром.
Якоб подавился криком, а горбун легко взмахнул мечом, будто живописец кистью. Оплывший мужской сосок исчез: красный пятачок потёк красным. Истязатель отступил на шаг, словно любуясь полотнищем.
— Расскажи мне, упрямец, — Его Преосвященство снова потрепал щёку Якоба, — Всё расскажи.
Повар слегка шевельнул губами; поток крови из сломанного носа превращал слова в бульканье.
Горбун схватил грязное полотенце и отёр лицо старика.
— Зачем ты ищешь с ней встречи, если знаком с её мечом? — хрипло спросил Якоб.
Его Преосвященство ласково улыбнулся.
— Это мой долг, вонючка. Долг перед богом и церковью. А кому должен ты?
Якоб раскачивался на цепях; грузное тело подрагивало.
— Она убила мою дочь. Мою приёмную дочь. Наверное ты прав: я должен Герте. Но знаю я немного.
— Вот и хорошо, — кивнул горбун, — Ты — разумный человек, хотя и писаешь в штаны. Повиси тут, соберись с мыслями, а я пойду задам пару вопросов твоим друзьям. Кстати, а что вы здесь праздновали? Мы перерезали часовых, а всех остальных связали тёпленькими, во сне.
— Воцарение госпожи, — ответил Якоб.
* * *
Два года назад. Предместья Рима. Вилла Андриана.
«Жизнь издевается над человеком до самой смерти. Ты находишься на краю гибели и почти смирился с её неизбежностью, как вдруг тебе даётся шанс на спасение: заведомо провальный, но всё же...» — думал каменный ангел, наблюдая за беглецами, — «Даётся лишь затем, чтобы ещё раз хлестнуть тебя наотмашь плетьми разочарования».
Мужчина и женщина спешили по краю небольшого водоёма, затянутого зелёным слоем ряски, ловко лавируя между полуразрушенных колонн и одиноких изуродованных статуй, безмолвно стоящих у пруда, словно призраки римлян, живших здесь много веков назад.
Они укрылись за пьедесталом, на котором стоял ангел: этот кусок гранита выглядел намного крепче остальных постаментов — его установили на несколько тысячелетий позже других статуй.
Женщина опустилась на землю; сквозь плотно прижатые к животу руки стекали ручейки крови: она была ранена. Мужчина вскинул ствол автоматической винтовки и несколько раз выстрелил в преследователей.
— Буйство жизни: хоть какое-то развлечение для нас, — обрадовался мраморный Аполлон; его наряд
