Сэм Крайстер - Наследники Стоунхенджа
— Извините, — сказала она из-за объектива. — Еще всего один.
Еще одна вспышка, и она щелкнула выключателем.
— Попросим эксперта взглянуть. — Она убрала камеру в сумочку. — Если мы возьмем того парня, который припечатал вас перстнем, предъявим ему нападение, взлом и поджог. Миленькое сочетание, за которое вполне можно получить солидный срок.
— А можно и не получить?
— Боюсь, что так. Английский суд покупается на слезливые истории о том, как он писался в постель в детстве, а отец был алкоголиком, и тому подобное. Это считается смягчающими обстоятельствами. Вы его хорошо разглядели?
Лицо Гидеона выразило разочарование.
— Нет, боюсь, что нет. Все случилось так быстро, да и темно было.
Меган защитила диссертацию по психологии и два года проработала у лучшего в Британии составителя профилей. Она умела распознать ложь прежде, чем ее услышит. И изобразила недоумение:
— Не совсем поняла. Вы ясно видели зажигалку в его руке — «Бик». А лица не разглядели?
Гидеону стало неловко.
— Не знаю. Наверное, я смотрел только на огонь.
— Это я могу понять. Но при свете огня — от бумаг и горящих штор — вы не рассмотрели его даже настолько, чтобы дать приблизительное описание?
Он пожал плечами:
— Извините.
— Мистер Чейз, я хочу вам помочь. Но вы должны мне доверять.
Он удивленно поднял брови:
— Я доверяю. Почему бы и нет?
Она пропустила вопрос мимо ушей.
— Вы уверены, что вам нечего сказать о том человеке. Рост? Вес? Цвет волос? Одежда? Хоть что-ни-будь.
Он чувствовал, что ее глаза сверлят его насквозь, но продолжал молчать. У него осталась фотография взломщика, сделанная на мобильный телефон прежде, чем он захлопнул дверь. Но этот человек наверняка был как-то связан с отцовскими тайнами, и он хотел выяснить, как именно, прежде чем это сделает полиция.
Меган ждала ответа.
Он покачал головой:
— Извините. Ничем не могу помочь.
Она сверкнула такой ослепительной улыбкой, что он едва не зажмурился.
— Сможете, — ледяным тоном проговорила она. — Поверьте, сможете.
16
Стоунхендж
Охрана бесценных древних камней заключалась главным образом в том, чтобы не позволять туристам взбираться на них или оставлять надписи. Для этого «Английское наследие» перегородило все вокруг, запретило подъезд, воздвигло веревочное ограждение и допускало за него только по особым случаям или с письменного разрешения.
Государственная служба хорошо справлялась с работой, но понятия не имела, насколько преданы делу некоторые сотрудники. Такие, как Шон Грабб, верный Последователь Святых. Он охранял бесценный памятник даже тогда, когда была не его смена.
Тридцатипятилетний Грабб был одним их тех усердных, основательных парней, которые всегда доводят работу до конца и не жалеют добрых слов для своих подчиненных. Он возглавлял команду Смотрителей, постоянно надзиравших за Стоунхенджем. Со всех сторон. Двадцать четыре часа в день. Семь дней в неделю. Триста шестьдесят пять дней в году.
Смотрители несли стражу постоянно. Иногда непосредственно, во время официальных рабочих смен, оплачиваемых государственной программой «Наследие», иногда скрытно, через потайные камеры дистанционного наблюдения, расставленные вокруг.
Грабб десять лет был Смотрителем. В кругу Ремесла его называли Серпент, по созвездию Змеи. Он следовал по пути, проложенному его отцом, дедом и всеми предками по мужской линии. Сегодня с ним был двадцатипятилетний Ли Джонс, работавший сравнительно недавно и еще не принятый официально в ряды приверженцев Ремесла. Он был высоким, тощим и прыщавым из-за плохого питания. Официальную униформу он сменял на неизменные нестираные парусиновые брюки и футболки с названиями рок-групп. Он был не слишком умен и успел хлебнуть проблем, включая наркотики и бродяжничество. К тому времени, как ему исполнилось двадцать, общество списало его со счетов как беспокойного эко-хиппи. Какое-то время он искал прибежище в обществе бунтарей, произносивших пылкие речи, но по-настоящему к ним не вписался.
Жизнь его обрела смысл только после того, как его занесло к Стоунхенджу — по пути в Гластонбери, где он надеялся раздобыть по дешевке одежду и, может быть, немного деньжат. Но на музыкальный фестиваль он так и не попал. Момент солнцестояния так поразил его, что он не смог уйти. Так и прижился, помогая с уборкой и берясь за любую работу, имевшую отношение к магическим камням.
Он работал с Шоном уже три года, и между ними сложились отношения мастера и подмастерья. Шон поддерживал его и делился знанием — с тем же постоянством, с каким прихлебывал густой крепкий чай из своего верного термоса. Он каждую смену опрашивал своего подопечного, проверяя, достоин ли тот вступления в сплоченные ряды Последователей.
— Вопрос первый. — Шон строго взглянул на ученика. — Что это за камни и что значат они для Ремесла?
Джонс ухмыльнулся — простой вопрос.
— Камни — наши Святыни. Они — источник всей земной энергии. Они для нас — защита, покровительство и жизненная сила.
В награду Грабб плеснул чая в темную кружку Ли.
— Хорошо. А почему Святыни даруют нам такое благословение?
Джонс сделал глоток темного эликсира. Они стояли у дорожного шлагбаума за стоянкой.
— Мы — последователи Святых, потомки тех, кто воздвиг здесь великанов тысячи лет назад. Кости и кровь наших предков питают Святых, а когда-нибудь и наши останки последуют за ними.
Над крышечкой термоса, из которой пил Грабб, поднимался пар. Он глотнул горячего чая и спросил:
— А как Святые благословляют нас?
— Своей духовной энергией. Они передают ее нам через камни, и их благословение защищает нас от жестокости болезней и унижений нищеты.
Грабб остался доволен. Ученик хорошо вызубрил основы. Похвально. Он подлил Ли еще чаю.
— А чего ожидают Святые в ответ?
— Почитания. — Это слово Ли произнес с искренним воодушевлением. — Мы должны признавать их, чтить их, верить в них и следовать их учению по слову их оракула, Мастера Хенджа.
— Все правильно, Ли. Помни о тех, кто хотел бы похитить наше наследие. Помни католиков с их каменными скрижалями, якобы дарованными богом. Они сварганили эту историю через две тысячи лет после установки Святынь здесь, в Англии.
Ли кивнул. Он понимал. Нельзя сбиться с пути, увлекшись другими религиями, системами ложных верований, с блистающими молитвенными домами, еженедельно собирающими с прихожан деньги и создающими собственные банки и государства.
— Шон, — заговорил он, напрашиваясь на утешение. — Ты, я знаю, можешь проследить свой род до тех великих, что передвигали синие камни и сарсены. И это, понятно, делает тебя достойным благословения и покровительства Святых, но как же с людьми вроде меня? Мы — посторонние. Мы нездешние.
Грабб давно привык к вечным сомнениям Ли.
— Мы все здешние, дружище. Пять тысяч лет назад Британию населяло совсем немного людей. В те времена наши предки, может статься, были братьями, самое большее, двоюродными.
Эта мысль понравилась Джонсу. И выглядела разумной. Даже христиане верят в Адама и Еву, в то, что одна минута секса зародила весь род человеческий. Или во что-то похожее, он точно не помнил. Они с Шоном — братья!
— Все хорошо, Ли. — Грабб обхватил широкой ладонью костлявые плечи парня, показывая, как гордится им.
Все же на самом деле он беспокоился — беспокоился, как встретит его протеже ожидавшие его ужасы и испытания.
17
После противостолбнячной прививки и совершенно излишнего, с точки зрения Гидеона, анализа крови его уже под вечер отпустили из больницы. Одно утешение: пока оформлялась выписка, детектив успела прислать ему ключи от отцовского дома.
Подъезжая к нему на такси, взятом у больницы, он увидел, насколько пострадал дом. Пожарные машины перепахали газоны, стена закопчена черным дымом. Провалившиеся окна забиты досками, кирпич растрескался.
Сейчас ему было все равно. Он видел в доме лишь кирпич и известку. Эмоции подступили, только когда он оказался за тяжелой парадной дверью.
Смерть матери перевернула Гидеона. Из уверенно-го в себе экстраверта, доверявшего всему миру, мальчик превратился в тревожного, сторонившегося людей интроверта. Смерть отца принесла новую перемену. Какую, он еще не понимал, но ощущал ее. Гнев, смятение, озлобленность и ощущение острой несправедливости переполняли его и грозили взорваться. Гидеон понимал, что эта буря внутри навсегда изменит его личность.
Он бродил по огромному дому, ощущая себя все более одиноким. Ни братьев, ни сестер, ни бабушек-дедушек. И детей нет. Род Чейзов заканчивался на нем. От того, как он распорядится дальнейшей жизнью, будет зависеть мнение мира не только о нем, но и обо всех Чейзах.
