Глен Дункан - Последний вервольф
— Лу?
— Джейк?
— Ты в порядке?
— Да. Где ты?
— Ты не ранена? Они не причинили тебе вреда?
— Нет, они меня не трогали.
— Не волнуйся. Я скоро вытащу тебя оттуда. Все будет в порядке.
— А где ты?
— Я все еще на вилле. Ты не знаешь, где ты? — Я увидел боковым зрением, как Эллис состроил гримасу, говорящую: брось, Джейк, не будь дураком.
— Не знаю. Вроде меня везли на самолете. Тут как в госпитале. И тут есть доктор, во всяком случае, этот парень одет как доктор.
— Что они с тобой сделали?
— Ничего. Только взяли кровь и мочу на анализы. Они очень заботливы.
— Лу, слушай. Они продержат тебя семнадцать дней. Я смогу звонить тебе время от времени, — «Но не слишком часто», — сказало выражение лица Эллиса. — Ты, главное, сиди спокойно. Я скоро тебя вытащу…
Наступила тишина. Я почувствовал ее испуг, словно резкий перепад температуры.
— Обещаешь? — спросила она.
У меня ком застрял в горле. Я отвернулся от Эллиса.
— Обещаю. Я вытащу тебя. Просто подожди.
— Хорошо. Постараюсь.
— Они хотят, чтобы я… — Разговор оборвался, и пошли короткие гудки.
Я обернулся к Эллису:
— Твою мать, верни ее. Верни немедленно.
— Джейк, остынь. Остынь. Ты же прекрасно понимаешь, как это бывает. Ты поговорил с ней. Ты убедился, что это она. И что с ней все в порядке. Я обещаю, что с ней не случится ничего плохого. Я видел комнату, в которой ее заперли, и знаешь что? Там мило. Там есть телевизор, удобная постель, даже маленькая ванная и все прочее. Так что перестань волноваться.
Он потянулся за телефоном, но я его не отдал. Я слышал через него ее голос, и мне казалось, ее тепло все еще сохранилось в трубке.
— Хватит, Джейкоб. Не будь идиотом.
Я отдал телефон.
— Вот что я тебе скажу, — начал я. — Я пальцем о палец не ударю, пока ее не увижу. Понял? Своими собственными глазами, во плоти. Я увижу ее лично или ни хрена ты не получишь. И это не обсуждается.
Эллис поднялся. Посмотрел на меня с любопытством, потом повернулся, облокотился о перила веранды и посмотрел вдаль на домики с рыжими крышами, на белые лодки, раскачивающиеся на волнах Эгейского моря.
— Джейк, — сказал он, — ты ведь ее по-настоящему любишь, да?
Я не ответил. В ушах стучало. С городского рынка пахло сырой рыбой. Водный мотоцикл пересекал бухту, тяжело плюхаясь по морской глади. Я понял, что наговорил лишнего.
— Это хорошо, — сказал он. — Просто здорово. Я поражен. Ведь тебе уже лет двести. Я думал, ты уже совсем зачерствел. Смерть сердца и Конец любви. Я думал, за эти десятилетия ты эмоционально… Как это по-французски? Longueur.[50] А вот оно как. Кто бы мог подумать. Десятки лет эмоциональной импотенции, и вдруг снова эта странная любовь.
Он изменил тон еле ощутимо, но все же достаточно, чтобы это можно было заметить. Я молчал. Солнце жгло, как укусы миллиона насекомых.
— Не заставляй меня отдавать приказ, чтобы они сделали с ней что-нибудь, — сказал он тихо. — Например полили серной кислотой. На ногу или еще куда-то.
— Пожалуйста… — начал было я, но он поднял ладонь.
— Ты не в том положении, чтобы диктовать условия, Джейк, — продолжал он. — Я понимаю, отчего ты такой вспыльчивый. Но знаешь, ты забываешь о реальности.
На ногу или еще куда-то. Куда-то — это может быть куда угодно. На лицо, или грудь, или между ног. Кислота издает такой шипящий звук, словно испытываешь облегчение или экстаз. Следы от нее залечиваются, но это ужасная боль, а они могут делать это сколь угодно долго. Когда любишь, ты понимаешь, что это может произойти, как уже произошло с Арабеллой, когда она сказала: «Это ты, это ты». Было бы справедливо, если бы такое случилось и с Талуллой. Но я не выдержу, только не с ней, лучше делайте со мной что угодно.
— У тебя еще будет возможность с ней поговорить, — сказал Эллис, — и, возможно, вы даже увидитесь разок до того, как ты сделаешь то, что должен. Но, Джейк, серьезно, не зарывайся. Твой тон, мужик. Тон совсем неправильный.
В кино так иногда бывает: солдат опускает глаза и видит, что его ступня в миллиметре от мины. Тогда он оглядывается и понимает — он на минном поле, взрывчатка повсюду. И теперь каждый его шаг — это маневрирование между жизнью и смертью.
— Окей, — сказал я. — Ты прав. Понимаю. Но если ты не против, я выскажу одно предположение. Наблюдение.
— Конечно. Валяй.
— Тебе необязательно это делать. Я имею в виду, необязательно держать ее взаперти. Видишь ли, позволь спросить — зачем вы убили Харли?
— Чтобы взбесить тебя, — ответил Эллис. — Хотя, между нами говоря, я думал, будет лучше оставить его в живых, пока ты не захочешь его вызволить.
— Вот именно. Харли убили, потому что вы знали, что без причины я не стану драться. И это правда. Месяц назад у меня не было причин. Я даже жить не хотел, — Эллис медленно кивал, улыбаясь. — Но теперь все изменилось. Теперь у меня есть она. И я в любом случае убил бы Грейнера с чувством удовольствия и облегчения, потому что пока он жив — он угроза для женщины, которую я люблю.
Эллис улыбался не просто в знак понимания. Эта была улыбка человека, который встретил того, кто мыслит в том же направлении.
— Вот это хорошо, Джейк, — сказал Эллис, — в твоих словах появилась логика. Отлично. И я верю тебе. Но ты же понимаешь, одной фразой все не решить. Даже если отбросить тот факт, что ты просто пытаешься выбить из меня уступку, у нас все еще нет никаких причин тебе доверять — к тому же я просто выполняю приказ, но не принимаю решений. Я же говорил, не я в этом деле главный.
Тишина. Психически мое состояние походило на ощущения человека, запертого в комнате, которой бьется в дверь, зная, что она закрыта. Кровь и мочу. Зачем? Все очень заботливые. Заботливые тюремщики куда хуже жестоких, если ты застрял у них надолго. Мы знали это. Она знала. Это чувствовалось по ее голосу.
Мне показалось, что мы с Эллисом целую вечность стояли молча, он — глядя на серебристо-синюю воду в бухте, я — с опущенной головой и сжатыми кулаками, полными бесполезной энергии. Он выглядел как человек, предающийся сентиментальным мыслям. Наверное, они возникли от воспоминания, как его оставили в «К-Марте». Потом он повернулся ко мне и протянул ладонь, светлые волосы блеснули на солнце:
— Что ж, — сказал он, — по рукам?
49
Конечно, нечего было и думать о том, чтобы уговорить его не посылать со мной трех тупых головорезов-телохранителей, зато мне удалось застолбить за собой право жить в Лондоне там, где хочу: после короткого тихого разговора Эллиса с начальством мне было разрешено поселиться в доме Харли на Эрл-Корт — где я, после нескольких часов бессмысленного недоверия, и провел следующие тринадцать из семнадцати дней до полнолуния, сидя взаперти, питаясь тем, что приносили агенты, истребляя виски из запасов Харли, приводя в порядок записи в дневнике и изредка разговаривая по телефону с Талуллой.
— Скука — это полбеды, — сказала она мне вчера. — Про другую половину ты и так догадываешься.
Когда до полнолуния оставалась неделя, она, как и я, перестала есть. Я сказал Эллису, что ей нужны сигареты, алкоголь и много воды, он искренне обещал, что у нее будет все, что необходимо. Но вмешалась Высшая Инстанция. Поулсом (а я думал, что это он) нравился мне день ото дня все меньше. Воды — сколько угодно, но никаких алкоголя и никотина. Вместо этого ей предложили снотворное и мышечные релаксанты, на которые, после двух ночей голодной пытки, она согласилась. Помимо лишения свободы, это было первое неудобство, которое они ей причинили (не считая ультразвука почек, которые ей делали целых три раза, потому что Поулсом подозревал, что у нее камни). Эллис объяснил ей (обращаясь к ней при этом, как она сказала, с нелепой средневековой вежливостью), что никто не хочет ей зла и что они отпустят ее, как только я выполню свою часть сделки. Никто из нас даже думать не хотел, сможем ли мы выпутаться из всего этого живыми, кроме того, на повестке дня был более актуальный вопрос — что они будут делать с ней при наступлении полнолуния.
— Поулсом сказал, что они уже все продумали, — сказала она. — Что бы это ни значило.
Мы притворялись, будто и представить не можем, что будет. Но мы все знали. Они собирались либо убить ее, либо запереть, либо засунуть ее в клетку с испуганной до полусмерти жертвой и, что наиболее вероятно, записать весь процесс на видео для архива новоиспеченного отдела ВОКСа.
— Но вообще они и правда обо мне заботятся, — рассказывала она. — У меня огромная ванна, гель для душа из «Хэрродс» и целая стопка огромных белых полотенец. А еще сто с чем-то каналов по ТВ. Я теперь поклонник «Истэндерс» и «Коронейшн Стрит»[51] и…
