Камиль Фламмарион - Неведомое
Дядя так никогда и не узнал этого заключения. Каждый день изобретали новый предлог, чтобы отсрочить операцию. Однажды, в воскресенье, когда я пришел домой в отпуск, дядя был со мной особенно нежен и, прощаясь, сказал мне: «Поцелуй меня, мы с тобой больше не увидимся». Разумеется, я старался разубедить дядю, потому что очень любил его; потом вернулся в свое училище.
В ночь с четверга на пятницу на той же неделе мне приснилось, будто я нахожусь в Курбвуа, где проживали летом мои родители, а с ними и дядя. В обширной комнате, выходящей в сад, лежал дядя в своей постели под красным пологом; возле него сидели мой отец, мачеха и старая служанка-бретонка Луиза, много лет служившая в нашей семье. Дядя говорил поочередно со всеми. Отцу моему и мачехе он подал несколько советов насчет меня и сестры, и я отчетливо слышал его слова; я мог бы повторить их, — видение так врезалось мне в память, что я до сих пор помню его, точно оно явилось мне вчера. Луизе дядя отдал свой кошелек. Как сейчас слышу рыдание этой преданной женщины. Наступило молчание, потом Луиза заговорила: «Monsieur Жозеф, вот уже три месяца, как вы не можете открыть правого глаза, попробуйте приложить к нему медальку от Орэйской Богоматери, — авось поможет».
Дядя улыбнулся, приложил медаль к глазу, и оба глаза открылись. Дядя был человек верующий. «Мне не прожить и ночи, Луиза, — сказал он, — я это чувствую. Пошлите за священником». Луиза отправилась. Отец мой и мачеха держали руки больного, который продолжал беседовать с ними, причем для меня не пропадало ни единого слова. Потом явился священник. Его оставили наедине с умирающим. Я присутствовал при исповеди, но уже не слыхал слов. Священник вышел; мои родители вернулись с Луизой; скоро началась агония, и я отчетливо видел все ее скорбные подробности. Дядя испустил последний вздох, его не стало… Когда я проснулся, на часах колледжа пробило два. У меня глаза были полны слез. «Сны лгут, наверное, надо ожидать противоположного тому, что снится, — решил я, — мне снилось, что дядя умер — значит, ему лучше».
В воскресенье утром один друг нашего семейства пришел за мной и сообщил мне печальную новость. Когда я приехал в Курбуа, отец передал мне последние наставления дяди… и это было слово в слово то самое, что я слыхал во сне. Пораженный, я спросил отца: «Не говорил ли дядя того-то и того-то?» — «Да, говорил». — «В последние минуты его жизни случилось то-то и то-то?» И я рассказал отцу, что я видел и слышал. Все оказалось верным, точка в точку. «Но откуда ты все это знаешь?» — «Мне приснилось. Скажи мне, папа, в котором часу скончался дядя?» — «Ровно в два часа». — «Как раз в тот час, когда я проснулся!»
В данном случае ум спящего, как будто переносясь на расстояние, видел все, что делается вдали, в комнате умирающего дяди. В другом сне тот же Кониль видел Гавр, хотя никогда не бывал в этом городе, а потом, когда посетил его, то прекрасно узнавал все улицы и дома.
Вот еще несколько примеров такого же порядка, выбранных из присланных мне писем.
II. Несколько раз в моей тридцатилетней священнической деятельности меня инстинктивно влекло к одру моих умирающих прихожан, хотя ранее я даже не подозревал об их болезни. Приведу один только пример.
Однажды в час ночи я вдруг проснулся — мне привиделся один из моих прихожан, в постели, зовущий меня громкими криками. В пять минут я оделся, взял маленький фонарь и пустился бежать к дому больного. На полдороге мне попадается слуга, впопыхах посланный за мной. Прихожу к умирающему, уже потерявшему сознание после случившегося с ним апоплексического удара. Я только успел прочесть отходную, как он скончался. А это был человек здоровенный, крепкий, и в этот вечер он лег спать совершенно здоровым.
Буэн,
почтенный каноник,
кюрэ в Кузе (Дордонья)
III. У меня были хорошие знакомые, фермеры в Шевенне; я давно не виделся с ними. Как-то раз ночью со мной был страшный кошмар: мне приснилось, будто вся их ферма объята пламенем, и я делал нечеловеческие усилия, чтобы помочь им, но голос замирал у меня в горле, подошвы точно приросли к земле. Наконец, в тот момент, когда все здания рухнули, я проснулся с сухостью в горле, весь разбитый. Между тем и жена моя проснулась. Я рассказал ей свой сон; она посмеялась над моим волнением. На другой день, утром, я получил через нарочного извещение, что ферма действительно была истреблена пожаром.
Жорж Паран,
мэр во Виэж Фати (Эн)
IV. Несколько лет назад я жил в поместье, находившемся в нескольких километрах от Папеете, главного пункта французских владений в Океании. Мне пришлось ехать на вечернее заседание генерального совета, и я около полуночи выехал из города, один на английской тележке; дорогой меня застигла страшнейшая гроза. Фонари мои потухли, по дороге, где я ехал вдоль берега морского, была тьма кромешная; лошадь моя испугалась и понесла. Вдруг я почувствовал сильный толчок: моя тележка разбилась о дерево. Оба колеса остались на месте, а я, очутившись между лошадью и кузовом, полураздавленный, был влеком взбесившейся лошадью: удивляюсь, как я еще остался жив. Сто раз я мог бы разбиться насмерть. Однако, не теряя присутствия духа, я старался успокоить своего коня и выпутаться из обломков экипажа. Затем я принялся кричать и звать на помощь, но, право, только для очистки совести, — местность была кругом пустынная. Вдруг вижу какой-то огонек, движущийся навстречу. Несколько минут спустя ко мне подходит моя жена с фонарем; она прошла около двух километров и наткнулась прямо на меня. Оказывается, она легла спать и вдруг проснулась от ясного сознания, что я нахожусь в смертельной опасности. Не задумываясь, она зажгла фонарь и под проливным дождем побежала мне на выручку.
Мне часто и прежде случалось возвращаться из города поздней ночью, но никогда жена моя так не беспокоилась обо мне. Но в эту ночь она действительно как бы провидела случившееся со мной и не могла устоять против непреодолимой потребности поспешить мне навстречу. Что же касается меня, то я не помню, чтобы я направлял к ней горячий мысленный призыв: признаюсь, я был в полубесчувственном состоянии, когда вдруг услышал среди ночи голос, кричавший мне: «Я знаю, что ты расшибся, вот я и пришла».
Жюль Тексье
(Шателлеро)
V. Я жил возле города Сетта с женой, тещей и двумя дочерьми. Каждое утро я ездил в город на извозчике, которого нанимал помесячно и который приезжал за мной ровно в половине девятого. Однажды я проснулся в пять часов утра, увидев страшный сон.
Мне приснилось, будто какая-то молодая девушка упала из окна и расшиблась насмерть. Я рассказал этот сон своим домашним: было семь часов и все уже встали. Потом я сошел в сад, дожидаясь своего возницу; но в этот день он опоздал и приехал только в половине десятого. Я рассердился, так как это внесло неудобство в мои дела. Но возница объяснил, что он заменяет своего хозяина, потому что сегодня поутру, в пять часов, дочь хозяина, десятилетняя девочка, упала из окна — и насмерть. Я никогда не видел этой девочки.
Мартин Галл.
19, улица Клеман Маро, Париж
VI. Шесть лет тому назад у меня родился второй ребенок. Из-за плохого состояния моего здоровья моя мать сейчас же увезла его к себе, за шестьдесят лье, чтобы воспитывать его на своих глазах. Я поправилась, и мысли мои, конечно, были постоянно направлены к дорогому малютке, которого так скоро отняли у меня. Мы часто получали о нем известия, очень утешительные, и вообще мы были совершенно спокойны на его счет. Однажды утром я проснулась под очень тяжелым впечатлением: ночью мне приснилось, будто мой ребенок горбатый. Я сказала об этом мужу и заплакала. Но он рассмеялся мне в ответ. Встав, я сейчас же написала матери, прося ответить мне немедленно и сообщить подробные сведения о малютке. Нам отвечали, расхваливая ребенка на чем свет стоит. Через некоторое время мать моя приехала навестить меня и вечером, в минуту откровенности, призналась, что мое письмо привело ее в отчаяние, что действительно в этот период времени у ребенка обнаружились признаки нароста в виде горба. В сущности, это оказалось пустяками; с помощью массажа удалось устранить эту небольшую выпуклость; но одно время мать моя и кормилица были сильно озабочены. Мое письмо попало в самый разгар этой тревоги.
Мари Дюшэн
(Париж)
VII. Мой дядя, живший тогда в 60 километрах от Байонны, увидел во сне, что близкий друг его, некто Рауш, был убит на морском бульваре Байонны. Вскоре он действительно получил известие, что друг его убит испанцами в ту самую ночь, когда ему приснился этот сон.
Ж.Ф.
(Бордо)
VIII. В 1873 году моя мать, тогда еще молодая девушка, жила на улице Тонелей у своих родителей. У нее было знакомое бедное семейство Моранжей. Однажды в субботу вечером она навестила эту семью, и маленькая Моранж, которую она очень любила, показала ей свое новое платье. На другое утро мама, проснувшись, рассказала своей матери приснившийся ей сон: будто все Моранжи умерли.
