Холли Блэк - Холодный город

– И я могу остаться такой навсегда? – спросила Тана. Ее сердце бешено стучало. – И этот голод тоже всегда будет со мной?

Габриэль долго молчал, и это тоже было ответом. Потом потянулся за шарфом, чтобы перевязать запястье. Если она навсегда останется инфицированной, то будет живым вампиром. Вампиром, который никогда не получит того, чего жаждет. Когда тебе кажется, что хуже уже некуда, открывается новая бездна. Всегда есть что-то хуже, всегда есть чего бояться. Кажется, даже есть такая пословица?

«Мне все равно, – решила Тана, – но сейчас, в эту минуту, я постараюсь не волноваться и ни о чем не думать». Она схватила Габриэля за руку, и когда он вопросительно посмотрел на нее, не смогла ему ответить. Она не хотела объяснять, почему ей не хочется думать о последствиях, не хотела рассказывать, почему неправильный выбор может казаться привлекательным и как здорово хотя бы раз выбрать свой путь падения. Она просто молча прижала его раненое запястье ко рту и прокусила своими новыми острыми зубами кожу, заставив его – даже его – задохнуться.

Тана глотала кровь Габриэля, как старое темное вино из какого-то забытого подвала. Она чувствовала себя Персефоной[15] в Аиде – гранатовые зерна лопались на зубах, сок стекал по языку, и чем больше она пила, тем больше жаждала. Кожа словно горела изнутри, тело содрогалось от восхитительного чувства. Габриэль издал тихий звук, поднял свободную руку к губам и зажал себе рот. Она сильнее прильнула к его запястью.

Наконец Тана заставила себя отпустить его руку и неуверенно посмотрела на него. Она чувствовала себя пьяной. Он тоже смотрел на нее помутневшим взглядом. Когда он отнял руку ото рта, его губы были полуоткрыты, он дрожал, как будто от электрического тока.

Тана вдруг поняла, что через несколько часов Габриэлю придется сражаться с древним вампиром, и делиться с ней своей силой было очень плохой идеей. Однако, судя по его запрокинутой голове и опущенным векам, ему было все равно. Тана испугалась, что выпила слишком много.

– Габриэль, – произнесла она едва ворочающимся языком.

– Да? – он моргнул, как будто пытаясь сфокусировать взгляд.

– Можешь укусить меня. Если хочешь.

Это вывело его из забытья. Он отпрянул, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

Она забралась к нему на колени, уперлась руками в плечи.

– Я уже заболела. Я уже обречена. Уже все равно.

– Тана, – протестовал он, потрясенно глядя на нее. Но он хотел укусить, она это видела. Он наклонился к ее горлу, как будто биение ее сердца отдавалось у него в ушах, и вдохнул запах кожи.

Она зажмурилась и приготовилась к болезненному уколу клыков.

– Тана, – прошептал он, прижавшись губами к ее коже, – Тана…

– Быстрее, – сказала она. – Мне и так страшно. Не дай мне струсить и…

Тана почувствовала прикосновение холодных губ, давление зубов, и всхлипнула от страха. Габриэль прижал свое окровавленное запястье к ее рту, и в тот момент, когда ее зубы нашли свежую рану, вонзил клыки в шею. Ей показалось, что в горло вошли два осколка льда.

Она застонала. Боль пронзила все тело. Она чувствовала, как он вытягивает кровь, и тепло покидает ее. Чувствовала, как все быстрее и быстрее бьется от страха сердце. Язык чувствовал вкус его крови, по спине побежали мурашки, губы онемели.

Они прижималась друг к другу, одной рукой он обнимал ее, и внутри Таны нарастало темное наслаждение, которому трудно было сопротивляться. Она едва не забыла, что нужно дышать и делать что-то еще, кроме как припасть к его запястью и раствориться в бесконечном экстазе.

Она прижалась к нему так, будто пыталась проникнуть под кожу.

Потом он оттолкнул ее, отодвинувшись на другой конец кушетки. Тана почувствовала боль в шее и жадно втянула воздух. Предметы вокруг постепенно обретали четкость. Габриэль прикрыл глаза длинными черными ресницами, черные кудри упали на лицо, губы был испачканы кровью. Он казался падшим ангелом, давно изгнанным с небес.

Она приоткрыла губы, желая поцеловать его, но опомнилась.

За окном стемнело. Тана поднялась, хотя ноги у нее подгибались.

Габриэль открыл глаза.

Тана хотела рассказать ему о Валентине. О том, что ей пора. Что она обещала помочь и поможет. Только вот прямо сейчас ей не хочется никому помогать, а хочется поцеловать его и, может быть, укусить снова, но сначала поцеловать, и сделать все то, что обычно следует за поцелуями.

Она многое хотела сказать ему, но камера над картиной, снимавшая все, что они делали, записала бы и эти слова.

При мысли, что Люсьен за ними наблюдает, она бросила взгляд на стену и тут же отвернулась, заставив себя не смотреть слишком долго.

– Я должна вернуться в комнату, – сказала она, не в силах выдержать взгляд Габриэля. Она хотела его, хотела остаться и позволить страсти вытеснить страх.

Тана заставила себя шагнуть к двери. Габриэль, казалось, собирался сказать что-то, что заставило бы ее остаться, но он молча встал, опираясь рукой на стену. Темная, отливающая синевой кровь текла с его запястья.

«Прощай, – подумала она, – прощай, прощай, прощай».

– Все почти закончилось, – сказал Габриэль, безумно улыбаясь. – Пора принести ночь в жертву и нагадать славное будущее по ее внутренностям.

Глава 34

Смерть пришла к моей матери

не как старый друг.

В детстве Тана не любила, когда мама уходила на вечеринки.

Но любила смотреть, как она собирается. Ей нравились платья из шелка и шифона, мягкие бархатные пиджаки и жесткие, только что из химчистки. Нравились блестящие сережки, ожерелья и броши, нравилось наблюдать, как мама румянит щеки, подводит губы, красит глаза – сначала тенями, потом подводкой и тушью. Нравился запах духов, витавший в комнате мускусным облаком и придававший маме холодную, сдержанную элегантность.

– Как ты думаешь, надеть жемчуг или золотые подвески? – спрашивала мама, держа оба ожерелья в руках.

Тана, лежа на покрывале на родительской кровати, разглядывала мать с ног до головы, прежде чем сделать выбор. Перл нельзя было задавать такие вопросы, потому что она всегда выбирала жемчуг – в честь своего имени. Но в тот раз Тана тоже выбрала жемчуг. Он очень шел к маминому платью.

Но когда ее каблуки начинали цокать по паркету, Тана нервничала. Мама может не успеть вернуться к тому времени, когда нужно будет ложиться спать. А папа не понимал, что свет можно выключить и на полчаса позже, если Тана читает интересную книгу, и отказывался проверять, нет ли в шкафу чудовищ. Он никогда не клал достаточно сахара в чай с молоком, который они пили перед сном, и читал Перл сказки без всякого выражения. Каждый раз, когда их укладывал папа, все было не так.

В десять лет Тана уже считалась большой девочкой. Папа говорил, что она слишком взрослая, чтобы спать со светом и бояться чудовищ под кроватью. Когда она пыталась объяснить, что чудовища могут быть в шкафу, а не под кроватью, он улыбался, как будто она шутила.

А если ты не веришь в чудовищ, разве ты можешь кого-то от них защитить?

Поэтому Тана не заснула; она ждала, когда мама вернется домой. Час проворочавшись в темноте, она прокралась вниз и устроилась за кухонным столом с лампой и солеными крекерами. Сначала все было нормально, но тени сгущались, а папа и Перл спали наверху, и Тане стало немного страшно. Стены поскрипывали, трубы выли. За окном что-то шуршало в кустах, и Тана следила за движениями веток, представляя, что там кто-то есть. Она не могла не думать о новостях и нападениях вампиров, хотя взрослые старались не говорить об этом при детях.

Когда на подъездной дорожке показались фары маминой машины, Тана уже была сама не своя от страха, но решила, что не покажет этого маме. Она же большая девочка, как сказал папа.

Но Тана не была готова к тому, что увидела, когда мама вошла в дом. Ее лицо было серым, а тушь размазана, как будто она плакала или терла глаза. Мгновение мама просто смотрела на нее, и выражение ее лица было странным. Потом улыбнулась натянутой, страшной улыбкой.

– Ты не ложилась и ждала меня, моя крошка?

– Мамочка, – Тана бросилась к ней через всю кухню, чтобы обнять, и назвала словом, которое уже давно не произносила. – Мамочка, что случилось?

– Ничего, милая, солнышко, котлетка моя, – сказала мать, и голос ее звучал странно. – Пора ложиться спать.

Они поднялись по лестнице. Тана зевнула. Она была рада, даже несмотря на то, что с мамой явно случилось что-то плохое. На лестничной площадке мама опустилась на корточки и взяла Тану за плечи; ее взгляд прожигал насквозь.

– Я люблю вас, – сказала она. – Тебя и твою сестру. Я очень люблю вас обеих. Ничто и никогда этого не изменит.

Тана кивнула, окончательно испугавшись.

– И я сделаю все, чтобы вас защитить, – сказала мама. Ее глаза блестели в приглушенном свете. – Все, чтобы остаться рядом с вами и видеть, как вы растете. Все, понимаешь?