Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья
В этом месте Надежда и Раиса обычно делали паузу, давая собеседнику возможность самому все вспомнить и сопоставить. Иногда озарения приходилось ждать довольно долго, но в итоге все, кому рассказывали эту историю, неминуемо вскрикивали:
— Так у нас же…
— Именно! — отвечали довольные старушки.
А еще одна таинственная подробность заключалась в том, что во сне Настя разговаривала. Не на латыни или задом наперед, как ожидали некоторые экзальтированные личности, — девочка говорила вполне себе по-русски, монотонно и жалобно прося что-то ей не то отдать, не то показать…
Так расследование привело коммунальных старушек обратно в дом у реки, к Маргоше, прославившей наш двор в газетах своей необъяснимой летаргией. После той заметки старушки — да и не они одни, надо сказать, — тщетно пытались поговорить с Маргошиными родителями и бабушкой, предложить помощь и, разумеется, выведать какие-никакие подробности. Семья и раньше была необщительная, жила наособицу, а после случившейся беды совсем замкнулась. В нашем дворе это быстро поняли и отстали от них.
Но теперь у коммунальных старушек появилась новая цель. А когда у них была цель — препятствий для них не существовало.
На этот раз в пятнадцатую квартиру, где жила Маргоша, их пустили безропотно. Семья стала совсем тихая, глаза на гостий подняла одна бабушка.
Оказалось, что Маргоша здесь, дома — в больнице сказали, что лечить ее не от чего, она просто спит, а койко-место — занимает. Врач ее навещал иногда, брал кровь на анализ, слушал, как медленно и размеренно бьется сердце, — вот, собственно, и все.
Раиса покусывала накрашенные по случаю визита губы и не знала, с чего начать. А Надежда была женщиной простодушной, неловких пауз не терпела, взяла и выпалила:
— А она у вас случайно… не разговаривает?
Мать ахнула и побелела, а бабушка молча повела коммунальных старушек в детскую.
Маргоша возлежала в своей кроватке неподвижно и как-то торжественно, окруженная любимыми игрушками. Рядом стояла капельница, прозрачные трубочки тянулись под одеяло. Немного пахло больницей, и стояла такая тишина, что было слышно, как у соседей работает телевизор — кажется, «Тропиканку» показывали, и Надежда досадливо прищелкнула языком: вот ведь, пропустила.
Бабушка истолковала это по-своему и шепнула:
— Бывает, что и молчит подолгу, подождать надо.
А спустя несколько секунд Маргоша приоткрыла рот и отчетливо выговорила:
— Уступить…
Старушки переглянулись.
— Мы… — продолжила после паузы Маргоша.
— А первое какое слово было? — засуетилась Раиса, выуживая из сумки записную книжку. — Ручка, ручка есть?
На нее зашипели, а Маргоша тем же негромким бесцветным голосом сказала:
— Он…
Бабушка прижала к глазам платок.
— Какой… Указанное… Пространство… Вчера… Зайти… — Паузы между словами были очень длинными, и когда Маргоша умолкла на чуть более продолжительное время, все решили, что она больше не заговорит.
— Да не записывайте вы, я пробовала, — шепнула бабушка. — Она по-разному говорит, но всегда ничего не понятно…
— Открыть… — снова раздался Маргошин голос. — Он… В котором…
После этого Маргоша действительно умолкла. Раиса все-таки записала все произнесенные ею слова, но выходила действительно бессмыслица.
— Шифровка, может? — предположила Надежда. — Ну там, Юстас Алексу…
Тут уже глаза подняла мать, причем посмотрела на Надежду с большой укоризной.
— Чаю хотите? — печально спросила бабушка. — Варенье есть, яблочное, Маргоша любит очень…
Коммунальным старушкам стало совсем неудобно злоупотреблять гостеприимством несчастной семьи, и они, рассыпаясь в благодарностях, покинули пятнадцатую квартиру.
— А вдруг правда шифр? — уже на лестнице задумчиво сказала Раиса.
— Вот что ты повторяешь! — возмутилась Надежда. — Я глупость скажу, а ты повторяешь…
Еще несколько дней прошло спокойно, если не считать того, что приезжали милиция и пожарные с лестницей, чтобы снять с дворового тополя довольно высоко забравшегося и при этом полностью обнаженного военного пенсионера Павла Гавриловича из углового дома. Павел Гаврилович кричал, что опять видел над нашим двором НЛО, и что теперь жизни никому не будет, плакал и ругал Гагарина.
— Полез куда не надо, раздразнил их духом советским! Им человек что сервелат сырокопченый пахнет! — причитал Павел Гаврилович. — В аду за это ваш Юра на сковородке жарится, на веки вечные!
По содержанию криков пожарные догадались, что Павел Гаврилович голодный, и приманили его бутербродом.
Разноцветные мягкие игрушки продолжали появляться во дворе то тут, то там. На них почти не обращали внимания — всех волновали жуткие проделки резунов, которые по-прежнему потрошили крыс, голубей, а раз даже добрались до приблудной дворняги, которую дворовые дети тщетно пытались приучить жить в конуре на заброшенной стройке. За домашней живностью у нас следили, даже Рем Наумович, который в резунов не верил, перестал выпускать своего Барсика на улицу и убрал с окна сооруженную для него лесенку.
Еще двор будоражили слухи о загадочной сонной болезни, непонятно от чего случающейся. Ведь два случая — это не совпадение, это значит, она как-то передается, рассуждали на лавочках. Может, вирус неизученный, а может, она от воды, там же сейчас тяжелые металлы, да мазут, да радиация, вон в реку раз водолаза спустили на веревке, а он, бедный, как начал за эту веревку дергать. Поднимают — а в скафандре один скелет, разъела вода человека заживо…
Второклассник — и второгодник, как в сердцах добавляла мама, — Сеня из дома с мозаикой как-то пошел выбрасывать мусор. Мама приучала его к порядку, чтобы он все, что сам насвинячил, и выбрасывал сам. Насвинячил же Сеня в тот день знатно — пытался починить плюшевого медведя младшей сестры, а медведь совсем порвался, и наполнитель рассыпался по всему полу.
И по дороге Сене встретился застенчиво прятавшийся за водосточной трубой медвежонок. Непохожий на сестриного, старого и с пуговицей вместо глаза, а гораздо лучше: новенький, с ласковой и задорной мордочкой, державший в лапках какой-то игрушечный фрукт, яблоко, кажется.
Сеня не то чтобы очень любил сестру — кто во втором классе вообще испытывает к младшим подобные чувства, — но он любил мягкие игрушки. Собственно, поэтому он и соглашался штопать ее немногочисленных мишек и собачек, возвращать на место оторванные носы — хоть какая-то возможность потискать, поиграть. Ему вообще нравилось лечить игрушечных зверей, и он даже решил стать ветеринаром, когда вырастет. Но мама ругалась, если видела его с такими игрушками — она говорила, что они для девочек, а он будущий мужчина, пусть играет в машинки, в солдатиков, конструктор вот есть, или, может, ему куклу дать и косы заплести? И еще они собирают пыль, а у Сени астма…
Поэтому после недолгих колебаний — Сеня краем уха слышал гипотезу, что игрушки разбрасывают резуны, чтобы приманивать детей, на которых они уже перешли, — он подкрался к медвежонку, схватил его в охапку и бросился бежать.
Дома он хотел спрятать игрушку под диваном, но мама заметила.
— Это ты откуда приволок, с улицы? — раскричалась мама. — Выбрось сейчас же, там глисты!
Сеня глянул на маму исподлобья и крепко обнял медвежонка, прижимая его к груди.
— Он же грязный! — Мама направилась к нему, вытирая руки о фартук.
Сеня молча прижал медвежонка изо всех сил и зажмурился. Поплыли перед глазами зеленоватые круги, меняя форму и перетекая друг в друга. Среди них возникло прозрачное окошко, и кто-то взглянул на Сеню оттуда. Это был медвежонок, плюшевый медвежонок, только теперь он ожил. Медвежонок смотрел на Сеню веселыми круглыми глазами и протягивал ему яблоко — настоящее, краснобокое и очень аппетитное на вид. А за спиной у медвежонка маячили другие мягкие звери, собаки и кошки, зайчики и белочки, и все они были живыми. Когда Сеня еще был маленьким, то есть до школы, он, как и многие дети у нас во дворе, верил, что по ночам игрушки оживают. Ему даже несколько раз снилось, как сестрины игрушки прибегают к нему, запрыгивают на диван, тычутся в лицо и лижут тряпичными языками. И вот теперь этот сон сбывался, мягкие звери нетерпеливо подпрыгивали и звали его к себе. У некоторых лапа болталась на паре ниточек или наполнитель лез из прохудившегося уха — их обязательно нужно было починить, пока совсем не развалились. Для того они и звали Сеню — хотели, чтобы он стал их доктором Айболитом.
