Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
— Но зачем мне бежать из тюрьмы? — робко возразил я. — Ведь я невиновен.
— Линять надо при любом раскладе! — возразил красавчик Венцель и от изумления вылупил на меня глаза.
Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы отговорить его от дерзкого плана, который, как он мне сообщил, был итогом обсуждения в «Батальоне».
Для него оставалось загадкой, почему я отвергаю «божию милостыню» и предпочитаю ждать, пока меня освободят.
— Во всяком случае, я признателен вам и вашим верным друзьям от всей души, — растрогался я и пожал ему руку. — Когда минуют все напасти, я буду первым, кто вас отблагодарит.
— Да чего там, — искренне отказался Венцель, — поставите пару кружек «пльзеня», но не больше, и мы вам спасибо скажем. Пан Хароузек у нас за казначея в «Батальоне», он уже рассказал нам, что вы наш тайный благодетель. Что ему передать, ежели я через пару деньков выйду на волю?
— Да, пожалуйста, — быстро сообразил я, — скажите ему, пусть навестит Гиллеля и сообщит ему, что я крайне опасаюсь за состояние здоровья его дочери Мириам. Гиллель не должен спускать с нее глаз. Запомнили — Гиллель?
— Гирель?
— Нет, Гиллель.
— Хилер?
— Да нет же, Гил-лель.
Венцель едва не сломал себе язык, произнося непривычное для чеха имя, но наконец с ужасными гримасами одолел его.
— И потом еще одно: пусть господин Хароузек — я дружески прошу его, насколько это в его силах, — позаботится об одной знатной даме. Он, конечно, знает, о ком идет речь.
— Видать, вы говорите о знатной трясогузке, забавлявшейся со своим немчиком — доктором Саполи? Так она же развелась с мужем и упорхнула вместе с отпрыском и Саполи.
— Вы точно знаете?
Голос у меня задрожал. Как я ни обрадовался за Ангелину, тем не менее у меня сжалось сердце.
Сколько я из-за нее перенес волнений, и вот на тебе — она меня забыла.
Может быть, она считала, что я в самом деле убийца?
У меня к горлу подступил горький комок.
Верзила, казалось, чувствовал, что для беззащитного человека свойственно говорить обо всем, связанном с его любовью, он догадался, что творится в моей душе, так как робко отвел взгляд и не ответил на мой вопрос.
— Может быть, вы знаете, что с дочерью Гиллеля Мириам? Вы знакомы с ней? — сдавленным голосом произнес я.
— Мириам? Мириам? — Венцель озадаченно наморщил лоб. — Не та ли, что ночами частенько ошивается в «Лойзичеке»?
— Нет, конечно.
Я невольно улыбнулся.
— Тогда не знаю, — сухо ответил Венцель. Мы помолчали.
— Что Вассертрума черти забрали, вы об этом, ясное дело, слышали?
Я в ужасе вскочил.
— Ну да, — Венцель ребром ладони провел по горлу. — Убит, убит, это был кошмар, скажу я вам. Когда взломали лавку — поскольку несколько дней его никто не видел, — я, натурально, оказался там первым — а чего теряться! И там в своем поганом кресле сидел Вассертрум, вся грудь в крови, глаза как плошки. Знаете, я крепкий парень, но у меня в котелке все кругом пошло, скажу я вам, и тут я скумекал, что вот-вот упаду без сознания. Самому себе стал твердить без продыху: Венцель, повторяю, Венцель, не трухай, это всего лишь мертвый еврей. В глотку ему всадили напильник, а в лавке все распотрошено вверх тормашками. Натурально, как по статье, убийство с целью ограбления…
«Напильник! Напильник!» Я почувствовал, как у меня от ужаса остановилось сердце. Напильник! Значит, нашел он дорогу к Вассертруму!
— Я даже знаю, кто его прикончил, — вполголоса продолжал Венцель после короткого молчания. — Кроме рябого Лойзы, никто, скажу я вам, не мог пойти на такое мокрое дело. На полу в лавке я как раз нашел его перочинный ножик и мигом заначил его, чтобы не пронюхали легавые. А в лавку он проник через подземный ход.
Венцель резко прервал рассказ и несколько секунд напряженно вслушивался, затем бросился на нары и оглушительно захрапел.
Тотчас хрипло зазвенел засов, в камеру вошел надзиратель и подозрительно оглядел меня.
Я принял безучастный вид, а Венцель продолжал храпеть. Только после нескольких пинков он, зевая, поднялся и пошел за надзирателем, пошатываясь спросонья.
Дрожа от волнения, я развернул письмо Хароузека и стал читать.
«12 мая.
Дорогой мой бедный друг и благодетель!
Я ждал неделями, что Вас наконец освободят — но все напрасно, — делал все возможное, чтобы собрать материал, доказывающий Вашу невиновность, но ничего не нашел.
Я просил следователя ускорить производство дела, но всякий раз слышал, что он ничего не может поделать — это функция прокуратуры, а не его. Казенная волокита!
Только что час назад мне тем не менее кое-что удалось, отчего я надеюсь на лучший результат: я узнал, что Яромир продал Вассертруму золотые часы, найденные им после тогдашнего ареста Лойзы в его кровати.
В «Лойзичеке», куда, как Вы знаете, наведываются детективы, ходят слухи, что у Вас нашли часы, принадлежавшие Зотману, труп которого, впрочем, все еще не найден, это corpus delicti[состав преступления (лат.).] против Вас. Остальное я связываю с Вассертрумом et cetera!
Я тоже решил дать Яромиру 1000 гульденов…» Я читал, и слезы радости выступили у меня на глазах: только Ангелина могла дать Хароузеку такую сумму. Ни у Цвака, ни у Прокопа с Фрисляндером таких денег не было. Значит, она меня не забыла! Я продолжал читать. «…1000 гульденов и обещал отдать позднее еще 2000, если он тут же пойдет со мною в полицию и признается, что нашел часы у брата и продал их.
Но все это произойдет, когда мое письмо уже будет у Венцеля на пути к Вам. Времени в обрез.
Будьте уверены — это произойдет. Уже сегодня, ручаюсь.
Нисколько не сомневаюсь, что убийство совершил Лойза и он же украл часы Зотмана.
Если же, вопреки ожиданиям, что-то получится не так, ну, тогда Яромир знает, что делать, —
