Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера

Амброзия — притупляет голод демона. Но не насыщает. Ни на миг не насыщает. И можно держаться, долго держаться, но в итоге все равно все закончится вот так… Когда все нутро гудит от предвкушения, а в голодной пасти столько ядовитой слюны, что можно устроить наводнение, не то что отравить одну серафиму…

А добыча — вот она, в паре шагов всего. Худенькая, слабая. И лопатки под тонкой рубашкой так спокойно подрагивают…

Как все перевернулось, как же быстро… Глупая птаха даже не подозревает, кто в эту секунду самый главный её враг на этой поляне.

— Анна, — девчонка стоит безмятежно, будто её и не окружает голодное демонье. Будто и нет исчадия за её спиной. Стоит и вглядывается в пятерых таких похожих внешне суккуб. Сейчас, когда они в демоническом облике — они действительно схожи, да и самой Агате совершенно не за что зацепиться — она не видела свою подопечную в демоническом облике.

Но она смотрит. На вполне конкретную суккубу, что хищно щерит зубы. Посмотри-ка, осмелела в стае.

— Анна… — голос Агаты пробирает насквозь, заставляя замереть голодную тварь, — это ведь ты, да? Я знаю, что ты.

Её никто не поправляет. И судя по тому, как зачарованно таращится суккуба на подходящую к ней девчонку — Агата действительно угадала.

Генрих успевает заметить быстрый рывок одного без меры наглого отродья, вынырнувшего из-за деревьев и сшибает его в броске, ударом хвоста прибивая к земле. К его добыче — никто не прикоснется!

И все-таки — как же он её не разглядел? Как не почуял! Ведь то, что сейчас происходит, то, что Генриху сейчас очевидно — оно было на поверхности.

Только задумайся, почему именно Агате Небеса делают подсказки, почему она настолько быстро восстанавливается от отравлений, и…

Да!

Все было на поверхности.

И сейчас, когда за считанные минуты Агата сбросила покров скверны, её суть становится Генриху очевидней некуда.

А голод стискивает внутренности еще сильнее.

Он ведь пробовал таких, как она… Он помнит глубокий вкус благодати, которой насквозь пропитаны такие души. И после них голод не просыпался дольше всего. А в крови бурлила сила.

А еще — эта глупышка совсем не ожидает нападения…

Самое занятное то — что три рослые суккубы, стоящие на задних лапах и нависающие над Агатой — пятятся от неё. От безоружной девчонки, в руках которой нет совсем ничего. Это её магия, мистический дар от Небес, внушать трепет слабому демонью даже одним только видом.

— Анна, не надо от меня бежать, — полоумная девчонка. Ей бы обернуться, ей бы понять, что все уже висит на волоске, ей бы попытаться сбежать, пока Генрих еще держится, а она…

Она касается морды суккубы раскрытой ладонью.

Никаких резких движений, возможно, именно поэтому уже добрых два десятка демонов таращатся на полоумную серафиму и не могут отвести глаз.

— Энни, — ласковый шепот девчонки касается слуха, — Энни, не бойся. Я тебя туда не верну. И никому не дам тебя туда вернуть. Слышишь?

А ведь ему она говорила примерно то же самое. Тогда он не поверил, что это возможно.

Возможно ли?

Возможно ли, что он тогда все испортил.

Тихое голодное рычание Генриха заставляет пятиться и суккубов, и подтянувшихся трех отродий, и уж тем более бесов.

Понятное дело, что запах серафимы их манит посильнее любой амброзии, вот только им — она не по зубам. Они понимают. И наверняка надеются, что он с ними поделится…

Зря надеются…

А суккуба, что стоит перед Агатой, вдруг поднимает морду на Генриха.

И узкие кошачьи зрачки вдруг прямо глядят на него. А потом…

Она понимает. В отличие от Агаты — она понимает…

Суккуба медленно шагает вперед, огибая Агату. Прикрывая. Беря её под свою защиту. Как часто делают все её товарки с ранеными и ослабленными "сестрами".

Нет, хватает же самомнения. И на сколько же секунд хватит её «защиты»?

— Это смешно, девочка, — глухо тянет исчадие, шагая вперед, — веришь, что справишься со мной?

— Не верю, — глухой, хриплый голос Анны Фриман Генрих слышит впервые.

— Тогда… — исчадие ада встряхивает тяжелой мордой, без слов договаривая «отвали с дороги».

— Её голос я слышала перед освобождением. Её молитву. Кто она — я не знаю. Но кажется — понимаю. И ты её так просто не сожрешь…

Суккуба нагло щерит длинные зубы.

— Генри? — голос несообразительной птахи звучит недоуменно. О, кажется, и она заметила, что суть её проблем переменилась. Поняла, что сейчас интерес Генриха к ней исключительно гастрономический. Вот только…

Заметила — да. И снова не бежит!

Глупая, безмозглая…

— Генри, ну что ты? — Агата ужом проскальзывает под лапой суккубы и в два широких прыжка подскакивает к исчадию, обхватывая его морду, — это же я. Я! Помнишь?

Она сама выбрала свою судьбу, так ведь?

Теперь ни одна суккуба не продлит её агонию и не успеет выдернуть её из зубов исчадия ада. Но какой же запах… Сладкая птаха, вкусна-а-ая…

Демон жмурится от удовольствия, снова вдыхая запах серафимы, не обращая внимания на блеск голодных бесовских глаз.

Демонов собралось уже около трех десятков, и все они — почти парализованы. Страхом перед исчадием, странной энергетикой самой Агаты да и в принципе — неторопливым зрелищем, творящимся перед ними.

— Генри… — в голосе девчонки впервые звучит страх. Еще бы — исчадие толчком морды уже опрокинуло её на землю. Страх — это самое правильное, что может испытывать такая как она рядом с ним.

Суккуба все-таки не выдерживает, она все-таки бросается на исчадие, метясь зубами в шею, но улетает в сторону от одного удара тяжелой лапы. Сшибает несколько демонов по пути, врезается в надгробие и, медленно копошась, пытается подняться. Слишком медленно, чтобы представлять хоть какую-то угрозу.

Исчадие снова опускает глаза. Смотрит в бледное лицо девушки, лежащей на земле, разметавшей по ней волосы. Такая красивая… С нежным абрисом лица… Такую жертву и употребить будет в удовольствие.

Он склоняет морду к её горлу, в последний раз вдыхая сладкий запах. Одно движение зубами — и её вкус потечет по его жилам. Вечно оттягивать этот момент невозможно, пора уже, пора…

Теплые ладони девчонки скользят по мощной шее исчадия. Обниматься с хищником перед тем, как он тебя сожрет — это особый вид извращения?

— Генри, ты справишься с этим, — горячо шепчет девчонка, подтягиваясь к уху исчадия, — я в тебя верю…

Ох, Небеса, она это серьезно? Лучше бы она помалкивала…

Она в него верит.

Какой же бред…

Исчадие возмущенно встряхивает головой, будто пытаясь что-то с неё стряхнуть. Руки девчонки, например. Потому что внезапно оказывается, что запускать клыки в горло человека, что обнимает тебя и будто сам выгибается к твоей пасти — не так и заманчиво, как казалось еще минуту назад.

Нужно настроиться.

Вон уже и отродья недовольно порыкивают, не понимая, чего это он медлит — девчонка же уже у него в зубах почти…

Запах.

Все началось с него. На нем и нужно сосредоточиться. Вот этот запах, сильный, заманчивый. Тот, который эта безмозглая девчонка никак не додумывается спрятать…

Теплый запах, в котором легко различаются нотки верескового меда.

Запах Агаты…

Той, что он еще час назад целовал и пытался оттеснить в сторону спальни, отчаянно наслаждаясь её безрассудным доверием.

Той, у которой он пятнадцать минут назад вымогал признание, что она хочет, хочет с ним остаться — и получил его, пусть и озвученное не вслух, и доступное только благодаря демоническому нюху

Той, что сняла его с креста, наконец…

Генрих снова встряхивается, на этот раз чуть более твердо. Нет… Бесполезно…

Скрутить внутри демона, когда добыча так близко, а голод — так прижал к стене обеими лопатками, слишком сложно, для этого нужны эмоции. Адреналин, например…

Ближайшее, нетерпеливо капающее слюной отродье получает лапой в челюсть и яростно рявкает. Сильный, наглый, этот ни за что не спустит удара. Отлично…