Холли Блэк - Холодный город

– Печальная история, – сказала Тана.

– На самом деле это было даже смешно, – Люсьен улыбнулся. – Стоя на улице, они кричали друг на друга, как глупые дети! Потом вмешался какой-то человек… Думаю, это был извозчик, и он привел с собой друзей. Только представь: несколько грязных оборванцев заставили отступить вампира! Габриэль как будто забыл, кто он такой.

Тана не знала, что на это сказать.

– И он больше не пытался найти сестру? – наконец спросила она.

Люсьен улыбнулся, обнажив зубы:

– Видишь ли, я нашел ее первым. Это старая история, но вдруг тебе интересно… Я решил, что смогу их помирить, и Габриэль будет счастлив, если я обращу ее. Екатерина была умной женщиной, она сама сумела выбраться из России. Я отправился к ней, взяв с собой одного из своих лакеев – ростом шесть футов, хорош собой, идеальный вариант для визита к даме. Я передал ей свою визитку, и она согласилась встретиться со мной. С ней была одна из тех старых дев, которых обычно берут в компаньонки. Ее я убил сразу.

Тана сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, пытаясь не обращать внимания на веселый тон, которым Люсьен рассказывал, как сто лет назад походя убил ни в чем не повинную женщину. Ей стало нехорошо, и она опустилась в одно из кресел, решив, что на время можно забыть о манерах.

Люсьен улыбнулся. Он был в ударе: очевидно, это была его любимая история, и он был рад возможности снова ее рассказать.

– Разумеется, Екатерина расстроилась. И еще больше она расстроилась, когда я схватил ее и впился ей в горло. Когда я отпустил ее, она опять начала нести эту чушь про демонов, но готов биться об заклад, она даже не представляла, какой голод охватит ее на следующий день. Не представляла, что воткнет нож для писем в горло моему бедному слуге. И знаешь, что она сделала потом? Как только эта безмозглая девица восстала из мертвых, она тут же вышла прямо на солнце!

– Она покончила с собой? – Тана вспомнила, что Габриэль улыбался, рассказывая о сестре и Париже. Вряд ли эти воспоминания доставляли бы ему такое удовольствие, если бы он знал, как она умерла. Но если Габриэль ничего не знает, зачем Люсьен рассказывает ей об этом?..

– Габриэль пришел в ярость, когда все узнал, несмотря на то, что я задумал это специально для него. Воссоединение брата с сестрой должно было стать приятным сюрпризом! – Люсьен с сожалением покачал головой. – Екатерина была очень похожа на него: такая же упрямая и так же любила устраивать драму на пустом месте.

– Он не… – начала Тана, но не договорила. Габриэль действительно был склонен к театральным жестам. Кроме того, Люсьен знал его достаточно давно, чтобы делать подобные выводы.

– О, – сказал Люсьен, – как мило. И очень интересно… Чем ты сумела его привлечь? Многие дамы пытались, но ему вечно не хватало на них времени. То вспышки эпидемий, то нужно точить ножи. От этой бесконечной охоты у него совсем испортился характер. Барышни стали его бояться. Ну, кроме особо бесстрашных. Ты настолько бесстрашна, моя дорогая?

Тана растерялась:

– Понятия не имею.

Она решила, что Люсьен играет с ней в какую-то жестокую игру. Пытается забраться в душу. Рассказал историю, которая должна была вывести ее из равновесия, хотя еще неизвестно, правда это или нет. Люсьену нравилось быть чем-то вроде капель воды, бесконечно капающих на душу. Он любил, когда люди нервничали.

– Это не имеет значения, – сказал он, падая в кресло напротив Таны. – Важно лишь то, что ты заставила его заботиться о себе. И теперь получишь все, о чем мечтала – станешь вампиром, прославишься. Неплохо. Для маленькой бессовестной шлюшки ты очень неплохо устроилась. – Тана поморщилась, услышав оскорбление. – О нет, я искренне поздравляю тебя. Правда. Будь у меня в руке бокал, я бы выпил за твое здоровье.

– Будь у меня в руке бокал, – сказала Тана, – я бы выплеснула его вам в лицо.

Люсьен запрокинул голову и расхохотался:

– Обожаю смертных!

– Не сомневаюсь, – отозвалась Тана.

Он кивнул:

– Так приятно, что больше не нужно прятаться. До того как инфекция распространилась, о нас уже знали из-за наших же ошибок. Вампир в Нидерландах, упырь на Украине, вриколакос на Балканах, пенанггалан на Малайском полуострове. Если бы мы лучше прятались, у нас не было бы имен, но теперь в каждом языке есть свое название для вампиров.

– И никаких черных плащей с красной подкладкой. Нет, возможно, вы носите плащи, но это точно не та модель со стоячим воротником, – наверное, Тане не стоило говорить в таком тоне, но она хотела доказать себе и Люсьену, что не боится, хотя на самом деле ей было очень страшно.

Люсьен пропустил ее слова мимо ушей. Он не попался на приманку, и эта шутка не рассмешила его.

– Теперь мир увидел наш настоящий облик. Мы сделали его другим, превратили в великолепное место, где человек мечтает обрести бессмертие. Мне нравится этот мир, и я сохраню его наперекор древним вампирам. Их мечты о старом порядке стоят не больше, чем мечты Романовых вернуть себе трон. Этого не будет, сколько бы они не трепали языком в своих склепах и катакомбах. Но сейчас Паук стоит у моих дверей, и наши с тобой интересы совпадают.

– Что это значит? – спросила Тана.

– Не знаю, что Паук вытворял с Габриэлем, но разум нашего друга пошатнулся. Раньше это называли manie sans délire – безумие без бреда. Он сломался, а у нас нет времени на ремонт. Помоги мне его контролировать, а я помогу тебе. Больше никакой холодной мертвой крови, тем более рядом с клеткой, где полно аппетитных мальчиков и девочек. Я обращу тебя, Тана. Ты станешь исключительным вампиром, каких мало появлялось на свет.

– Правда? – спросила она, думая о своих новых острых зубах и о том, что муки голода на время ослабли. Люсьен наверняка знает, что с ней происходит. Знает, что кровь вампира делает ее сильнее, но притворяется, что ничего не замечает, и изображает заботу: «Холодная, мертвая, противная кровь. Не пей ее больше!»

– Когда-то в Париже подавали запрещенный теперь деликатес, – говорил Люсьен. – Знаешь, кто такая овсянка? Неприметная птичка с золотистыми перышками и серо-зеленой головкой. Их откармливали просом, потом топили в арманьяке, жарили и съедали целиком – с костями, клювом и прочим. За трапезой полагалось накрывать голову салфеткой. Кто-то говорил, что это нужно, чтобы удержать аромат блюда, а другие считали, что это для того, чтобы скрыть свое лицо – и свой грех – от божьих глаз.

– Жестоко, – сказала Тана.

– Да, – согласился Люсьен. – Очень. Но вкус этого блюда и близко не сравнится с изысканным вкусом человеческой крови. Ты знаешь, каково это – глотать ее, горячую, с металлическим привкусом, чувствовать, как бешено бьющееся в извивающемся теле сердце проталкивает ее тебе в рот? В этот момент ты чувствуешь себя богом и в то же время плюешь ему в лицо…

Тана покачала головой, чувствуя, как в ней просыпается голод:

– Вы неплохо это описываете.

– Ну, – Люсьен слегка улыбнулся, – обычно я обеими руками за возможность плюнуть богу в лицо.

– Чего вы от меня хотите? – спросила она.

– Сделай так, чтобы Габриэль следовал плану. Чтобы он помнил его. И согласился жить дальше. Продолжай напоминать ему, что Паук враг, а я союзник. Понимаешь? Ты можешь мне не верить, но я по-своему любил его. То, что с ним произошло – моя вина. Я несу за это ответственность, но она уменьшится со смертью Паука. А ему будет легче перенести то, что с ним случилось, если ты будешь на нашей стороне. Я хочу, чтобы он был счастлив, а это значит, что я должен постараться, чтобы и ты была счастлива.

Тана медленно кивнула.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала она.

Люсьен вдруг оказался ближе, чем она ожидала; Тана не слышала и не видела, как он подошел, и вздрогнула, когда он крепко взял ее за подбородок.

– Очень хорошо. Ведь мы никогда не знаем, на что способны, пока не попробуем.

Глава 32

Не дьявол искушает нас. Это мы его искушаем, маня возможностью проявить свои умения.

Восемь лет назад Габриэля разделили на части.

Сначала Паук разрезал ему живот.

Вынул кишки и привязал к прутьям клетки.

Они выдавили его гранатовые глаза.

Поили гнилой кровью и желчью, кормили его собственной кожей.

Резали ножами, пороли кнутами с лезвиями на концах и вбивали в ступни ржавые гвозди.

Когда раны заживали, все начинали сначала.

Боль была такой чудовищной, такой безграничной, что заменила собой сознание.

Когда он пришел в себя, его воспоминания тоже были разъяты на части.

Он разорвал чье-то горло, но не помнил, чье.

Кровь была повсюду. Он скользил в ней, застывшей сгустками, словно свернувшееся молоко.

Чьи-то волосы застряли в решетке стока.