Лорел Гамильтон - Список на ликвидацию

— Да, я — медицинское чудо.

— Как у вас получается — быть носителем активной ликантропии и не перекидываться?

— Ну, что я могу сказать? Повезло.

На самом деле я точно не знала, но начинала подозревать, что все дело в вампирских метках, наложенных на меня как на слугу-человека Жан-Клода. Как будто его власть над собственным телом и неспособность перекидываться стали нашей общей чертой. Мне как-то все равно было, что предохраняет меня от превращения, я просто была рада, что нечто такое есть. Стоит мне перекинуться один раз по-настоящему — и прощай, полицейский значок. Профнепригодность по заболеванию.

— Но это же придает вам силу выше человеческой?

— Такими комплиментами можно девушке голову вскружить.

— Не жеманьтесь, Блейк, я видел ваши протоколы с фитнеса.

— Тогда вы знаете, что я умею поднимать веса, не превосходящие мой собственный. Еще вопросы?

Он посмотрел на меня, постукивая пальцем по краю папки с фотографиями.

— Сейчас — нет.

— Вот и хорошо.

Я встала.

— Противоестественное направление нашей службы становится все более и более самостоятельным. Вы знаете, что идут разговоры о выделении его в полностью автономную службу?

— Слухи доходили, — ответила я, глядя на него сверху вниз.

— Среди маршалов противоестественного направления есть просто киллеры со значком.

— Есть.

— И как вы думаете, почему это власти, от которых зависит, отпускают вас на такой длинный поводок?

Я посмотрела на него — кажется, вопрос настоящий.

— Точно я не знаю, но если строить предположения, то из нас делают легальную группу ликвидации Чтобы ублажить либеральных левых, нам выдают значки, а закон составляют так, чтобы дать нам свободу убивать монстров согласно пожеланиям весьма нелиберальных правых.

— Так что вы думаете, правительство смотрит сквозь пальцы на то, во что превращается противоестественное направление?

— Нет, маршал Рейборн. Я думаю, правительство готовит себе почву.

— Почву для чего?

— Для возможности все отрицать.

Мы посмотрели друг на друга.

— Ходят слухи, что законы снова переменятся, и вампиров и оборотней будет легче убивать в рамках закона и по меньшим причинам.

— Слухи всегда ходят, — ответила я.

— Если законы переменятся, на чьей стороне вы будете?

— На той, на которой всегда.

— Какая же это? — спросил он, вглядываясь мне в лицо.

— На своей собственной.

— Вы себя считаете человеком?

Я в этот момент шла к двери, но остановилась, взявшись за ее ручку. Оглянулась на него.

— С точки зрения закона, оборотни и вампиры — люди. Даже сам ваш вопрос не только оскорбителен, но и наверняка нарушает закон.

— Я буду отрицать, что его задал.

— Тогда я получила ответ на свой вопрос.

— На какой?

— Честный вы человек или лживая сволочь.

Он побагровел, поднялся, опираясь на стол.

— Убирайтесь вон!

— С удовольствием.

Я открыла дверь, закрыла ее за собой твердо, но тихо, и пошла мимо столов других маршалов. Они видели наш «разговор» через стеклянные двери кабинета Рейборна, могли прочитать язык жестов и понимали, что кончился разговор не мирно. Мне было все равно. Я себе шла, потому что горло перехватило и глаза жгло. Это меня потянуло плакать, потому что Рейборн меня спросил, считаю ли я себя человеком? Ну, надеюсь, что не поэтому.

Глава 3

Эдуард нашел меня в переулке, где я стояла, прислонившись спиной к относительно чистой стенке, и плакала. Не навзрыд, но все же.

Он ничего не стал говорить — просто встал рядом, чуть подвинув ковбойскую шляпу вперед, чтобы она стену не задевала. Шляпа закрыла верхнюю часть лица, и стал он — ни дать ни взять ковбой «Мальборо».

— Никак не могу привыкнуть, когда ты Теда изображаешь.

Голос у меня не срывался. Если бы слезы не были видны, то никто бы и не заметил, что я плачу.

Он усмехнулся:

— Людям при нем уютнее.

— И когда ты о нем говоришь в третьем лице, а он в этот момент — ты, тоже как-то странно.

Он улыбнулся шире и протянул голосом Теда:

— Ну, юная леди, ты-то знаешь, что Тед не настоящий. Просто имя, которое я себе взял.

— Он — твоя легальная ипостась. Я думала, это твое имя от рождения.

Улыбка чуть потускнела, и мне не нужно было смотреть ему в глаза — я знала, что они холодны и пусты.

— Хочешь спросить — спроси.

— Я когда-то спрашивала, ты не отвечал.

— Тогда — это тогда, а теперь — это теперь.

Очень спокойный был голос, очень Эдуардовский.

Я попыталась прочесть мысли на его лице.

— Ладно. Итак: Тед, точнее, Теодор Форрестер — это твое имя от рождения?

Он сдвинул шляпу так, чтобы посмотреть мне в глаза, и ответил:

— Да.

Я заморгала.

— И вот так вот просто ты мне наконец ответил «да»?

Он слегка пожал плечами, улыбнулся уголком рта.

— Это потому что я плакала?

— Может быть.

Значит, я наконец получила подтверждение: Эдуард родился как Теодор Форрестер. В каком-то смысле Тед — истинная личность, а Эдуард — его тайная суть.

— Спасибо. — И это было все, что я могла на это сказать.

— За то, что ответил наконец?

Я кивнула и улыбнулась:

— И что тебе было не наплевать, что я плачу.

— Чего хотел Рейборн?

Я ему рассказала и закончила словами:

— Понятно, что причина плакать дурацкая. Казалось бы, я привыкла, что меня монстром называют.

— Месяц всего прошел после самой тяжелой ликвидации за всю твою жизнь, Анита. Дай себе передохнуть.

Эдуард на той ликвидации со мной не был, потому что это не была легальная охота на монстра. Тогда Хэвен, наш местный Рекс, озверел и решил стрелять в Натэниела, моего любимого, леопарда моего зова, одного из самых любимых мужчин моей жизни. Стрелял на поражение, но Ноэль, один из самых слабых наших львов, встал между Натэниелом и пулей. Он пожертвовал жизнью, спасая его, а я с Ноэлем была едва знакома. Хэвена обуревала ревность, он хотел сделать мне как можно больнее, и тот факт, что он как самую сильную для меня боль выбрал смерть Натэниела, я до сих пор как следует не обдумала. И без того мне было достаточно больно, потому что Хэвен был одним из моих любовников. Мне никогда не приходилось убивать никого, кого я прежде любила. И не слишком приятное ощущение. Мерзкое, честно говоря.

— Имеешь в виду, что у меня все еще саднит рана от убийства Хэвена?

— Да.

— Тебе когда-нибудь приходилось убивать любовницу?

— Да.

— Правда?

Я посмотрела на него.

— Правда. Спроси теперь, любил ли я ее.

— Ладно. Ты ее любил?

— Нет.

— А я любила Хэвена, поэтому больнее.

— Наверное, — ответил он.

Мы снова замолчали, теперь уже вместе. Нам с Эдуардом разговаривать не надо — мы можем, но это нам не надо.

— Мы как-то не так охотимся за этими убийцами. Даже если бы мы не знали, кто убивает и примерно почему, все равно как-то задом наперед все делаем.

— Надо соединить ордера на ликвидацию по первым трем событиям и сделать единую охоту, — согласился он.

— Да.

— Но первые три ордера — в руках маршалов, которых учили в школе по книгам. Они копы, но никто не работал по насильственным преступлениям. Не понимаю, почему набрали этих деток.

— Все мы когда-то были детками, Эдуард. А ордера эти нам надо перевести на себя до того, как кто-нибудь из них погибнет. Рейборн сказал, что ты, я, Джеффрис и Конь-В-Яблоках — команда уборщиков. Мы выполняем ордер после того, как кто-то из других маршалов попадает в больницу или в морг.

— Таков закон, Анита. Ордер принадлежит маршалу до тех пор, пока он не окажется в неспособности его выполнить в связи со смертью или ранением, либо же пока не передадут его другому маршалу по тем или иным причинам.

— Так сделаем так, чтобы передали нам.

— Каким образом?

— Можно просто попросить, — предложила я.

— Двух маршалов я просил. Оба отказались.

— Ты просил мужчин.

— Да.

— Ну, а я попрошу женщину.

— Пощебечешь по-девичьи?

Я посмотрела на него хмуро:

— Щебетать по-девичьи я не умею, но попробую ее уговорить переписать ордер на меня. Если подпишется хотя бы одна, можем открывать охоту на монстров. И оборвать цепочку преступлений, не раскрыв их, а убив преступников.

— Идея мне нравится.

— Ты знаешь, и я знаю, что мы с тобой — законные убийцы, но не копы. Иногда мы раскрываем преступления и ловим преступников, но обычно кончается тем, что мы убиваем.

— Ты так говоришь, будто тебе это неприятно, — сказал он, глядя на меня внимательно.

Я пожала плечами:

— Мне действительно неприятно, а что тебе это все равно, мы уже обсуждали. Очко, блин, в твою пользу, но мне начинает уже действовать на нервы.