Дипак Чопра - Владыки света
Заметив, что бродяга собирается задать стрекача, Майкл ухватил его за руку.
— Никто не собирается делать тебе ничего плохого. Я просто хочу, чтобы ты передал кое-кому от меня весточку.
Заметив валявшуюся на земле обложку от «Трех мушкетеров», он подобрал ее.
— Какую еще весточку? Да я никакого адреса не прочту, — пробормотал бродяга.
— Это неважно, — сказал Майкл. Не то чтобы он чувствовал себя совсем уж счастливым, но возликовал, испытав первый вкус силы. Он понял, что до развязки остался один шаг. — Вот тебе двадцать долларов. Просто сделай то, что я тебе скажу, ладно?
Он сунул в руки бродяге конфетную обертку, обхватив их ладонями, словно фокусник, просящий зрителя вытянуть карту из колоды. Их глаза встретились. Это нисколько не напоминало что-нибудь вроде гипнотического сверления взглядом, но разжав ладони, мужчина увидел у себя в руках двадцатидолларовую банкноту. По его лицу расползлась широкая улыбка. Майкл улыбнулся в ответ; его сердце готово было выскочить из груди. Вот оно!
— Мне нужно что-нибудь запомнить? — обеспокоено спросил бродяга, не решаясь сунуть банкноту в карман. Нелады с полицией отнюдь не были ему в диковинку.
— Просто слушай, что я тебе скажу, — настойчиво сказал Майкл, придавая своему голосу точные интонации человека, наговаривающего сообщение на автоответчик. — Я знаю, чего вы от меня хотите. С этого момента я готов взять это на себя. Никакого страха, никаких сомнений, никаких иллюзий. — Он сделал паузу, раздумывая, не следует ли добавить к этому что-либо более конкретное. — Я не знаю точного адресата этого сообщения, но уверен, что отправляю его куда нужно. Из всех, кого я здесь встретил, это первый человек, идущий своей дорогой, так что он так или иначе направляется к вам. Будьте к нему добры, и… — Майкл понял, что начинает говорить лишнее, что даже само по себе это сообщение не так уж необходимо. — Ладно, это все, — сказал он.
Он ожидал, что его слова обескуражат бродягу, что он, чего доброго, убежит, приняв его за сумасшедшего. Но ничего подобного — улыбка на лице бродяги была теперь скорее заговорщицкой. Он едва заметно кивнул. Майклу даже показалось, что он вот-вот сбросит свою личину и, обратившись в ангела или кого-нибудь из чистых душ, похвалит его за сообразительность. Но понимающее выражение тут же исчезло с лица бродяги, и он, развернувшись, побрел прочь.
— Удачи тебе! — крикнул Майкл ему вслед. Не оборачиваясь, бродяга что-то пробормотал в ответ. Майкл не расслышал, но был уверен, что это было что-то вроде: «Благослови тебя Бог».
Вернувшись домой, Майкл первым делом выбросил виски и сигареты в мусорную корзину. Это был символический жест, точно так же как и послание Тридцати шести, которого они, быть может, никогда и не услышат. Но охвативший его восторг был по-прежнему подлинным. У него не было сомнений в том, что этот картонный рай был лишь фоном для демонстрации силы — нет, не Исмаиловой, а его собственной, будь у него таковая. Точнее, возжелай он ее. Лежа в постели, Майкл припомнил, о чем он подумал там, в ночлежке, перед тем как раздался стук в дверь. Одно из двух, либо Исмаил в высшей степени опасен, либо совершенно безопасен. Ответ на этот вопрос не предопределен заранее, к нему нужно прийти. Да что там, ничего вообще нельзя знать заранее. Майкл стоял у подножия Эвереста, не зная, ждет ли его на вершине смерть от страха, не разобьется ли он по дороге, да и сможет ли подняться выше первого базового лагеря. Он знал только одно — и он впервые осознал это — он хочет совершить восхождение.
Его услышали. Майкл обрел в этом уверенность с того самого момента, как, пройдя по коридору, вошел в кабинет экстренной помощи. Было шесть утра, и в это время приемная обычно служила пристанищем разве что немногочисленным впущенным охраной бродягам — ночная смена легко справлялась с двумя-тремя пациентами, доставленными машинами скорой помощи. Но в это утро кабинет напоминал гудящий улей, битком набитый больными и увечными.
Ошеломленный, он замер в дверях. Плачущие матери с детьми на руках, корчащиеся на полу жертвы огнестрельных ранений, подбадриваемые криками санитаров, диабетики под инсулиновыми капельницами — одного взгляда было достаточно Майклу, чтобы вспомнить знакомую картину. Он видел такое сотни раз во времена своей ординатуры, когда пункт экстренной помощи в гетто представлял собой мир городских страданий, втиснутый в одну сумасшедшую комнату.
— Доктор! — Молоденькая медсестра подбежала к нему, даже не дожидаясь, когда он подойдет к регистратуре. — Огнестрельное ранение, четвертая травматология. Вы им нужны немедленно. А в приемной таких вообще толпа. Ей-богу, как будто гангстерская война началась.
Тут же отрешившись от своих грез, Майкл ринулся в бой. Раненый был четырнадцатилетним латиноамериканцем, попавшим под перестрелку по дороге из школы. Его грудная клетка была разворочена, и Майкл, войдя, сразу же увидел, что шрапнель, вполне возможно, задела сердце. Не прошло и пяти минут, как он уже бежал вслед за тележкой по коридору, ведущему в операционную, то и дело отдавая отрывистые приказания. Подобный вихрь событий не был ему в новинку, здесь он знал, что делать. В течение следующего часа он, однако, понял, что есть две вещи, с которыми он не знает, что делать. Первая состояла в том, что раненый умер на операционном столе от повреждения левого желудочка. Вторая — что специально устроенная для него комедия кончилась.
«Кто-то действительно меня услышал». Лишь проведя на ногах кряду пятнадцать изнуряющих часов беспрерывной хирургии, он смог улучить время для перерыва и, будучи не в силах даже спуститься в комнату отдыха врачей, рухнуть перед телевизором на втором этаже, в уголке, предназначенном для родственников, ожидающих результата операции. Пожилая негритянка с двумя детьми — вероятно, внуками — удивленно на него покосилась. Майкл кивнул ей и схватил пульт дистанционного управления. Его поразило, насколько переменилось все в окружающем мире.
Шла ежевечерняя двухчасовая передача, посвященная Пророку. Все каналы показывали ее одновременно, так как противопоставлять ей что-либо было бессмысленно. Первый час занимал обзор чудес, совершенных Исмаилом в течение предыдущих суток, а второй — служба, устраиваемая им самолично. Он появлялся в самых разных остававшихся неназванными уголках мира, давал советы и исцелял как присутствовавших, так и телезрителей.
— Доктор Иисус не хочет, чтоб вы отныне страдали. Он хочет, чтобы у каждого из вас было собственное чудо, — говорил Исмаил слащавым голосом телепроповедника.
Женщина у его ног, вышедшая на подмостки совершенно глухой, вскричала во весь голос: «Я слышу тебя!» Пророк улыбнулся, но не особенно искренне. Его маленькая шутка с манерами оголтелого проповедника никого не рассмешила. Слишком уж всерьез его принимали и слишком уж боялись. Майкл подался вперед, всматриваясь. Лицо на экране было все тем же, разве что теперь на нем появилось чуть заметное скучающее выражение.
— Я велел рассеяться тьме и прекратиться страданию, — говорил Исмаил. — Ты блуждал в юдоли слепых тревог и печали, но теперь вино веры созрело, и чаша твоя наполнится.
Камера скользнула по загипнотизированной аудитории; никто не отреагировал и на эти слова. Похоже, переход к околобиблейскому словоблудию также не произвел впечатления. Майкл уселся на место. Да, теперь он не боялся Исмаила, но это отнюдь не означало, что он узнал его как следует. Пророку больше ничего не нужно было доказывать, и он впал в трюкачество, представлявшее собой пародию на его прежнее целительство. Доказывало это что-нибудь или нет?
Да кто, в конце концов, знает? Майкл нажал кнопку на пульте, переключив канал, но на экране ничего не изменилось. Он обхватил голову руками. Это было все, что он мог сделать, чтобы не заснуть, но ему нужно было многое обдумать. Ничто не говорило о том, что в эту игру играет еще кто-либо кроме него и, может быть, Исмаила. Но что это за игра? Пророк спас мир — по крайней мере в этом его варианте — и отвел в нем Майклу вполне пристойное место. Внезапный прилив пострадавших в пункте экстренной помощи случился потому, что Майкл этого захотел. Да нет, даже не так. Это могло быть очередным испытанием, издевательским наваждением, перчаткой, брошенной ему его противником, — или ничем из перечисленного.
Решение вряд ли было простым, и найти его Майклу нужно было самостоятельно.
Должно быть, он задремал. Очнувшись, он увидел, что негритянка ушла, а телевизор шипел и показывал контрольную таблицу. Четыре утра. Он поднялся, превозмогая боль в спине, и спустился на лифте вниз. На посту медсестер кипой лежали истории болезней. Число ожидающих приема ничуть не уменьшилось. Зевая и ни с кем не заговаривая, Майкл расписался в книге ухода, затем двинулся на выход, петляя между пострадавшими, которые из-за недостатка сидений ждали своей очереди стоя.
