Лэйни Тейлор - Дочь дыма и костей
Он научил ее работать с зубами, извлекать из них силу, управлять оставшейся в них жизнью и болью, чтобы производить новые тела, похожие на натуральные. Это было его собственное изобретение, как и хамсы. Они не имели отношения к татуировкам, а составляли часть самой процедуры создания: тела появлялись на свет уже помеченными магией, в отличие от обычных тел.
Фантомам, как называли воскресших воинов, не приходилось расплачиваться болью; плата уже была внесена. Хамсы — магическое оружие — выдавались им за муки, испытанные во время последней смерти.
Многие умирали по нескольку раз. «Смерть, смерть и еще раз смерть» — как выразилась Чиро. Солдат никогда не хватало. Новобранцы все прибывали — детей из Лораменди и всех свободных земель начинали учить военному делу, как только у них появлялись силы держать в руках оружие, — но слишком многие гибли в боях. Даже воскрешение не помогало — химеры существовали на грани вымирания.
— Чудовища должны быть уничтожены! — каждый раз буйствовал Иорам, обращаясь к военному совету; ангелы казались длинной тенью смерти, а химеры жили в ее прохладе.
Когда химеры одерживали победу, сбор душ проходил легко. Выжившие обходили место сражения, вынимали души из трупов погибших и несли Бримстоуну. Если битва была проиграна, из-за смертельного риска многих павших оставляли на поле боя и теряли навсегда.
Ладан выманивал души из тел. В правильно укупоренной кадильнице души можно было хранить вечно. В открытой они становились жертвами стихий и уже спустя несколько дней исчезали, как пар от дыхания.
По сути, в исчезновении не было ничего зловещего. Обычное дело, естественные смерти случаются каждый день. А для фантома, живущего в одном теле, потом в другом, испытывающего смерть за смертью, мечтающего упокоиться, исчезновение было заветной мечтой. Однако химеры не могли позволить себе терять солдат.
— Ты бы хотела жить вечно? — как-то раз спросил Бримстоун у Мадригал. — Только для этого придется умирать вновь и вновь, в страшных мучениях.
С течением времени она увидела, что сделала с ним необходимость навязывать эту участь столь многим существам, как склонилась его голова, каким изможденным и угрюмым он стал.
Превращение в фантом — вот о чем с каменным взглядом говорила Чиро, когда Мадригал размышляла, выходить ли замуж за Тьяго. Теперь она могла избежать этой участи. Тьяго хотел, чтобы она оставалась «чистой»; он уже отдал приказ своим командирам держать ее батальон подальше от опасности. Если она согласится, то никогда не будет носить хамсы. И никогда больше не вступит в бой.
Возможно, это к лучшему — и для нее, и для товарищей. Ей одной было известно, что она не создана для войны. Мадригал ненавидела убивать — даже ангелов. Она никому не рассказала, как два года назад в Буллфинче пощадила серафима. И не просто пощадила, а спасла ему жизнь! Что на нее нашло? Она перевязала ему рану. Погладила по лицу. При воспоминании об этом ее обуревал стыд — во всяком случае, Мадригал предпочитала называть стыдом чувство, от которого учащался пульс, а лицо покрывалось нежным румянцем.
Как горяча была кожа ангела, как пылали его глаза!
Ее терзал вопрос, остался ли он в живых. Умри он, и все свидетельства ее измены умерли бы вместе с ним в тумане Буллфинча. Она надеялась на это. Или говорила себе, что надеется.
Только в минуты пробуждения, когда она все еще не отпускала кружевной краешек сна, правда становилась отчетливой. Во сне она мечтала, чтобы ангел выжил. Надеялась, что он остался в живых. Отрицала это, но чувство не проходило, возникало вновь и вновь, пугало. Кровь бежала по жилам быстрее, лицо заливала краска, все тело до кончиков пальцев пронзала странная дрожь.
Иногда ей казалось, что Бримстоун все знает. Пару раз, когда ее внезапно захлестывали воспоминания, он, оторвав взгляд от работы, смотрел на нее. Устроившийся на его рогах Кишмиш — тоже. Оба не мигая таращили на нее глаза. Однако, знал Бримстоун или нет, он не обронил ни слова. И о Тьяго — тоже, хотя вряд ли не догадывался, как тяжело Мадригал сделать выбор.
Вечером на балу все будет решено так или иначе.
Что-то произойдет.
Но что?
Она говорила себе: когда она предстанет перед Тьяго, то поймет, что делать. Смутиться и присесть в реверансе, танцевать с ним, флиртовать, притворяясь скромницей?
Или держаться холодно, не замечать его ухаживаний, остаться солдатом?
— Пойдем, — сказала Чиро, покачав головой. — Нуэлла кое-что для тебя приготовила. Пообещай, что ты наденешь это без разговоров.
— Ладно, — вздохнула Мадригал. — Тогда в купальни. Отмоемся до сияющей чистоты.
«Как овощи, — подумала она, — перед отправкой в жаровню».
50
В сахаре
— Нет, — сказала Мадригал, глядя в зеркало. — Нет, нет. Нет.
Нуэлла действительно приготовила для нее платье. Из шелка шанжан цвета полуночного неба, облегающее и такое тонкое, что, казалось, оно может растаять как дым от прикосновения. Украшенное отражающими свет и переливающимися как звезды крошечными кристаллами, платье открывало стройную белую спину Мадригал. Спину, и плечи, и руки, и грудь. Грудь — слишком глубоко.
— Нет.
Она принялась стягивать его, но Чиро ее остановила.
— Ты мне обещала: без разговоров!
— Беру свои слова обратно.
— Слишком поздно. Ты сама виновата. У тебя была неделя, чтобы приготовить платье. Видишь, что происходит, когда не можешь выбрать? Другие решают за тебя.
Мадригал поняла, что дело не только в платье.
— И что? Вы придумали мне наказание?
Нуэлла, стоящая по другую руку от нее, фыркнула. Нуэлла — хрупкое создание, происходившее из вида ящериц, — училась вместе с Мадригал и Чиро, но после школы поступила на службу во дворец, тогда как они занялись боевой подготовкой.
— Наказание?! Ведь ты великолепна. Посмотри сама.
Мадригал посмотрела. Тончайшие, невидимые шелковые нити оплетали шею и удерживали платье на теле.
— Я выгляжу обнаженной.
— Ты выглядишь изумительно, — сказала Нуэлла.
Она служила швеей у младших жен Воителя, самые молодые из которых, как бы помягче выразиться, были вовсе не юными. Воитель давным-давно счел нужным прекратить навязывать себя новым невестам. Как и Бримстоун, он жил в собственном теле. Тьяго, его первенец, родился несколько веков назад, но имел обличье юноши, а в дополнение к нему — хамсы.
Как сказала Мадригал, генерал лицемерил, преклоняясь перед «чистотой»: сам он прошел через множество воскрешений, и был не только не «чистым», но и принадлежал к человеческому виду не с рождения.
Воитель — наполовину олень — имел оленью голову и относился к виду тварей, как и все его жены, и изначально Тьяго. Фантомы частенько воскрешали в телах, отличных от их собственных: Бримстоун не всегда имел возможность подобрать подходящее. Это зависело от того, сколько времени и какие зубы были в его распоряжении. Но Тьяго — совсем другое дело. Для него тела создавались в точном соответствии с его требованиями задолго до того, как в них возникала необходимость, — чтобы он мог проверить, нет ли изъянов. Однажды она видела, как Тьяго пристально изучал обнаженную копию себя самого — оболочку, в которую его поместят после смерти. Жуткая картина.
Мадригал попробовала слегка потянуть платье — во время танца под слишком тяжелой рукой оно наверняка соскользнет с тела.
— Нуэлла, — взмолилась она, — а не найдется чего-нибудь… поплотнее?
— Только не для тебя, — заявила Нуэлла. — Зачем скрывать такую фигуру?
Она что-то зашептала на ухо Чиро.
— Хватит шушукаться, — сказала Мадригал. — Может, хотя бы накинуть шаль?
— Нет, — ответили те в один голос.
— Я же голая, почти как в купальнях.
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой незащищенной, как в тот день, когда шла с Чиро сквозь пар по воде, едва доходящей до бедер. Уже все знали, что она — избранница Тьяго, и каждая пара глаз в женских купальнях внимательно ее изучала. Хотелось нырнуть, чтобы из воды остались торчать лишь рога.
— Пусть Тьяго видит, что он получит, — ехидно сказала Нуэлла.
Мадригал насторожилась.
— Кто сказал, что он это получит?
Слово «это» вылетело из ее уст. Будто она была какой-то неодушевленной вещью, платьем на вешалке.
— Меня, — поправилась она. — Кто сказал, что он меня получит?
Мысль, что Мадригал может отказать Тьяго, Нуэллу рассмешила.
— Вот. — Она протянула маску. — Он разрешит тебе закрыть лицо.
Это была маска птицы с распростертыми крыльями, вырезанная из легкого дерева, черная, украшенная темными перьями, веером расходящимися от лица. В переливах света перья играли всеми цветами радуги.
