Ирина Скидневская - Фэнтези-2005
Трактирщик похолодел.
Церковник приблизился, и отблески пламени заиграли на серебряном знаке Священной книги, что висел у него на груди. Он откинул капюшон, и Лисс мельком разглядел перстень с большим рубином.
«Час от часу не легче! Если бы простой служитель, а тут сразу — этот…»
Волосы инквизитора совсем поседели, а худое изможденное лицо пересекали глубокие морщины. Несведущий человек решил бы, что ему не меньше пятидесяти лет, но Лисс знал, что церковники долго не живут; это значило, что святому отцу самое большее — тридцать пять.
— Рад приветствовать, отче! — трактирщик не заслужил бы свое прозвище, если б не умел скрывать истинные чувства. — Что привело вас к нам в столь поздний час?
— Служение Единому, Изначальному продолжается и днем, и ночью, — ответствовал инквизитор, сложив руки в знаке Книги. — Я очень тороплюсь в Вальтен и не остановился бы, но лошадь захромала. В вашей деревне есть кузнец?
— Конечно, конечно, — закивал Лисс и смущенно добавил: — Но, боюсь, до утра вы его не найдете.
— Что, так крепко спит? — инквизитор вопросительно поднял бровь.
— Нет… боюсь, сегодня вообще никто не спит. Дело в том, что пропала девушка… заблудилась в лесу. Ее ищут все, и кузнец тоже… может, обождете до утра? У нас комнаты почти все свободны, а вы, не иначе, устали с дороги…
— Раз другого выхода нет, — инквизитор вздохнул, — то, конечно, подожду.
— Вот и славно! — заулыбался трактирщик. — Вашему спутнику отдельную комнату или…
— Спутнику? — церковник впервые улыбнулся. — Я один. Зверь будет спать на полу.
Он сделал странный жест, будто дернул невидимую веревку. Незнакомец, державшийся до той поры в тени, со стоном схватился за горло и похромал к камину. Когда он оказался в круге света, Лисс едва не завопил от ужаса.
Существо носило человеческую одежду, имело две руки и две ноги — на этом сходство с человеком заканчивалось. Руки и морда чудовища были покрыты короткой шерстью, черной с рыжими подпалинами, на голове она превращалась в настоящую гриву. Его пальцы венчали длинные загнутые когти — даже на расстоянии было видно, что они остры, как бритва. На шкуре в нескольких местах виднелись потеки запекшейся крови. Ошеломленный Лисс, не в силах отвести взгляд, подмечал все новые и новые детали: остроконечные уши, мощную нижнюю челюсть, выступающие белые клыки, но самым страшным было то, что с мохнатого лица смотрели человеческие глаза.
Старая Лисица даже успел разглядеть, что они голубые…
— К-кто это? — проговорил трактирщик, отступая на шаг назад.
Инквизитор промолвил с усмешкой:
— Ты впервые видишь чародея…
Это был не совсем вопрос, но Лисс кивнул. Только теперь он ощутил, что от чудища странно, но приятно пахнет.
«Неужели это… табак?»
— Его зовут Эльмо, — сказал инквизитор. — Два дня назад он перешел Завесу теней, и теперь мы направляемся в Вальтен. Там его ждет костер.
— О Единый, как он страшен, — пробормотал трактирщик. — Как только земля держит такую страхолюдину?
— Кажется, я слышал о нем, — проронил музыкант. — Тот самый Эльмо по прозвищу Птаха, который ускользал из всех ловушек и темниц?
— Да, но в этот раз удача ему изменила, — инквизитор пристально посмотрел на скрипача, но тот не дрогнул. — Я давно говорил, что пора закрыть границы для менестрелей.
— Слухи вы остановить не сможете в любом случае, — Тамме улыбнулся, взял в руки скрипку и заиграл.
Более странной музыки Лисс не слышал за все последние дни — да что там дни, за всю свою жизнь! Она казалась веселой, но стоило прислушаться, как проступала тревожная нота, пронизывавшая мелодию; трактирщик ощутил беспокойство, и ему захотелось уйти, убежать, спрятаться. В музыке слышалась обреченность, и потому Лисс не удивился, ощутив на своих щеках слезы.
А пленник внезапно рухнул на колени, запустил пальцы в длинную черно-рыжую гриву и застонал. Когтями он оцарапал себе щеку и, не заметив, продолжал выть…
— Отче! — послышался женский голос, и скрипка умолкла.
Эйла прошла через зал и поклонилась инквизитору.
— Слушаю, дочь моя, — церковник осенил ее знаком Книги. — Ты желаешь благословения?
— Я прошу о помощи для всей деревни, — сказала повариха, побледнев.
Лисс зажмурился, и кулаки его сжались: «Дура…»
— В поиске пропавшей девушки? — предположил инквизитор. — Боюсь, в этом от меня будет мало толку.
— Нет, — Эйла низко склонила голову. — Толк будет, потому что… эта девушка не первая.
— Что?!
Старой Лисице захотелось взвыть.
— Которая? — инквизитор не спрашивал — он требовал ответа, и Лиссу пришлось выдавить из себя:
— Третья. За три дня. Но, отче, первая — деревенская дурочка, она часто пропадает надолго… а вторая — моя служанка, она из другой деревни… может, решила родителей навестить, а меня не предупредила…
— Ты лучше меня знаешь, что это не так, — на лицо церковника было страшно смотреть. — Что ж, я сразу хотел тебя спросить, отчего это зал украшен для праздника? Не случайно ли праздник ваш совпал с еретическим днем Урожая, а?
— Что вы, отче… — забормотал Лисс, ощущая запах гари. — К-какой урож-жай?!
Инквизитор его уже не слушал.
— Я не хотел беспокоить вашего нобиля, — сказал он. — Но это дело определенно требует вмешательства Церкви. Вы оба пойдете со мной.
Трактирщик при этих словах вздрогнул, а скрипач равнодушно пожал плечами.
Когда они выходили из трактира, каждый был погружен в раздумья, поэтому худенькая фигурка, закутанная в темный плащ, смогла незаметно проскользнуть мимо коновязи и скрыться в ночи.
Незаметно для всех, кроме пленного чародея.
Но он промолчал…
4Кларисса пробежала по коридору, едва не сбив с ног одного из слуг, потом перешла на быстрый шаг и наконец, почти у самой двери пиршественного зала, остановилась, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.
«Бертрам, того и гляди, решит, что это из-за него…»
Пир в честь дня рождения Эуфемии был в самом разгаре. В верхней части зала за длинным столом сидел нобиль Арнульф. По левую руку от него восседала именинница-мачеха, а рядом с ней — Альма и Дамиетта. Бертрам Изорский, сидевший справа от Арнульфа, с аппетитом поедал жаркое — как всегда, он был аккуратен и ни единого пятна не посадил на кружевные манжеты, но, увидев, что место ей оставили рядом с Бертрамом, Кларисса чуть не расплакалась.
Деваться было некуда, и она вошла…
— А-а, вот и моя любимая дочь! — Арнульф еще не был пьян, лишь слегка захмелел. В такие минуты он становился очень добрым и мог исполнить любое желание — только Клариссе отчего-то не хотелось этим пользоваться. — Иди, иди сюда, моя радость! Бертрам, будь добр, подвинься — я хочу сегодня, чтобы Клэр сидела рядом со мной…
Во взгляде владетеля Изора отразилось легкое недоумение; если бы Кларисса посмотрела в этот миг на свою мачеху, то увидела бы, что та с трудом сдерживает ярость — для хладнокровной Эуфемии это было нечто из ряда вон выходящее. Но девушка была слишком рада нежданному везению и не замечала ничего вокруг.
Пир продолжался. То и дело кто-нибудь вставал и произносил тост в честь ноблессы, а она горделиво кивала и изредка улыбалась. Потом гостей вновь развлекали жонглеры и фокусники. После каждого трюка следовало непременное разоблачение, и духовник Арнульфа, брат Джок, удовлетворенно усмехался — в ином случае он был бы вынужден устроить Священный суд, и для незадачливого фокусника этот пир стал бы последним.
Когда беспокойство прошло, Кларисса заскучала. Поначалу Арнульф и Бертрам переговаривались через нее, обсуждая положение при дворе Его Величества Бенедикта IV, после принялись спорить о каком-то участке земли. Девушка ощущала себя меж двух огней: Арнульф и слова не сказал о помолвке, а изорский нобиль, хоть и не подавал виду, только этого и ждал.
А вино лилось рекой…
— Клэр, — вдруг промолвил отец, — я должен был с тобой кое-что обсудить… но не успел. И что теперь делать, спрашивается?
Она замерла.
— Можно было бы все решить сейчас, — нобиль задумался. От съеденного, и выпитого у него раскраснелись щеки, но Арнульф изо всех сил старался сохранить ясность мыслей. — Но… нет, такие вещи наспех не делаются. Ты слышишь меня, Эуфемия? Я решил… что сегодня ничего решать не буду. Отложим на потом.
— Это не… — начала Эуфемия, но Арнульф взмахнул рукой, приказывая жене замолчать.
И пир завертелся с новой силой…
Кларисса в совершенном смятении разглядывала узоры на серебряном кубке и не могла заставить себя прикоснуться к еде. Она мечтала, чтобы случай помешал тому, что задумала мачеха — и вот он, случай… только легче почему-то не стало.
