Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера

Анна Фриман и вправду падает на диван, как только его видит. Отворачивается спиной, ежится, обнимая худые плечи и рассыпая свои светло-рыжие непослушные кудри по первой же диванной подушке.

— Мне не нравится, что она молчит, — Агата обеспокоенно покусывает губы, — ты вел себя по-другому.

— М-м-м, — Генрих опускает ладони на плечи встревоженной птички и с удовольствием дает рукам больше воли, обнимая девушку и привлекая её к себе, — не равняй. Я — исчадие, меня распятие до забытья не отключало. Она — суккуб. Она просто слабее. Дай ей пару часов отоспаться, и мы сможем с ней поболтать. Ангел и демон, все как по канонам.

— Ангел из меня тот еще… — нервно фыркает Агата, — я уже второму демону помогаю уйти с Полей.

— Ты жалеешь? — Генрих на мгновенье замирает. — Жалеешь, что освободила её? И меня?

Он и сам понимает, что вопрос вышел каким-то мальчишеским, совсем не подходящим ему, трехсотлетнему, конченому грешнику.

Ну, а что поделать, если растерянность Агаты будто горячим воском капнула на кожу. Если уж она уже засомневалась, то кто вообще в него поверит? Он сам? Ха! Он сам себя знает слишком хорошо.

Генрих получает свой ответ до того, как Агата накрывает его пальцы своей мягкой ладошкой и глубже зарывается в его объятия.

— Не говори ерунды, великий и ужасный, — губы нахальной птички изгибаются в дерзкой улыбке, — почему это я должна жалеть, что освободила тебя? Да и её я отмаливала по своей воле.

Облегчение, совершенно мальчишеское, примешивается к медовому вкусу её теплых губ. Нет, все, она допрыгалась…

Задачка у Генриха сейчас проще некуда: обвить Агату за талию и потянуть ее в сторону двери, не давая её губам ускользнуть от него ни на мгновение.

Если она надеялась отделаться от него парой поцелуев — придется лишить её самых последних надежд. С ней и так-то каждый поцелуй — как последний. Чуть только расслабься, и упорхнет птичка в свой Лимб, и дожидайся её потом, без возможности связи.

Этот день был подарен Генриху немыслимым чудом, а значит, чудо надо выпить до дна. Взять с неё все, что только возможно, прежде чем она опять ускользнет из его хватки.

В коридоре Генрих притискивает маленькую нахалку к стене. Даже прихватывает её под бедра, заставляя обвить его ногами.

— Генри, — птичка заливается румянцем, и в сумраке коридора этого не видно, но Генрих чует её зашкаливающее смущение и все додумывает сам, — ты что творишь?

— Целую тебя, — невинным тоном откликается демон и касается кончиком языка мочки нежного ушка, — тебе не нравится, а, моя птичка?

— То есть мне мерещится, что ты меня хочешь затащить в постель, да? — насмешливо фыркает Агата, явно заблудившись между честным «мне очень нравится» и воплями скромности, требующей это скрывать.

Будто сам Генрих не ощущает, как тихонько вздрагивает Агата от каждого его поцелуя, доставшегося её чувственным точкам. И вздрагивает, и льнет к нему, будто умоляя продолжать.

— Постель не обязательна, — парирует демон, крепче зажимая Агату между своим телом и стеной, — ты даже не представляешь, сколько вариаций на вольную тему у той же стеночки я знаю. И потом, я ведь обещал тебе наказание, если в твой выходной увижу тебя в Лондоне, помнишь? Вот. Это — оно!

Губы Генриха опускаются чуть ниже, касаясь изгиба нежной шейки, и Агата тихонько ловит ртом воздух…

— Хочешь, чтобы я остановился?

Генрих в принципе очень любил этот вопрос, но почему-то ответ Агаты его волнует сильнее прочих. Эта птичка уже проболталась о том, что опыта у неё в этом вопросе никакого. И да, ему нужно её внятное согласие. Оно подпишет последнюю строчку в песне победы Генриха Хартмана.

— Так что, остановишь меня? — мягко мурлычет Генрих забывшейся и не ответившей ему сразу девушке. — Или, может, у тебя нет других планов на этот выходной?

— Ты точно Адама с Евой не искушал? — хмыкает Агата и сама подставляет свою шею. — Или в этом случае Адаму бы Евы не досталось?

По губам Генриха ползет насмешливая улыбка. Только эта безумная девчонка умудряется одновременно и подыгрывать ему, и в то же время упрямо игнорировать львиную долю хоть той же «игры мышцой».

Будто все это ей совершенно неважно, а Генрих ей нравится вот так, сам по себе. Не Миллер, с его чертовым нимбом и чистыми крылышками, а Генрих Харман — безнадежный, исчадие ада, к которому кому-то вроде этой чистой и такой искренней девицы было приближаться опасно.

Она же вела себя как девчонка, игравшая со стеклянными шариками, усевшись меж лап у чудовища. А чудовищу вообще-то полагалось сожрать маленькую нахалку, но он уже который день смотрел на неё и не мог оторвать зачарованных глаз.

И вот это заставляло Генриха сейчас не спешить, растягивать удовольствие, смаковать эту дерзкую птичку от поцелуя к поцелую, наслаждаться её постепенно растекающимся по телу волнением и тихими чувственными вздохами, подталкивать её все ближе к тому, чтобы она уже сама приняла нужное Генриху решение. Чтобы сама сказала, что хочет и готова…

Как ни странно, но первой вздрагивает именно Агата. Вздрагивает, напрягается, заставляя уже и Генриха остановиться и замереть, вслушиваясь в тишину квартиры. Ничего не слышно.

— Я слышала какой-то шорох, — тихонько замечает птичка, поясняя Генриху свое замешательство, и теперь и он напрягает слух сильнее. Неужели смертных грабителей принесло?

— Я ничего не слышу…

— Холодом тянет, — Агата обеспокоенно напрягается, заставляя Генриха позволить ей снова встать на ноги.

Обратно в комнату они шагают вместе, и поминают черта — тоже хором. Агата не ошибается, холодом и правда тянет.

Окно гостиной маленькой квартирки распахнуто, а диван, на котором отходила от распятного забытья Анна Фриман, пуст, на нем будто и не лежали.

— Ну вот. Кажется, теперь у нас все-таки есть иные планы на этот мой выходной, — с едва заметным, но все-таки разочарованием, резюмирует Агата, — её нужно найти, пока она не натворила ничего критичного. А лучше — чтоб она вообще ничего не натворила.

С чего бы Генриху вообще париться безопасностью этой чокнутой суккубы? Сбежала и сбежала, черт с ней. Но он ведь обещал за ней приглядеть, вот что важно…

И Агата смотрит на него с такой искренней и глубокой надеждой… Обманывать именно её ожидания почему-то не хочется.

Прежде чем втянуть воздух глубже, чтобы разобрать запах Анны Фриман лучше и встать на след, Генрих обещает себе — как только он останется с этой склонной к побегам паршивкой наедине — нужно будет все-таки выдергать ей ноги. Чтобы неповадно было! Ни бегать где попало, ни обламывать чужие планы.

— Мы продолжим, — милосердно обещает Генрих Агате, присаживаясь на край подоконника и глубоко втягивая носом воздух.

— Страшная угроза, — Агата строит напуганную рожицу, — могу ли я надеяться на милосердие?

— Это вряд ли, — Генрих широко ухмыляется и встряхивает головой, чтобы девушка не отвлекала. Болтать с ней можно долго, это он уже понял и оценил. Вот только сейчас ему нужно сосредоточиться, а не отвлекаться на болтовню. Его дело — найти след. Хочется для полноты чувств еще и закрыть глаза, чтобы усилить чутье раза в три, но в этом нет необходимости.

— Ну? — пальчики Агаты осторожно сжимают его за плечо. — Ты что-то чуешь?

Что-то? Четверть Лондона со всеми нюансами одолевающих срастей! Тут главное — не принюхиваться и не пытаться в этом разобраться, а то можно и с ума сойти. Нужно сфокусироваться на том единственно нужном следе, что интересен в данный момент.

— Пару секунд, птичка, — мягко откликается Генрих, — у нашей красотки запах очень блеклый…

— Это плохо? — Агата встревоженно напрягается. — Ты не сможешь её найти?

— Скорее хорошо, — возражает Генрих, — она слабая и значит — не очень быстра. В драку за душу не полезет, будет долго блуждать по улицам, пытаясь найти какого-нибудь болвана, на которого не нужно будет тратить гипноз. И мы её гораздо проще догоним. А что насчет «найти»… Птичка, ты во мне не уверена? Думаешь, я могу учуять через половину Лондона тебя и не найду дохлую суккубу?