Когда гаснут звезды - Пола Маклейн

На тебя. Но это тоже было неправильно. Все было не так. Мои глаза горели. Мое сердце горело от пустоты.

Примерно через полчаса — на самом деле я понятия не имела — я встала и тихо прошла через дом к входной двери. Я открыла ее, ожидая, что она будет на коврике или на дорожке перед домом, но Ленор уже ушла. Я запаниковала и бросилась на ее поиски. Но ее не было ни под изгородью, ни рядом с домом. Она не пряталась возле гаража или между мусорными баками. Я схватила квадратный фонарик, большой, как термос, который Хэп держал в шкафу в прихожей на случай штормовых ночей, когда отключалось электричество, и направила его в чернильную ночь, снова и снова шепча имя Ленор вместо того, чтобы кричать, как мне хотелось. Я боялась разбудить Хэпа, или, может быть, Иден, где бы она ни была сейчас, наверху, у звезд, или внизу, на неровной береговой линии, ищущая и терпеливая, незакрытый луч света.

В конце концов я сдалась и вернулась на кухню, рухнув на стул, с которого начался весь этот кошмар, рядом с брошенной кучей гранул собачьего корма. Я сделала что-то ужасное и намеренно, и я не могла взять свои слова обратно только потому, что мне было жаль. Жаль, что я ее не нашла. Я понимала, что сожаление было, возможно, самым одиноким чувством из всех, потому что оно только возвращало тебя к самому себе.

— 34-

Когда собака подбегает к нам, Клэй ЛаФордж широко улыбается, как будто вселенная только что пошутила. Может быть, так оно и есть.

— Люди всегда говорят, что у слонов отличная память, но я бы в любой день поставил собаку против слона.

— Я не могу позаботиться о собаке.

Он продолжает улыбаться своей загадочной улыбкой.

— Ты же знаешь, что на самом деле мы их не храним, верно? Они выбирают остаться или нет. Так делает любое животное, имей в виду.

Я все еще думаю о Леноре Иден, поэтому слова вырываются из меня без фильтра.

— Я совершала ошибки.

Он просто стоит там и кивает, как бы говоря: «Конечно». Затем он щелкает пальцами, и внимание собаки мгновенно переключается на него.

— У меня такое чувство, что ты не можешь здесь облажаться. Видишь отметины на ее лице и ее красноватый цвет? В ней есть бельгийский малинуа. Не многие породы умнее или более интуитивны. Вот почему из них получаются хорошие полицейские собаки. Они сотрудничают с людьми, чтобы создать команду.

— Откуда ты все это знаешь?

— Когда-то, в другой жизни, я был тренером. Я бы дал ей четыре или пять лет. Она потеряла мышцы от жизни на улице, но в остальном выглядит здоровой. Ты захочешь дать ей немного сырого белка, а не просто крошку. Лососевый жир полезен для ее шерсти и зрения.

— Клэй… — Я отступаю, пытаясь найти другой аргумент, но его внимание снова приковано к собаке. Опустившись на колени рядом с ней, он проводит уверенной, знающей рукой от макушки к хвосту и обратно, в то время как собака подчиняется его прикосновениям.

— Да, — тихо говорит он, все еще согнувшись. — Некоторые породы запрограммированы на то, чтобы знать, что нам нужно, прежде чем мы это поймем. Она хорошая и здоровая. И к тому же сильная. Не могу представить себе лучшего партнера.

Мне не нужен партнер, что-то во мне хочет настаивать, но даже я знаю, насколько слаба отговорка. Как вопиюще неправда.

— Не могу поверить, что это происходит, — говорю я вместо этого.

— Да. — Клэй хихикает. — Жизнь такая забавная штука.

Он идет с нами до Ротари-парка, где его девушка Ленор ждет на скамейке для пикника в том же наряде, что и раньше: толстовка «Морские ястребы» длиной с юбку, ее волосы похожи на густые светлые каракули над морщинистым лбом.

— О, хорошо, — говорит она тихим голосом. — Ты в порядке.

— Спасибо, что послала Клэя искать меня.

— Я подумала, может быть, ты попала в беду.

— Нет. Я в порядке. — Я перевожу взгляд с одного на другого, чувствуя необъяснимую благодарность за их присутствие. Мы даже не знаем друг друга, и все же мы здесь.

— Как зовут твою собаку? — спрашивает меня Клэй.

— Хороший вопрос. Жаль, что она не может мне сказать.

— О, она может. Только не по-английски.

* * *

Я добираюсь до рынка Мендосы всего за несколько минут до его закрытия, оставляя собаку в укрытии прямо за дверью, пока я быстро и тщетно ищу лососевое масло. У них есть только консервированные сардины и анчоусы. Я покупаю и то, и другое, плюс филе лосося, почти ярко-розовое на фоне белой мясной бумаги, в которую его заворачивает продавец, и собачий корм — влажный и сухой.

Мои вещи катятся по конвейерной ленте, когда я замечаю Калеба с полными руками продуктов.

— Привет. — Его взгляд скользит по моим покупкам. — У тебя есть собака?

По какой-то причине я чувствую себя взволнованной, почти смущенной.

— Я спасла ее. Я, должно быть, сошла с ума, верно?

— Я всегда хотел такую, но у моего отца была аллергия, — говорит он небрежно, но не совсем. Прямо под этим замечанием скрывается тень эмоционального учета. Галочка в колонке, где его укоротила жизнь… или не жизнь как таковая, а Джек Форд.

Когда мы выходим на улицу, начинается что-то вроде танца, когда Калеб и собака здороваются.

— Она действительно хорошенькая, — говорит он. — Выглядит умненькой.

— Так мне сказали.

Мы направляемся к моему «Бронко», где я загружаю продукты, а затем собака запрыгивает на заднее сиденье, как будто она уже знает свое место. Я все еще стою к нему спиной, когда Калеб говорит:

— Вчера я столкнулся с Уиллом. Он сказал мне, что ты помогаешь ему с той пропавшей девушкой.

Я поворачиваюсь к нему лицом, более чем немного удивленная. Мы с Уиллом договорились, что я буду инкогнито.