Фамильяр и ночница - Людмила Семенова
Мужчина же поначалу смотрел на нее с изумлением, явно не ожидая увидеть здесь посторонних, но затем оно сменилось подозрительностью и тревогой. И вдруг он улыбнулся, показал крепкие зубы, отчего Дана невольно вздрогнула.
— Здравствуй, Дана! Все-таки ты явилась, — произнес Бураков утвердительно. — Не удивляйся: ты очень похожа на нашу мать, и соответственно, твою бабушку. Я и не сомневался, что ты дочь моего брата — колдунов слишком мало, чтобы верить в такие совпадения, — но теперь готов поклясться в этом на крови.
— На чьей крови, Глеб Демьянович? Вашей? Моей? Или крови жителей вверенного вам города? — спросила Дана и на миг испугалась собственной дерзости. Однако колдун ничуть не рассердился, или по крайней мере не желал этого показывать. Он распахнул дверь и промолвил:
— Это не расскажешь в двух словах, юная ведьма. Проходи в дом и мы наконец узнаем друг друга получше. Чужое видение очень сильно искажает, Дана…
Девушка пожала плечами и последовала за ним вверх по лестнице, хотя сразу поняла, что привлекший ее смрад исходит из подвала. Но спорить с Бураковым и допытываться пока явно не следовало. Он провел ее в комнату, убранную под кабинет, зажег лампу, усадил Дану в кресло и спросил:
— Выпьешь кофе или, может быть, наливки?
— Лучше чаю, — осторожно сказала девушка. Глеб Демьянович кивнул, скрылся за тонкой ширмой, испещренной восточными узорами, и вскоре появился с подносом — на нем красовались стакан чая, сахарница, блюдце с лимоном и кофейная кружка. Он сел напротив Даны и взглянул на нее так невозмутимо, даже благодушно, что прежние видения на миг показались ей бредом.
— Дана, я бы хотел, чтобы между нами с самого начала не было недосказанности, — четко произнес Бураков. — Поэтому ответь: где ты была раньше и как все узнала? И не надо увиливать: для этого у тебя еще мало силенок и опыта.
— Я была с Рикхардом, лесовиком. Это он привез меня в Усвагорск, под видом вашего посланца, — сказала Дана и решительно посмотрела ему в глаза. Колдун поморщился, будто от зубной боли, и отвел взгляд.
— Опять этот проклятый оборотень, чтоб его черти унесли! Уж сколько я терпел, что он спит с моей женой, но ему и этого мало — стал лезть в мои дела! И что он тебе наплел?
— Что некое пророчество гласит, будто Усвагорску угрожает опасность, — осторожно пояснила Дана. — И что это как-то связано с вашими опытами над ульникой: они нарушили равновесие и теперь природа на грани хаоса…
Бураков усмехнулся и бесстрастно сказал:
— И у тебя есть основания ему верить? Зная этого нелюдя, готов поспорить, что ты уже не раз ловила его на обмане! Ему это легко дается, как дышать, и впрочем, моя Силви такая же двуличная тварь. Оборотни, что с них взять! Они сами порой путаются в своих ипостасях, и одна не ведает, что творит другая…
— Да, Рикко многое скрывал, но сам же и признавался мне, когда понимал, что я готова принять эту правду, — возразила Дана с неожиданной твердостью, решив, что ее женские обиды мало значат в свете грядущей беды.
— Ты его любишь? — вдруг спросил Бураков. Девушка растерялась, чуть зарделась, но собралась с силами и ответила:
— Наверное, да, и потому я здесь. Ну и еще потому, что не могу остаться в стороне, когда люди в опасности.
— Вот что, значит? — произнес колдун тихо и зловеще. — А как по-твоему, он тебя любит?
— Нет, Глеб Демьянович, он любит Силви, — вздохнула Дана. — Но какое отношение это имеет к нашему разговору? Вы хотели обучать меня, передать знания, и вот я перед вами! Мне очень нужна ваша помощь и наставление, чтобы уберечь город, которым вы же и управляете. Мы только вместе сможем это преодолеть!
Бураков покачал головой и отпил из чашки. В красноватых отблесках лампы его лицо смотрелось еще более резким и угловатым, трещины на сухих губах потемнели и Дане вдруг показалось, что вместо пряного кофейного аромата по комнате разнесся запах крови.
— Я не верю в пророчества, Дана, как и в заповеди, — размеренно сказал мужчина. — И я давно живу лишь одним днем: по-другому с ведовским даром нельзя, если не хочешь преждевременно лишиться рассудка. Коли уж ты решила учиться, то прислушайся к моим словам уже сейчас! Договорились?
Дана робко кивнула, и он продолжил:
— Ты думаешь, я занялся ульникой, чтобы изводить людей? Да ничуть не бывало! Напротив, меня привлекла мощь этого растения, гибкость, устойчивость к ядам и погоде — а еще его чарующая скрытая ярость. Оно напоминает мне этих проклятых духов, свободных от всех людских слабостей. Я не мог, как прочие колдуны, играть в дружбу с ними, потому что нам никогда их не понять, и злосчастная жизнь с Силви тому подтверждение. Но я всегда ими восхищался! Красивые, будто античные боги, не знающие болезней, искусные в плотских играх, властные, неукротимые… А ведь этот облик им не родной, а так, мишура, напускное! И тем не менее они его носят с такой статью, что нам и не снилось…
— Вы говорили об ульнике, а не о духах, — осторожно напомнила Дана.
— Именно так, девочка… Я рассчитывал получить из нее экстракт выносливости и долголетия для людей, и это был гигантский труд! Требовалось найти связующие вещества, рассчитать формулы, пустить пробники в оборот. И узнать о последствиях, наконец… Да, первые опыты плохо сказались на людях, но ведь так всегда бывает, Дана. Ни одно достойное открытие не обходится без жертв! Зато их потомки, вероятно, будут жить, не зная недугов и горестей. По-твоему, это не благая цель?
— Вы не можете принимать такие решения в одиночку, — возразила девушка. — Я всегда верила, что люди должны сами выбирать свой путь, и далеко не всех прельстят ваши идеалы.
— Девочка моя, ты уверена, что все люди доросли до того, чтобы решать самим? — усмехнулся Бураков. — И много ты таких встречала в своем селе, да и здесь, в Усвагорске? А я вижу слепцов, которые давно привыкли к окружающей темноте, и свет их только страшит.
— Но вы не заботитесь о них, а только упиваетесь властью! — не выдержала Дана. — Вы же знаете, что люди болеют и умирают от этих снадобий, а черная аура расползается и травит воздух. И сегодня вы прикрываетесь благими намерениями, а завтра будете открыто творить все что захочется! Я говорю вам, что весь город в опасности: вот момент, когда можно и нужно вмешаться,
