Стив Альтен - Эпидемия. Начало конца
— Занимательное чтение, — сказал психиатр. — Мне нравятся книги о вызовах, бросаемых человеческому духу.
— В «Аде» пишется о справедливости и наказании грешников.
— И снова мы возвращаемся к Богу, который заснул, сидя за рулем?
— Я принимал участие в настоящей войне. Я видел, как страдали безвинные люди. Почему в мире столько ненависти? Почему столько бессмысленного насилия и жадности? Откуда этот упадок? В мире нет справедливости, поэтому в нем царит зло.
— Вы хотите справедливости или счастья? — спросил психиатр.
— Справедливость принесла бы мне счастье. Если Бог есть, то возникает вопрос: «Почему Он позволяет плохим людям процветать, когда хорошие люди страдают?»
— Вы считаете себя хорошим человеком? — спросил старик.
— Нет.
— Вы страдаете?
— Да.
— Мои поздравления. На свете все же есть справедливость. Теперь вы можете быть счастливы.
— Чушь! — воскликнул Патрик. — Вы просто не хотите меня понять.
— Я вас прекрасно понимаю. Вы хотите, чтобы Господь наказывал грешника немедленно, стоит ему совершить что-нибудь плохое. Но из этого ничего хорошего не получилось бы. Вы когда-нибудь видели, как дрессируют животных? Когда зверь исполняет то, чего от него хотят, дрессировщик дает ему угощение. Если же животное не слушается, его бьют электрошоком. Здесь проблема свободы воли и сопротивления искушениям, которые побуждают людей совершать зло. Надо сдерживать собственное эго. Человеческое эго — вот настоящий Сатана. Сатана — умен. Он временем разделяет причины и последствия так, что нам трудно проследить за тем, как вознаграждаются хорошие поступки и наказываются плохие.
— Ладно. Но наказание, как я понял, рано или поздно настигнет грешника. На войне я совершал поступки, которые казались оправданными. Теперь же, по прошествии времени, я не уверен в этом. Понесу ли я наказание?
— Давайте расставим все точки над «i». Грех — это всегда грех. Нельзя оправдать войной убийство или изнасилование. Без истинного правосудия, — я не имею в виду огонь и серу Данте, — без очищения ни одна человеческая душа не может вернуться к свету. Но для многих очищение — болезненный процесс.
— Вы все время говорите о каком-то свете, — сказал Патрик.
— Мои извинения. Под светом я понимаю свет, исходящий от нашего Создателя, безграничность, чувство полного удовлетворения.
— Вы говорите о рае?
— Не стоит упрощать, но вы, в принципе, правы, — ответил психиатр.
Шеп обдумал услышанное.
— Что делать, когда зло повсюду? Что делать, когда каждый ваш выбор неправилен, и вы ничего с этим поделать не можете?
— Когда зло достигает критической массы, оно распространяется по свету подобно чуме и мешает доступу Божественного света. Тогда даже невинные страдают в грядущем массовом очищении, которое по безжалостности превосходит даже творимые злом беды. Вы ведь помните о Ное? Вы помните о Содоме и Гоморре? Впрочем, эти массовые очищения имели место до того, как Бог, по вашим словам, заснул за рулем.
Шеп не ответил. Он смотрел на левое запястье старика. Рукав свитера задрался, открывая вытатуированный на внутренней стороне ряд цифр.
— Вы были в нацистском лагере смерти? — спросил он старика.
— Да.
Глаза Патрика от удивления округлились.
— Я тоже видел зло, — сказал он.
— Верю, сынок.
— Я совершал ужасные поступки.
— Поступки, которые ваша жена никогда бы не одобрила? — спросил психиатр.
— Да.
— И теперь вы хотите с ней помириться?
— И вернуть дочь. Она забрала мою дочь. Я очень скучаю по ним обеим.
— Почему вы уверены, что ваша жена захочет вас видеть?
— Потому что мы — родственные души.
Старик вздохнул.
— Родственные души… Слишком сильно сказано, мой друг. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что это значит? Родственные души — это две половинки некогда единой души, разделенной Богом.
— Я никогда прежде не слышал об этом.
— Это часть древней мудрости, которая предшествовала религии. Воссоединение родственных душ — благословенное событие, но не в вашем случае. Родственные души не могут воссоединиться до тех пор, пока обе души не исполнят свой тиккун…[33] свое духовное исправление. А вы, мой друг, далеки от этого.
Старик поднялся, чтобы идти.
— Эй, док, одну минуточку. Я передумал. Мне нужна ваша помощь. Скажите, что я должен сделать, чтобы воссоединиться с моей любимой, и я сделаю это.
— Все в этой жизни имеет причины и последствия. Исправьте причины, и вы исправите последствия.
— И что это значит, черт побери? — вспылил Патрик. — Это она бросила меня. Я что, должен перед ней извиниться? Это что, поможет?
— Не спешите… Обдумайте все хорошенько… Решите, что вам нужно от жизни. Когда вам надоест строить из себя жертву, свяжитесь со мной.
Старик засунул руку в карман и, выудив оттуда визитку, протянул карточку Шепу.
Патрик Шеперд прочел на квадратике картона слова:
ВИРДЖИЛ ШЕХИНА[34]
ИНВУД-ХИЛЛ, НЬЮ-ЙОРК.
Инвуд-Хилл, Нью-Йорк
13:51
Расположенный на северной оконечности острова Инвуд-Хилл не похож ни на один из районов Манхэттена. Здесь нет небоскребов. Река Гарлем омывает его с северо-востока. На юге к нему примыкают Хай-Бридж-Парк и Вашингтон-Хайтс. На западе от Инвуд-Хилла тянутся спортивные поля и площадки, принадлежащие Колумбийскому университету. Тем, кто случайно попал в эту холмистую, покрытую густым лесом местность, может показаться, что он находится за тысячи миль от Большого Яблока.
Парк Инвуд-Хилл — единственный природный лес, сохранившийся на острове Манхэттен. Если взобраться на каменистую вершину холма, то можно насладиться великолепным видом на реку Гудзон. Бродя по лесу, можно наткнуться на древние пещеры, в которых задолго до прибытия первых европейцев обитали индейцы племени ленапе.
Черный «шевроле» въехал на территорию парка Инвуд-Хилл, сделал разворот на сто восемьдесят градусов на перекрестке Бродвея и Дикман-стрит и остановился.
Бернард де Борн вышел из машины и хлопнул дверцей. Перейдя проезжую часть, он подошел к новому уличному телефону, проверил, работает ли он, а затем набрал на своем мобильном телефоне номер и позвонил…
— Да?
— Это я. Перезвони по номеру 21–24–33–46–13.
Министр обороны нажал на кнопку отбоя и ждал. Как только уличный телефон зазвонил, де Борн сорвал с рычага трубку.
— Что стряслось? — спросил он.
— «Коса» выпущена на волю.
Мужчина нахмурился.
— Где? Когда?
— Площадь Объединенных Наций. Около пяти часов назад.
— Пять часов? Пять часов — это целая вечность. Ты не имеешь ни малейшего представления, как быстро эта дрянь распространяется в большом мегаполисе. Я должен добраться до ООН раньше, чем у них кончится вакцина…
— Берт! «Коса» генетически изменена. Теперь ее не победить ни одним из известных антибиотиков.
Холодный пот выступил на лбу министра обороны.
— Министерство национальной безопасности закрыло все входы и выходы с Манхэттена. Где ты сейчас?
— На севере острова, — ответил Бернард де Борн.
— Ты здоров?
— Пока да. Я был в безопасном месте, встречался с ведущими членами совета.
— И?..
— Они поддержали план, но теперь это не имеет значения, — сказал Бернард де Борн. — Все под большим вопросом.
— Не обязательно. Подумай: если эпидемия «Косы» вспыхнет в следующем месяце в Тегеране, это никого не удивит…
— Тише! О чем ты вообще говоришь? Если «Коса» проникнет за пределы Манхэттена в ее теперешней форме, все мы будем через месяц мертвы. Без вакцины «Коса» — это поезд-экспресс без тормозов. Мне нужно поскорее выбраться с острова, пока я не заразился. Где президент?
— В здании ООН. На карантине. Никого оттуда не выпускают.
— Президента и его окружение надо вывезти в форт Детрик и держать там в изоляции, пока мы не найдем лекарство. Я сейчас еду в ООН. Это мой единственный шанс. Звони мне на мобильный телефон, если будет что-то новенькое.
— Берт! Эта линия небезопасна.
— Никто не будет прослушивать наши разговоры. На Манхэттене — чума…
Потерянный дневник Ги Де Шолиака
Отрывок взят из недавно обнаруженных, но еще не опубликованных воспоминаний хирурга Ги де Шолиака, жившего во времена «черной смерти» 1346–1348 годов.
Перевод со старофранцузского.
17 января 1348 года
Записано в Авиньоне, Франция
Чума распространяется по Авиньону.
То, что началось как шепот в ночи, теперь превратилось в вопли умирающих и горестные стенания их близких и родных. Спасения нет.
После первых жертв чумы болезнь за несколько дней свела в могилу их родных и тех, кто ухаживал за больными. Постоянно звонят колокола. Братские могилы быстро наполняются телами. Ужас пожирает души живых, в то время как холодная рука бродящей по улицам города Смерти касается тех, кто впредь будет избавлен от всех невзгод, что выпали на долю живых. Никто не может чувствовать себя в безопасности — ни взрослый, ни ребенок, ни кардинал, ни проститутка.
