Ирина Скидневская - Самая страшная книга 2014
Автобус проехал указатель с названием города, оставляя Абазу позади. Женя смотрела на дорогу сквозь запыленное стекло. Рядом сидела ее мама, с тревогой смотря на дочку, которая, по рассказам бабушки и изумленного врача, всего несколько дней назад была на волосок от смерти. Похоже, что идея отправить ее на лето в деревню была не самой удачной. Пусть уж лучше будет в городе, где по крайней мере есть нормальные медики. Что же это за Паша, которого она искала все последние дни? Она даже отказывалась уезжать, пока не увидит его, но отец мальчика сказал, что тот уехал к родственникам во Владивосток. Странно, конечно, что он не пришел попрощаться, ведь, похоже, что они успели подружиться за эти каникулы. Дочка проревела в подушку всю ночь перед их отъездом.
— Я вернусь, я найду тебя, — шептала Женя, глядя в окно.
— Ты вернешься, — сказал Чельбиген, провожая взглядом автобус.
Потом он завел мотор и вывел «Ниву» из придорожных кустов. Потирая пальцем свежую язвочку на подбородке, он медленно поехал обратно в город.
Альберт Гумеров
Волки да вороны
Он сидел, уставившись в одну точку где-то на краю горизонта. Нечесаные космы спутанными седыми прядями рассыпались по плечам, морщины змейками разбегались по лицу, со лба, цепляясь за пустую глазницу и раскалывая лицо на две неравные части, спускался до подбородка кривой уродливый шрам.
Этажом ниже ковырялись алюминиевыми вилками в тушеной капусте другие лишние и ненужные, подлецы и герои, забытые солдаты несуществующей страны. Ему не было до них никакого дела. Впрочем, им до него тоже. Все как всегда.
Война застала Михаила в столице. Он уже хотел возвращаться домой, когда по радио объявили о вероломном вторжении фашистской Германии на территорию Советского Союза. Люди толпами стояли под развешанными на столбах громкоговорителями, растерянно переглядывались, перешептывались, недоверчиво качали головами — никто и представить себе не мог, что самый страшный кошмар столетия уже начался.
Домой Михаил решил не возвращаться — какой в этом смысл, если дома в скором времени может вообще не стать? Просто потому, что он, Мишка, смалодушничал и сбежал. Он не называл это патриотизмом, нет, — он всего-навсего знал, что так будет правильно.
Очереди на призывных пунктах были просто огромные — живой поток напоминал змея Уробороса, проглатывающего собственный хвост: непонятно, откуда такое громадное количество людей берется и куда уходит.
Похожий на библиотекаря из райцентра очкастый мужичок вежливо поинтересовался возрастом Мишки, а услышав, что ему двадцать, лишь покачал головой. До войны Мишку в армию никто не взял бы — под призыв попадали лишь те, кому исполнился двадцать один год.
До того, как отправиться на призывной пункт, Мишка прошелся по магазинам и знакомым, изрядно потратился, но раздобыл все необходимое: пару бутылей самогона, немного муки, леденцов-петушков — духи очень любят кости, «огонь-воду» и сласти…
Рихард всегда считал, что нет ничего хуже нелюбимой работы. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы работа превращалась в каждодневную пытку или, что еще хуже, в рутину. Свою работу Рихард очень любил.
Русский язык сложный до умственного затмения, и настоящих спецов во всей стране можно перечесть по пальцам. Рихард очень гордился, что может назвать себя специалистом без всяких натяжек. Русский он выучил для того, чтобы не возникало необходимости в переводчике — сорокатрехлетний оберштурмбаннфюрер[15] СС Рихард Ридль крайне не любил работать в присутствии посторонних и непосредственно пытками занимался в наглухо закрытом помещении со звукоизоляцией.
Садистом он не был и удовольствия от того как корчится в муках очередная жертва, не получал ровным счетом никакого. Сам себя он считал исследователем — Ридлю нравилось добывать информацию, так необходимую стране. Оберштурмбаннфюрер СС Рихард Ридль был патриотом.
На работу он всегда приходил одетым с иголочки, гладко выбритым и в тщательно отглаженной одежде — таким образом он подчеркивал собственное превосходство над источником информации, принадлежность к гораздо более высокой эволюционной ступени, нежели существо, с ужасом ловящее каждое его движение.
Обаятельно улыбнувшись собственному отражению в зеркале и надев белоснежный докторский халат, Рихард вымыл руки и пошел в «рабочий кабинет», как он сам называл это место.
Как правило, источники информации делились на две категории: тех, кто истерически оберштурмбаннфюрера боялся и начинал верещать и тараторить, едва он входил, и на тех, кто с презрением плевал Ридлю в лицо, хохотал и сквернословил, бравируя своей смелостью. И в первом, и во втором случае Рихард оставался бесстрастным — на работе необходимо всегда сохранять ясность мысли, а материал… материал попадается разный, тут уж ничего не поделаешь.
Переступив порог «рабочего кабинета», оберштурмбаннфюрер понял, что этот русский чем-то отличается от всех, с кем он имел дело. Да и на русского он, в общем-то, не очень похож — ярко выраженный монголоид, маленький, плечистый и длинноволосый.
Удивила Рихарда отнюдь не внешность пленника — неожиданностью для оберштурмбаннфюрера стало плескавшееся в глазах русского безразличие. Казалось, что парню ровным счетом нет никакого дела до того, что творится вокруг. Даже тот факт, что перед пленником стоит его палач, — а этого бедняга не мог не понимать, — совершенно не трогал странного мальчишку со слишком узким для русского разрезом глаз.
Вздохнув, Ридль решил не морочить себе голову ненужными догадками, объяснив это тем, что источник информации испытывает стресс, а потому неадекватно воспринимает происходящее.
Никаких чувств к соседям старик не испытывал. Многие из них поначалу бывали слишком разговорчивы, но, видя, что он вообще никак не реагирует на их присутствие, принимались ворчать, а потом отвечали тихой неприязнью. Некоторое время спустя его вообще переставали замечать и воспринимали скорее как предмет мебели и местного колорита, нежели в качестве соседа. Да и как еще воспринимать человека, который сутки напролет, неподвижно сидя в своей проржавевшей каталке, невидящим взглядом сверлит небо, лишь изредка прерываясь на еду.
К большинству ветеранов нет-нет, да заглядывал кто-нибудь из родственников. После таких визитов старики еще долго улыбались, плакали, делились впечатлениями. К молчаливому длинноволосому калеке никто не приходил. Никогда.
Мишка был шаманом. Как отец. Как отец отца… Никакого конфликта между коммунистической идеологией и верой в потустороннее: духи были для Мишки так же реальны и обыденны, как, например, соседи. Без помощи духов в тундре выжить почти невозможно, а чтобы рассчитывать на эту помощь, с соседями надо дружить и всячески их ублажать.
Выехав за город, Мишка долго бродил в поисках совершенно безлюдного места. Выйдя на небольшую полянку и рассудив, что это как раз то, что нужно, шаман принялся раскладывать с краю все необходимое: куриные кости, измельченные леденцы, муку, бутыли с самогоном, нож с рукоятью из волчьей лапы… Очень осторожно он вынул из мешка завернутую в тряпки семейную ценность — небольшой бубен.
Сев на корточки, Михаил выкопал небольшую ямку, потянулся к кожаному шнурку на шее, снял с него волчий зуб, положил в ямку…
К полудню все было готово: волчий зуб вплетен в сотканный на земле узор из трав и муки. Для любого постороннего он мог показаться простым нагромождением линий, для шамана же правильное построение рисунка было гораздо дороже нескольких лет жизни, потраченных на учебу.
Раскидывая по полянке леденцы и кости, Мишка подумал, что в этот момент больше всего напоминает разбрасывающего подкормку рыбака, а узор на земле, по сути, был ни чем иным, как сетью… Вот только рыбка в нее попасть могла такая, что была в состоянии играючи разорвать в клочья и сеть, и незадачливого «рыбака»… Страшно шаману не было — бояться его отучили еще в раннем детстве.
Воспользовавшись огнивом, Мишка разжег костер, с отстраненным видом следя за тем, как мгновенно, почище пороха, вспыхивает мука, как язычки пламени бегут по траве, как облизывают куриные косточки с прилипшими тут и там волокнами мяса, как пузырятся и плавятся леденцы…
Не так решительно, как ему хотелось бы, шаман взял в руки бубен. Для пробы несколько раз негромко в него ударил. Аромат жженой муки и карамели обволакивал Мишку, наполнял силой и непоколебимой уверенностью в том, что он все делает правильно.
Монотонный ритм бубна уносил куда-то далеко-далеко, клубы дыма поднимали все выше и выше… Веки отяжелели, Мишка прикрыл глаза, и так прекрасно видя, что происходит вокруг.
Наконец, уже не вполне осознавая, кто он, где находится, и что он вообще такое, шаман вынул из кожаных ножен маленький клинок с рукоятью из волчьей лапы и, протянув руку над ямкой с зубом, с силой полоснул себя по ладони. Быстро набухнув, горячие капли тяжело поползли вдоль линий и застарелых шрамов, пока, наконец, не сорвались в огонь. Не долетая до земли, кровь начинала кипеть, и клубы дыма с каждым мгновением приобретали все более отчетливые очертания. Неподвижно держа кровоточащую ладонь высоко над огнем, шаман ждал.
