Наль Подольский - Возмущение праха
— Кому и зачем это нужно?
— Видимо, мы здесь имеем дело с исследованиями безусловно преступными, но, заметь, высокого научного уровня. Возможно, речь идет об идее прямого считывания информации из человеческого мозга. А за это, ты понимаешь, любая спецслужба выложит миллиарды. И еще заметь вот что: информация хранится в мозгу на клеточном уровне, ячейками служат молекулы. Любой внешний зондаж ячейки неизбежно переводит ее в нейтральное состояние. Значит, в идеале, зная адреса информации, можно ее прочитать, а сам человек ее, и только ее, навсегда забудет. Теперь понятно, кому и зачем это нужно?
— Предположим… Тогда объясни, как же сам человек, без вреда для себя, может что-нибудь вспомнить?
— Превосходно! Ты отлично ухватил суть дела. Есть точка зрения, одна из многих разумеется, что, вспоминая о чем-нибудь, мозг изготовляет две или более копии исходного блока информации. Одна из копий расходуется для трансляции в оперативную память. Таким образом, при каждом акте вспоминания возникают новые дубликаты исходной информации, происходит усиление памяти… Мои друзья занимаются именно этими проблемами.
— Их беспокоит возможная конкуренция?
— В своем деле они вне конкуренции. Их беспокоит развитие криминальных технологий исследования. Их беспокоит потенциальная угроза захвата их лаборатории или их самих. Они хотят знать, какие силы стоят за этим, уровень их осведомленности и возможностей. Для них будет ценной любая добытая тобой информация.
— Ты шутник, Философ. Если ты сам веришь в то, что говоришь, ты предлагаешь мне самоубийство.
— Не совсем. Ты — слишком мелкий объект, чтобы тебя заметили раньше времени. Если, конечно, сам не засветишься. Я рискую здесь не меньше, чем ты. Разве я похож на самоубийцу?.. Разумеется, определенный риск есть, но его хорошо оплатят. И еще, у тебя будет мощная поддержка. Возможности моих друзей велики. Первое подтверждение ты получишь через пару дней: нас с тобой выпишут из этой психушки.
— Слушай, парень, я не люблю, когда за меня решают. Даже по мелочам. Я тебе, кажется, ничего не обещал.
— Об этом пока нет и речи. Успокойся, тебя никто не подкупает. Это не аванс, а просто любезность. Не захочешь — ни меня, ни их больше никогда не увидишь.
Ответить я не успел: привезли обед. Философ быстро съел свою порцию и попросился позвонить по телефону.
Сегодняшняя дежурная, Даша, медсестра пожилая и строгая, вольностей не одобряла, но к Философу питала слабость.
— Ладно, иди, только скоро. Я тебя здесь подожду. — Отправив Кольку с кастрюлями в следующую палату, она уселась на койку Чудика, облокотилась на тумбочку и мгновенно задремала.
Телефоны-автоматы висели поблизости, на лестничных площадках всех этажей, и на телефонный звонок обычно требовалось пять или десять минут. А тут прошло уже с полчаса, но Философа все не было.
— Вот, — сказала назидательно Даша, вставляя ключ в замочную скважину, — шелопут твой приятель. Теперь придется искать.
Следующие несколько часов я провел в одиночестве, прислушиваясь к голосам во дворе и шагам за дверью.
В восемь, когда развозили ужин, Даша явилась скорбная, с поджатыми губами.
— Что ты на меня смотришь, как пес на котлету? Думаешь, скажу тебе что-нибудь? Не скажу.
— Я уже догадался, Даша. Но ты скажи все-таки.
— Не положено больным говорить, да, так и быть, скажу. Сердечный приступ у твоего друга. Прямо в коридоре упал.
— Где упал?
— А тебе-то не все одно? За телефонным узлом, рядом с уборной. И чего он туда пошел? Может, приспичило.
— Сейчас он где?
— Где… где… в морге.
— Даша, своди меня попрощаться.
— Ну, придумал. Ежели всех в морг водить, это что же получится?
— Да при чем здесь все, Даша? Это же мой погибший товарищ!
Я хорошо знал, за какую струну дергаю. До психушки Даша успела послужить в армии, пока ее не контузило на учениях, и к словам «погибший товарищ» сохранила отношение войсковое, благоговейное.
— А что как мне попадет за тебя?.. Ладно, пошли.
В морге, на покрытом цинком столе, в слепящем свете свисающей на шнуре мощной лампы лежал на спине Философ, уже раздетый. Рядом, скособочившись на стуле, спал бессменный санитар морга Федя, которого еще никто не видал трезвым. У левой коленки Философа стоял пустой стакан и колбочка из-под спирта.
Чудика нигде видно не было — он не задержался в морге и дня. Значит, кто-то спешил от него избавиться…
Я подошел вплотную к Философу и стал его разглядывать — следов насилия как будто не было.
— Ну что же ты, — запричитал я и взял его за руки, — эх ты, друг…
Даша деликатно отодвинулась к стенке.
На обеих руках, повыше запястий, чуть заметным синеватым оттенком кожи обозначались расположенные в ряд пятна, три на левой руке и четыре — на правой. Кто-то держал его за руки, держал очень крепко, железной хваткой.
Рядом с этими следами, на левом запястье, я нашел то, что искал: темную точку, крохотный кровоподтек. Кололи в вену, тонкой иглой и с профессиональной аккуратностью.
Да, ты был прав, Философ: ты не похож на самоубийцу. Ты похож на убитого… Извини, но я не полезу в эти дела…
— Ну, хватит, хватит, — решилась поторопить меня Даша.
— Ты не переживай, — утешала она меня по пути, — это дело такое… ничего не поделаешь.
Сразу после отбоя я улегся на койку, но поверх одеяла.
Правильно, одобрил меня Крокодил, будем спать осторожненько.
Что же, дело привычное. В белую ночь спать осторожно не трудно.
А ночь выдалась тихая, безветренная. Еле слышно доносилось урчание грузовиков с набережной Пряжки, да один раз всполошились птицы в кронах тополей на дворе. Небо за окном постепенно серело, и грузовики проезжали все реже.
Шаги в коридоре я услышал около двух. Странные такие. Негромкие. Вообще-то медсестры и санитары здесь не деликатничают. Если кто ночью идет, шлепанье подметок по линолеуму звоном отдается в глянцевых стенах коридоров. Но сейчас приближались к двери шаги вкрадчивые, словно бы скользящие.
Я осторожно сполз с койки, так, чтобы не скрипеть пружинами, и подошел к двери. Шаги уже стихли, и теперь некто отделенный от меня дверью с тихим звяканьем поворачивал ключ в замке. Замок громко щелкнул, и тот, за дверью, выжидал с минуту, по-видимому прислушиваясь.
Грязная работа, засранец. Сейчас ты получишь за нее двойку.
Держи себя в узде, Крокодил, не усердствуй сверх меры. Что слишком, то лишнее.
Дверь стала медленно открываться — и вдруг отчаянно заскрипела.
Двоечник, безнадега. Масленку надо брать с собой, сука.
Спокойнее, Крокодил. Без эмоций.
Тот наконец отворил дверь и стал проникать в палату. Первой появилась рука со шприцем.
Ишь, сука, сердечный приступ пришел. Здравствуйте, товарищ инфаркт!
Как только просунулась голова, Крокодил схватил его за волосы и резко рванул вниз, навстречу удару коленом. У того что-то хрустнуло, он обмяк и стал оседать. Крокодил вывалил его в коридор.
Стараясь не шуметь, я отволок его мимо соседней палаты к чулану, где хранились тряпки и ведра уборщиц. Каморка не запиралась, и я втащил тело внутрь.
Под халатом на нем был пиджачный костюм. Интересный санитар попался… В карманах — ничего, полная пустота — тоже факт интересный.
Осмотрев пол перед своей дверью, я вынул ключ из скважины, заперся изнутри и спрятал ключ в матрасе Чудика, рядом с кодаковской кассетой, которая уже стоила жизни Философу и могла еще стоить мне.
Остаток ночи я провел без сна — мало ли что им придет в голову. В шесть со двора донеслись приглушенные позывные радио, и начались первые, пока еще редкие хождения по коридору. Однако, против моих ожиданий, никаких криков и суматохи не последовало: значит, кто-то тихонько убрал этого типа до прихода уборщиц.
В девять санитар Колька, в сопровождений Рыжей, привез на тележке завтрак. Рыжая явно ни о чем криминальном не слышала, а Колька пребывал в своей обычной угрюмости.
Получив миску с отвратительной пшенной кашей, я принялся отчаянно тереть глаз:
— Ах ты черт, какая-то дрянь попала! Погляди, Валюша, пожалуйста, что там.
— Сейчас поглядим, только не три… сейчас посмотрим твои глаз… А ты, Коленька, поезжай в четыреста девятую, я тебя догоню.
— Ох, Валюша, — завел я плаксивым тоном, — не нравится мне эта палата. Плохое, несчастливое место.
— Как не стыдно такое нести. — Она напустила на себя строгость. — Здоровый умный мужчина… стыдно!
— Да ведь двое подряд, Валюта. Теперь моя очередь.
— Перестань! — Она шлепнула меня по руке.
— Переведи меня в другую палату! Пожалуйста.
— Расселением ведает старшая. Я человек маленький.
— Валечка, ну пожалуйста! Все же знают, ты — самая главная, как скажешь, так и будет.
— Ишь ты, льстивец какой! — Она снова шлепнула меня по руке. — Ладно, поищу тебе коечку. До обеда потерпишь?
