Елена Вернер - Верни мои крылья!
Ника предполагала, что будут проблемы. Выйдя из душа, Дашка восприняла устроенную ею стирку как оскорбление, и ни слова благодарности Ника от нее не услышала. Только категорически пресекла Дашкину попытку напялить на себя мокрое.
– Ни за что! Простудишься.
– Подумаешь! Заботливая какая… Мои вещи всегда на мне сохнут. Я вообще на улице сегодня ночевала, между прочим.
– Между прочим, ночевать можешь где тебе вздумается, – намеренно резко ответила Ника, решительно отбирая у девочки кипу кофт и свитеров, противно поскрипывающих влажным синтетическим волокном. – Но это я повешу сушить.
– Где? – нахмурилась Дашка.
– На чердаке, если хочешь. Там их никто… то есть… туда никто не ходит, – сориентировалась Ника и невозмутимо направилась к винтовой лестнице. Дашка побрела за ней, из вредности отстав на несколько шагов.
Под крышей было по-весеннему гулко. Запыхавшись от крутого подъема, Ника осмотрела помещение под косым скатом, и от ее глаз не укрылся ни солнечный луч, перерезавший пыльный воздух от маленького мутного окошка до заваленного трухой пола, ни свитый прошлогодними осами серый кокон гнезда у потемневшего стропила – даже в городе природа умудрялась взять свое. Зацепляя предусмотрительно захваченные из костюмерной вешалки на петельках скоб, стежками идущих по деревянной перекладине, Ника краем глаза ухватила что-то чуждое, совершенно на чердаке необязательное, и внутри у нее тут же неприятно набух узловатый комок. Ника присмотрелась внимательнее, и в кончиках пальцев закололи нервные иголочки: прямо на полу, чуть прикрытые куском молочно-старого полиэтилена, стояли радиоприемник, вполне способный быть и радиопередатчиком, – и банка бутафорской крови, так и не найденная реквизитором после потопа. И хоть в театре не было никаких мистических происшествий при участии кровавых луж или надписей (слава богу, обошлось все-таки без кентервильского привидения – может, только пока?), Ника моментально смекнула, что кровь и радиоприемник относятся к одной и той же истории, к уже написанной и только намечающейся ее главе про погибшую пионерку, изводящую Римму Корсакову. И злой умысел неизвестного Римминого недоброжелателя стал до невозможности очевиден. Никакие это не совпадения, никакая не чертовщина, никакая не шутка. Шутка не затягивается так надолго, а так жестока бывает лишь с подачи действительно скверного человека.
И он – один из театралов.
Дашка, изучавшая чердачное помещение, не заметила смятения Ники, и та быстро взяла себя в руки. Посвящать во внутренние дела постороннего девушка не собиралась. Только досадовала на себя за то, что притащила сюда сушиться вещи: стало быть, придется возвращаться за ними, причем самой. Нельзя допустить, чтобы кто-то еще знал. И что делать, говорить Липатовой или нет?
Нет. Ответ возник сразу же, и в его правильности Ника ни разу не усомнилась.
Когда они спустились в коридор и вышли в фойе, в театре уже начинался новый день. Навстречу спешила Светлана Зимина, при приближении которой Дашка, хоть и стремилась выглядеть равнодушной, все-таки принялась обкусывать изнутри щеку. Бригада строителей втаскивала коробки с кафелем. Чуткое Никино ухо выхватило из обилия звуков прекрасный голос, вроде бы негромкий, но легко совладавший с окружающим шумом, и от нежданной радости в голове стало пусто и звонко, несмотря на то что Кирилл всего лишь обсуждал с Липатовой организационные вопросы по спонсорству. Явно скучающая неподалеку Римма дергала из шали длинную ворсинку, и Ника, вспомнив увиденное на чердаке, неожиданно горячо пообещала себе, что будет приглядывать за красавицей. На всякий случай. Чтобы Риммин мужчина мог жить чуть спокойнее.
Несколько дней спустя стало ясно, что Дашка поселилась у Светланы. Теперь актриса приходила вместе с ней на репетиции и примерки, и девочка ждала, либо забившись на чердак, который облюбовала с первого взгляда, либо просто в уголке гримерки, зала или Никиной каморки, на удивление терпеливо и безропотно, хотя глаза оставались прежними, резкими и чуть вызывающими – от страха, что прогонят. Ника так и не узнала, почему девочка провела ту ночь у порога театра, что произошло в ее маленькой взрослой жизни, но было понятно, что идти Дашке больше некуда. Раньше было куда, а теперь нет. Та бездомность, что исходила от девочки и которую так безошибочно, внутренним чутьем уловила Ника, улетучивалась нехотя, постепенно и лишь благодаря присутствию Светланы.
Вынужденно оставаясь наедине с Никой, Дашка обычно отмалчивалась. Однако ее насупленная немногословность казалась качеством приобретенным, скорее развившейся привычкой, чем природной данностью, потому что на лице ее, довольно хмуром и неприветливом, то и дело мелькали выражения любопытства, иронии, интереса, презрения или надежды – когда она думала, что на нее никто не смотрит. В такие минуты Ника четко считывала, какого Дашка мнения о Римме Корсаковой (левый уголок губ при появлении красавицы дергается довольно нелестно – для Риммы), о Дане Трифонове (при нем Дашкины брови взлетают вверх, делая черты лица асимметричными и очень оживленными). Лелю Сафину она, кажется, побаивалась, Липатову недолюбливала, над несуразностью Реброва втайне посмеивалась. При этом со всеми ними она оставалась настороже, чуткая до второго и третьего смысла услышанных слов и интонаций, словно в грудь ей был встроен барометр. Она ждала подвоха даже от Зиминой, особенно от Зиминой, от которой зависела. Но женщина этого не замечала или делала вид и каждый раз светлела лицом при виде своей подопечной, даже если оставила ее всего на минуту. Нику забавляло, как явно их обеих пугает одинаковая мысль: что вторая куда-нибудь денется.
– Кажется, дела у вас идут на лад… – улучив момент, шепнула Ника.
– Кажется, – улыбнулась Зимина. – Слушай, я давно хотела спросить… Забавно, сколько лет мы друг друга знаем, а я все не в курсе… Ты по должности у нас кто?
– Я кассир.
– Значит, гардеробщицы у нас нет?
– Я дежурю в гардеробе во время спектаклей, но денег мне за это не платят, – усмехнулась Ника. – Сами знаете, как у нас с бюджетом. Туго.
Зимина в раздумьях вытащила из прически шпильку и, повертев в пальцах, воткнула обратно. Ей хотелось поделиться своими мыслями, и Ника с удивлением поняла, что именно ее актриса выбирает в качестве поверенной.
– Волнуюсь я, за Дашку, – решилась признаться актриса. – Едва уговорила ее пожить у меня, буквально с боем. Она просто зациклилась! Что ей ни предложу, она все говорит, что ей не нужны ни подачки, ни благотворительность. Хотела купить новую одежду вместо тех ужасных обносков, а она ни в какую. Согласилась только поносить кое-что из Володиных вещей. Джинсы, футболки…
Имя сына Зимина произнесла с едва заметной заминкой.
– Ей нужно время, – отозвалась Ника. – Сами подумайте, еще недавно она была предоставлена сама себе. Она привыкла надеяться на себя, и только на себя. И совсем не верит в добрые намерения, ей кажется, что потом от нее потребуют чего-то взамен. Ей не хочется быть кому-то обязанным. А вам она обязана, с этим ничего не поделать, и это сильно ее задевает.
– Точно, – Светлана удивленно взглянула на собеседницу, словно эта простая мысль не приходила ей в голову.
– Не все сразу, дайте ей привыкнуть, – продолжила Ника тихо.
– Послушай, а что, если… Что, если попросить Липатову взять Дашку на работу? Хотя бы этой самой гардеробщицей? Так у нее будет зарплата, и она перестанет чувствовать себя должной мне. И при этом не надо будет работать где-то далеко, она всегда будет у меня перед глазами. А?
– Не думаю, что Лариса Юрьевна согласится. Сейчас у театра и так много расходов, она все время на взводе. Не будет она создавать новую должность. По крайней мере до премьеры.
– А разве на премьере нам не понадобится гардеробщица?
Ника пожала плечами. Она могла бы сказать, что премьера будет летом, а значит, вещей в гардероб сдадут совсем немного. С другой стороны, ей хотелось бы обнадежить Зимину, но опять-таки: зачем вводить человека в заведомое заблуждение? Липатова только вчера орала на бригадира, потратившего лишние деньги на линолеум для буфета. Все-таки линолеум, хотя в наводнении погиб паркет…
Через час они со Светланой снова столкнулись в коридоре, когда та покидала кабинета худрука, неся в складках юбки ядреный запах свежей, еще не просохшей нитрокраски и разочарования. Женщина сокрушенно качнула головой, встретившись с Никой глазами, и та в ответ сочувственно улыбнулась. Не судьба, значит.
Тем более сильным было ее изумление, когда назавтра в обед Дашка, с самого утра переполненная восторгом, который почти проливался из ее блестящих серых глаз, все-таки не выдержала, выпалила:
