Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
Мало-помалу мне наконец стало ясно, что передо мной стояло диковинное существо, появившееся, быть может, с тех пор, как я уселся здесь, и простершее ко мне руку.
Серое широкоплечее создание, ростом с плотного высокого человека, опиравшегося на обточенную, спирально скрученную дубину, вырезанную из белого дерева.
Там, где должна была находиться голова, я сумел только различить темный шар из бледного тумана.
От привидения исходил затхлый запах сандалового дерева и влажного сланца.
Чувство полнейшей беспомощности почти лишало меня сознания. Все, что я постоянно испытывал с изматывающей болью, теперь сгустилось в смертельный страх и застыло в форме этого существа.
Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я сошел бы с ума от ужаса и потрясения, если бы увидел лицо фантома, предостерегал меня, кричал мне прямо над ухом, но голова призрака притягивала меня как магнит, и я не в силах был оторвать взгляд от белесого туманного шара и пытался отыскать на нем глаза, нос и губы.
Но сколько я ни старался, туман оставался неподвижен. Я был рад насаживать на туловище головы разной формы, но каждый раз понимал, что они лишь порождение моей фантазии.
Впрочем, они тоже постоянно исчезали почти в тот же миг, едва я создавал их в своем воображении.
Только дольше всех сохранялась голова египетского ибиса.
Контуры привидения дрожали в призрачном мареве мрака, чуть заметно сжимались и снова расширялись, точно от неторопливого дыхания, охватывавшего всю фигуру, — это было единственное движение, доступное глазу. Вместо ног пола касались сучковатые пни, на их бугристых краях выделялись куски серого бескровного мяса.
Существо недвижно протягивало мне руку.
В ней лежали небольшие зерна красного цвета размером с фасоль, покрытые черными крапинками.
Что мне с ними делать?
Я смутно ощущал, что на мне лежала огромная ответственность — ответственность, выходившая далеко за пределы суетного мира, если я не приму правильного решения.
Две чаши весов, на каждой тяжесть половины мироздания, колебались где-то в царстве причинности, догадывался я, на одну из них я брошу песчинку, и та перевесит.
Кругом расставлены страшные ловушки, понял я.
«Не прикасайся! — кричал мне рассудок, — даже если не наступит смерть и не освободит тебя от этой муки».
Если бы ты сделал свой выбор, шептал внутри меня голос, ты бы отверг эти зерна. Все мосты сожжены, пути назад нет.
Ища помощи, я оглянулся, не даст ли мне кто-нибудь знак, что мне делать.
Пусто.
Даже у себя я не мог спросить ни совета, ни поделиться мыслями с собой — все во мне опустело и вымерло.
В этот страшный миг жизнь мириад людей весила столько же, понимал я, сколько одна пушинка.
Должно быть, уже наступила глубокая ночь, ибо мне больше не удавалось увидеть стен комнаты.
Рядом в студии раздались тяжелые шаги; я слышал, что кто-то передвигал шкаф, выдвигал ящики и с грохотом бросал на пол. Я думал, что слышал голос Вассертрума, и предполагал, что он своим басом начнет извергать дикие проклятья. Больше я не слушал. Для меня все это было так же безразлично, как мышиный шорох. Я сомкнул глаза.
Мимо меня нескончаемой вереницей плыли человеческие лица. Веки закрыты — застывшие мертвые хари: мой собственный род, мои пращуры.
Все та же самая форма головы, как бы неизменившаяся внешне, восстала из своей могилы — то с гладкими расчесанными волосами, то с курчавыми и коротко подстриженными, с мужскими длинноволосыми париками, с кроной волос, стянутых обручами, — головы шествовали сквозь столетия, пока растянувшиеся вереницы не становились мне все знакомей и знакомей и не слились в последнее лицо — лицо Голема, оборвавшего цепь моих предков.
Затем тьма моей комнаты растворилась в бесконечном и безлюдном пространстве, в центре которого я узнал себя, сидевшего в своем кресле, снова передо мной серый призрак с протянутой рукой.
И когда я открыл глаза, в двух кругах, образовавших восьмерку, стояли обступившие нас диковинные существа.
В одном кругу облаченные в покровы с лиловым отливом, в другом — с красновато-черным. Люди иной расы с длинными неестественно худыми телами, закрывавшие лица сверкающими платками.
Душевное смятение подсказало мне, что час приговора пробил. Мои пальцы дернулись к зернам, и тут я увидел, как задрожали фигуры в красноватом круге.
Отказаться от зерен? Трепет охватил синеватый круг — я отчетливо видел мужчину без головы; он стоял там — на том же самом месте, недвижимый, как и раньше.
Он даже перестал дышать.
Я поднял руку, все еще не зная, как мне поступить, и — ударил привидение по простертой руке, так что зерна покатились по полу.
На мгновение, точно от внезапного электрического разряда, я потерял сознание и подумал, что низринулся в бездонную пропасть, потом уверенно встал на ноги.
Серое существо исчезло. Как и существа красноватого круга.
Синеватые фигуры окружили меня. На груди у них сияли надписи из золотых иероглифов, и они безмолвно держали вверху — это было похоже на клятву — между указательным и большим пальцами красные зерна, выбитые мною из руки безголового привидения.
Я слышал, как за окном с неба неистово низвергается град и оглушительные раскаты грома распарывают воздух.
Зимняя гроза во всей своей безумной ярости неслась над городом. Со стороны реки сквозь завывание бури гремели с равномерными промежутками глухие пушечные залпы, возвещавшие о разрушении ледяного панциря на Влтаве. Моя каморка озарилась светом молний, непрерывно следовавших одна за другой. Неожиданно я ощутил такую слабость, что колени у меня задрожали, и я вынужден был присесть.
«Будь спокоен, — отчетливо произнес чей-то голос рядом, — будь совершенно спокоен, сегодня «лайла шимурим» — ночь бдения»[Два первых вечера еврейской Пасхи в память об исходе евреев из Египта. В Библии об этом сказано: «Это — ночь бдения Господу за изведение их (евреев) из земли Египетской; эта самая ночь — бдение Господу у всех сынов Израилевых в роды их» (Исход, 12, 42).].
Постепенно непогодь утихомирилась, и оглушительный шум перешел в однозвучную дробь градин по крыше.
Слабость во всем теле была такая, что все, что происходило вокруг меня, я воспринимал как в отупелом полусне.
Кто-то в кругу произнес слова:
— Кого вы ищете, того здесь нет.
Другие что-то отвечали на непонятном мне языке.
Затем тот же голос еле слышно произнес фразу, где повторялось имя Енох[Сын Иареда, отец Мафусаила (не путать с Енохом, сыном Каина, и с Мафусаилом, правнуком этого Еноха). В Послании Иуды Енох называется «седьмым от Адама» (14,
