А. Львов - Китайские миллионы
В конце карнавала слава «русского князя» укрепилась еще сильнее после трагикомического случая с ним, которому в течение недели посвящали целые столбцы «Petit Niçois» и др. местные газеты.
Буй-Ловчинский получил по почте billet doux, приглашающее его под строжайшим секретом посетить «красивую девушку, без ума в него влюбленную, которая имеет сказать ему нечто весьма для него интересное»… Будимирского заинтриговало это приглашение, и он отправился в условленный час, ночью, после последнего Veglion в Casino в отдаленный квартал, где у «Парка роз» он должен был оставить лошадей, так как надо было пройти через парк, а затем по пешеходным тропинкам в горы, к группе домов, красивым пятном выделяющихся на серо-зеленом фоне оливковой рощи, на склоне так называемой «Артиллерийской горы». Эта часть города не славилась хорошей репутацией, но Будимирский знал, что приглашают его не ради выдачи ему монтионовской премии за добродетель, и не монахи, и смело шел вперед, надеясь, а крайнем случае, на свою физическую силу и на неизменного своего спутника, на шесть зарядов Смит и Вессона…
В письме было сказано, что, поднимаясь в гору, он узнает, в какой дом входить по красному фонарю в одном из окон. Он увидел этот огонь и через 10 минут постучал у двери, которая открылась. Женщина, которую в полумраке он рассмотреть еще не мог, за руку повела его наверх. Там он мог при свете лампы и свечей рассмотреть ее, — это была действительно красивая девушка, но с удивительно наглым лицом, грубыми ухватками и охрипшим голосом… На столе был приготовлен разнообразный и обильный ужин и стояла целая батарея бутылок… Будимирский сразу понял, что его пригласили в засаду, а по количеству бутылок сообразил, что «их» не менее трех человек. Спасти его могло только нахальство…
Поцеловав девушку и сказав ей два-три комплимента, он сел за стол и сказал:
— Ну, зови остальных, вместе веселее будет! Красавица сделала удивленный вид и разразилась было целой речью, но Будимирский, вместо того, чтобы слушать ее, взял свечу и толкнул запертую дверь в соседнюю комнату.
— Bonsoir monsieur! — обратился он к субъекту, который при первом его движении хотел было скрыться за портьерой. — А ваши товарищи где? Бесполезно прятаться и ждать, когда я напьюсь, чтобы обобрать меня, — поужинаем вместе и разделим, что у меня есть в карманах. Я не дурак, чтобы с вами бороться или кричать караул… Попался, ну и заплачу. Не убьете же вы меня? Вы ведь тоже не дураки…
Девушка хотела продолжать комедию, но субъект, типичнейший «макро», нашел это drole и rigolo, хлопнул Будимирского по плечу, назвал его молодцом и вытащил из другой комнаты пару таких же сутенеров… Один из них огрызался и зверски посмотрел было на Будимирского, но тот наговорил ему таких смешных комплиментов по поводу его пудовых кулаков, рассказал такой веселый анекдот о силаче-матросе, что у компании сразу установился товарищеский тон… Компания села ужинать, и Будимирский сразу стал душою общества. Сутенеры пили как губки, «князь» и красавица не отставали. Будимирский, казалось, быстро пьянел, и мазурики совершенно успокоились, когда пьянеющий «князь» передал свой «чемодан» (портфель) красавице, «для раздела между этими braves gens после ужина»…
Оргия продолжалась добрых два часа. Первый «макро», Le Lophe, как его называли друзья, заснул первым же на столе, затем свалился Весde-Rat, вместе с «князем», наконец затихли долго спорившие Gucule d'Empeigne с La Comete, как звали красавицу. Тогда притворившийся Будимирский поднялся, салфеткой крепко зажал рот Lophе'у, связав его простыней, взятой из соседней комнаты, затем повторил эту операцию со всеми прочими персонажами, едва бормотавшими сквозь сон, бегом добежал до коляски, а через полчаса привез из ближайшего депо трех полицейских агентов… Сутенеры и их La Comete так напились, что проснулись утром лишь в депо…
Репортеры интервьюировала «князя», полиция была в восторге, наложив руку на шайку грабителей, не попадавшуюся ей в руки, а пресса писала дифирамбы «русскому князю» и поминала о выгодах и прелестях франко-русского союза.
Утром, в последний день карнавала, состоялась заключительная «bataille des fleurs». На «Promenade des Anglais» с раннего утра стационировали толпы народа, на трибунах некуда было яблоку упасть, по аллее шагом двигались роскошные экипажи, сплошь украшенные цветами. В длинной гондоле из белых роз, гвоздики и камелий ехали Иза и Эвелина, — одна в ярко-красном платье итальянки-поселянки Ломбардии, другая в тирольском костюме, «князь» же в костюме гондольера управлял веслом на корме. Красавиц засыпали цветами, и они энергично отвечали тем же, бросая букетики в трибуны, встречные экипажи и толпу. На повороте у Jetée de Promenade Иза, взглянув в угловую трибуну, вдруг побледнела и рука ее с букетиком, который она собиралась бросить туда, замерла. В первом ряду трибуны, вытянувшись во весь рост, пораженный удивлением смотрел на нее Дик Лантри, молодой американец, четыре месяца назад так увлекавшийся ею на «Indo-Chine». Медленно двигающиеся экипажи, задержанные чем-то впереди, в эту минуту остановились. Лантри быстро перескочил через перегородку, и не успела Иза вскрикнуть, как он был у ее гондолы и уже целовал ее руку, громко здоровался с «мистером Дюбуа» и хохотал, захлебываясь от радости, что он нашел их. Два gardiens de la paix в мгновение ока вытащили американца из толчеи экипажей, где пешие не допускаются, но Иза успела шепнуть ему: «Молчите, — ни слова о нас, — вот адрес, — она бросила ему свою карточку: — мы сейчас будем дома»…
Будимирскому эта встреча была более чем неприятна, но он понимал, что объяснение необходимо и потому не противоречил, когда Иза потребовала от него немедленно вернуться домой. Гондола шагом доехала до выезда из круга и помчалась на Монборон.
«Ерунда, — думал Будимирский, — скажу, что мы путешествовали на Дальнем Востоке инкогнито… ввиду… ну ввиду той политической миссии, что ли, которой я был облечен и которая кончилась, почему я здесь и ношу свое имя…»
Он так и объяснил метаморфозу, действительно поразившую Лантри, когда последний через час поспешил на виллу «Иза», и жизнерадостного янки удовлетворило это объяснение, но… через несколько минут, когда к нему вышла Иза, и «князь» оставил их, — Лантри услышал другое. Иза, которая испугалась лишь в первую минуту, когда увидела Лантри, была теперь бесконечно счастлива, — она не сомневалась ни в бесконечной преданности, ни в чистой любви этого «практичного» во всем, но с возвышенной душой американца, который не шутил со словами.
Это был первый человек, которому Иза могла вполне довериться, и что-то подсказало ей, что это пора сделать.
Ее простая, безыскусственная исповедь, ее жизнь, полная невероятных приключений, даже ее отношения к таинственным старцам Гималаев не вызывали сомнений в Лантри, — он не мог не верить этим чудным глазам, с такою верою и мольбой об участии обращавшимся к нему…
— Вы знаете, что я слуга ваш… что для вашего покоя и счастья я не пожалею ни состояния своего, ни жизни… Приказывайте, что я должен сделать?
— Ничего, ничего пока… Еще два месяца почти я должна быть здесь… да, два месяца, — дорога месяц… как раз будет 8 лун… Ранее я не могу изменить назначенной мне задаче… Но я чувствую, что вы мне будете необходимы… В чем — не знаю еще… Я часто переживаю ужасные минуты, — у меня подруга есть, правда, чистая и чудная душа, но… она много слабее меня… В ней я не могу поддержки найти…
Лантри долго беседовал по душе с Изой и остался обедать на вилле, ни одним словом, ни выражением лица не выдав Будимирскому, что он узнал, кто скрывается под титулом князя Буй-Ловчинского, какую «миссию» он имел на Дальнем Востоке.
За обедом было большое общество, и веселие достигло своего апогея, когда пенистое вино заискрилось в бокалах… Какой-то мадьярский магнат из прихлебателей собирался произнести спич, когда лакей подал Изе телеграмму на серебряном подносе.
Иза прочла ее, побледнела и молча передала ее через стол Будимирскому. Он быстро пробежал ее и остолбенел, зашатался, чуть не упал, но, видя удивленные взгляды окружающих, быстро оправился…
— Что случилось? — обратился к нему сосед.
— Мой друг в России скончался, — ответил он. Телеграмма гласила:
«Неделю назад получила твое письмо Ниццы. Спешу сказать, была здесь важная женщина, индуска с китайскими властями, ищут каких-то убитых японцев, твоего англичанина, тебя. Педро не показывался. Пароходом выехали Европу. Послала Педро с этим же пароходом. Чувствую несчастие. Педро пригодится. Он знает твой адрес…»
Телеграмма была от дуэньи, которой Иза написала письмо, устроившись в Ницце.
Будимирский быстро покончил с обедом и увлек Изу в будуар. Он молчал, но лицо, перекосившееся от ужаса, говорило, что он чувствовал.
