Милорд (СИ) - Баюн София
Зато чувствовал себя человеком, который продолжал любить обоих.
Мартин молчал. Он не хотел показываться Виктору в таком виде и думал привести себя в порядок в беседке, но побоялся, что тот без его присмотра что-нибудь натворит. К тому же там, в беседке, он постоянно чувствовал незримое присутствие Мари, которое его раздражало.
Но реакция Виктора его удивила — он ожидал радости, злорадства, попыток причинить боль или добить. Но никак не отчаяния, тоски и искреннего раскаяния.
И Мартин не мог не признаться себе в том, что в душе шевельнулось тщательно запертое чувство. Он хотел помочь. Хотел — и не мог, потому что Виктор не оставил ему выбора. Сделал все, для того, чтобы Мартин больше не смог сочувствовать ему.
Не смог любить, потому что монстры не заслуживают любви.
«Ты так ничего и не понял. Если бы монстров никто не любил — их бы не существовало», — подумал он, погладив подлокотник кресла.
Под ладонью стелился теплый бархат. С детства знакомое прикосновение. Обивка кресла не истерлась и не засалилась за годы, и само кресло осталось таким же, как он его создал. В кресле никто никогда не сидел. И самого кресла не существовало. Кресла не было, как и человека, сидящего в нем, а любовь была, и отчаяние вместе с ней. Омерзительный парадокс.
— Что тебя заставляет так метаться? — вывел Мартина из размышлений голос Ники.
— Совесть, — ухмыльнулся Виктор, чувствуя, как тоска медленно ослабевает.
— Он не стал бы тебя мучить. Он не такой, как ты.
— Нет, милая, моя собственная совесть. Не этот, чтоб его, сверчок в зеленом сюртуке.
— За что же тебе стыдно?
Голос звучал, голос задавал вопрос, но Мартин не чувствовал в нем никаких чувств. Будто это отзывалась глубоким женским голосом бездушная программа.
— За него. За тебя. За все, что я сделал когда-то и за то, что еще обязательно сделаю.
— Театр тебя испортил, — заметила Ника. — Не иначе та женщина научила тебя таким патетическим речам.
Мартин почувствовал, как в душе Виктора рывком ожила мутная злость. Пришлось встать с кресла и подойти к проему.
— Не смей говорить о ней, тем более в моей, черт возьми, кровати! — прошипел Виктор, сжимая ее подбородок и заставляя посмотреть себе в глаза.
— Как скажешь, — слабо улыбнулась она.
Мартин чувствовал, как сильно Виктор сжимал пальцы и точно знал, что ей больно. Но прочитать эту боль по ее лицу было невозможно.
«Не смей».
— Ах, надо же, кто зашевелился! Ты там в креслице у себя подыхал, вот и проваливай обратно! — в голосе Виктора отчетливо звенело подступающее безумие, а на лице Ники впервые отразилась растерянность, а следом за ней — испуг.
— Не смей! — выдохнула она.
И сейчас этот страх коснулся сознания Виктора ледяной водой, смыв остатки тоски. А следом за ним ожила ревность. То, что еще недавно сыто затихло, удовлетворенное болью, теперь снова владело разумом.
«Чтоб тебя!»
Случилось то, чего он больше всего боялся. Срыв произошел именно сейчас, когда у Мартина почти не было сил.
«Помочь тебе, котеночек? — вдруг раздался над ухом вкрадчивый голос. — Решай быстрее, или хочешь проверить что он сделает с девочкой?»
«Да, да, черт тебя возьми!»
«Что „да“, хороший?» — голос звучал, но самой Мари не было видно.
«Помоги мне», — с ненавистью выплюнул Мартин.
Она прошла мимо, обдав липким запахом духов. Он видел, как бархатный подол черного платья обвивает ее колени. Как вздрагивает в такт шагам белоснежный венок. Она никуда не торопилась.
Наклонилась над проемом:
— Ой, как там некрасиво…
— Да не стой же ты! Или дай мне!
— И что ты станешь делать? — вкрадчиво спросила она. — Смотри горло себе не вскрой в благородном порыве, они же у тебя бурные и внезапные, как эпилептические припадки.
Она стала спиной к проему, широко раскинула руки, улыбнулась ему и продекламировала, соблюдая нарочитую академичность:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144}) — Слетайтесь, духи смертоносных мыслей, Мое вы извратите естество, Наполните меня всю, целиком, и капли не оставив, Жестокостью! Пусть кровь моя густеет, И больше нет пути сомнениям в мой разум, Нет доводов рассудка и совести уснувшей угрызений, Что помешать могли б задуманному делу!Не успел Мартин ответить, как она упала спиной в проем, как должно быть, когда-то падала с моста в ледяную реку.
Он бросился к проему и в тот же миг раздался глухой звук удара и всхлип, приглушенный ладонью.
— Дрянь! — в голосе Виктора было столько отвращения, словно он увидел на месте Ники насекомое. Он держал ее за плечи, чуть отстранив от себя, и Мартин чувствовал его нарастающую тошноту.
Мартин смотрел Нике в глаза и про себя умолял ее молчать, чтобы не разбить хрупкий морок.
«Значит, вот как. Не только кровь нужна, нужно еще и договариваться с тем, что мне отвратительнее всего. Никакой Мари здесь нет и быть не может, но откуда, черт возьми, она все-таки взялась?..»
А Виктор чувствовал, как гаснет, шипя словно залитый водой костер, вырвавшееся наружу безумие. Красивая блондинка в белоснежном венке улыбалась ему, и кровь с перерезанного горла текла на воротник. Черная капля сползала с уголка губ, оставляя маслянистый след.
…Он вскрыл Мари горло, держа за волосы. Они стояли на мосту, безлюдной майской ночью, и он обнимал ее за талию и в этот момент чувствовал себя почти влюбленным в нее. Мари была прекрасна, сказочно красива, настоящая Офелия, с ужасом смотрящая на приколотые к его нагрудному карману фиалки.
Почти бутоньерка. Почти свадебные костюмы — вот и на невесте белый венок.
Фиалки. Рита выбрала такой же цветок. Тайный знак, означающий переход за грань. Но Риты не было на мосту и она не могла видеть, как он сделает то, ради чего приехал в город в тот день.
Лезвие прошло мягко и бесшумно. Рана сначала показалась ему тонкой ниточкой, ожерельем на белоснежной коже. Мари успела растерянно посмотреть вниз, а потом поднять на него полный животной тоски взгляд, и в этом взгляде он прочитал осознание.
Он смотрел ей в глаза, когда она умирала. Смотрел, улыбался, а потом наклонился и поцеловал ее.
Потому что любил ее в этот момент.
Потому что кровь казалась медом на леденеющих губах.
Потому что никогда, ни к кому больше не испытывал таких чувств. Виктор выпивал поцелуем ее смерть и в последний раз в жизни был так ошеломляюще счастлив.
Он разжал руки, и Ника медленно отстранилась, встала с кровати, а потом, подобрав с пола кофту, выскользнула за дверь.
Мартин успел приглушить ладонью облегченный вздох.
— Это твои шуточки?! — прошипел Виктор.
«Нет, — честно ответил Мартин. — Я понятия не имею, откуда она взялась».
— Лжешь.
«Ты знаешь, что нет».
— Мы поедем, черт тебя возьми. Поедем и сделаем то, что ты хочешь… она… она не твой призрак, она не будет преследовать, если мы станем… ты ведь не убивал ее… — растерянно пробормотал Виктор, но Мартин услышал в его голосе нотки фальши. Едва заметные, но для Мартина отчетливые, как признание.
«Что ты задумал?!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— Сделаю… все сделаю, как ты хочешь… — бормотал он, раскачиваясь, и его виски начинало едва заметно ломить.
Сильнее и сильнее. Наконец, не выдержав, Виктор широко улыбнулся и расхохотался, истерически и зло. Он смеялся в черный потолок, упав на спину и царапая простыни, будто пытаясь их разорвать.
