Алексей Самылов - Аномальщик. Часть 1
А тут еще история одна нехорошая приключилась. Приехали как–то в деревню парни лихие. Проездом, до Ирбита. Ну и прознали они про дом–то на отшибе.
Нашли их через день, как они пропали. Парнишка, что и нашел их тела у реки, заикаться начал. Да и взрослые увидев, вздрагивали и крестились. Лица, перекошенные в диком ужасе, будто они видели самого нечистого и всю армию демонов, долго потом снились многим. А пальцами покойники в землю вцепились так, что пришлось откапывать.
А Петр и Марья, стали еще реже на людях показываться. А бабы, племя болтливое, такие небылицы стало про них сочинять. И про огни какие — то, якобы кружащие вокруг дома, и про силуэт женский на метле, на фоне луны. А еще кто–то даже видел волка, зело крупного, что пробегал по полю, в сторону их дома.
Случился как–то в деревне падеж скота. То ли пастух не туда стадо завел, то ли еще что. Но стали говорить, что, мол, это они, те, что на отшибе пакость сделали. Особенно Агафья, Никодима–старосты жена, ярилась. У нее корова — то стельная была, с животом.
И когда пришла Марья в очередной раз в магазин, за нитками, да иглами, окружили ее бабы, да принялись орать, обвинять. Одежу на ней порвали, а когда она отбрыкалась от них, попал кто–то в голову ей камнем. Без памяти лежащую, отвезли ее в лазарет, сообщили Петру. Тот приехал на подводе, мрачнее тучи. Тут заметили, что худенький, жиденький паренек, превратился в широкоплечего мужика, ростом под притолоку. Как пушинку подхватил он Марью, перенес на подводу.
Молча оглядел он притихший народ, сплюнул презрительно и уехал. А вскоре слегла та самая Агафья, что бойчее всего говорила о Марье. У скотины убирала, да проткнула руку гвоздем. Рука вспухла, пальцы стали, как сосиски. Слегла баба, слабость по телу пошла. Муж ее даже в город повез, врачу показать. Раньше–то все к Марье ходили, ну а после всего, как пойдешь…
Обошлось все, но руку бабе резать пришлось, гноя чуть не кружка вышла. Шрам уродливый так и остался на руке. Еще пара особо бойких бабешек, просто заболели, кто простудой, кто ногу подвернул, кто руку ушиб…
После этого трогать их опасались, а они совсем появляться в деревне перестали.
А в один из дней, увидели люди, что по дороге, прочь из деревни, идет та самая Марья, ведя за руку светловолосого мальчика. Один из мужиков осмелился, спросил, где Петр–то. Та лишь рукой в сторону Лысого Холма махнула и молча пошла дальше. Больше ни Петра, ни ее никто не видел…
* * *Вторую неделю лазаю я по окрестным лесам. После той ночной беседы, желание лезть на том холм как–то пропало, несмотря на все любопытство. Это меня удивляло, раньше бы весь измаялся, разрываясь между желанием и опасностью. А теперь, как–то странно равнодушно к этому относился.
Написал пару картин. Любимую тему — закат. На одной из них была окрашенная в пурпур скала над рекой. На другой поле и вид на лес с высокого холма на фоне алого круга.
Странное дело, но домой в город совсем не тянуло. Иногда казалось, будто я здесь и живу и жил всегда.
Деревня была почти безлюдной. Всего с десяток домов, где жили постоянно. Еще пара десятков — дачи городских. Вакуум общения меня не тяготил, я и раньше не гнался за славой бесплатного радио.
Я бродил средь стволов, по полям, по берегу реки, вдыхал запахи лета. На сердце был какой–то странный, безмятежный покой. Подолгу стоял возле речного переката, слушая журчание воды. Лежал на лесной поляне, в густой траве, среди дурманящего медвяного аромата и смотрел в высокое голубое небо, разглядывая проплывающие облака. А ветер шумел в кронах, касаясь теплой лапой обнаженных пяток.
И каждый день был короток, как первый поцелуй и долог, как зимняя ночь. Вечером я пил с дедом крепкий чай, в тишине старого дома, жалея, что нет камина и удобного кресла, для полного счастья.
Дом, про который он рассказывал, действительно стоял на окраине. Я удивился, когда увидел его. Никаких признаков обветшания, даже забор и тот не думал куда–то покоситься. Вполне просматривалось место, где раньше сажали. В палисаднике зеленели яблони, а вот огород был и подзапущенным, заросшим.
Зеленое железо крыши блестело на солнце. Заходить я не решился, ограничился внешним осмотром. Кстати дверь в дом пересекала доска прибитая чуть наискось.
— Слушай, дед, — спросил я тогда деда, вечером, придя со своей прогулки. — А Михалыч–то этот, с ним дальше, чё было? — спросил, надеясь на еще одну загадочную историю. — Он где? Умер или что?
— Не знаю, — ответил дед. — Он редко на людях появлялся. Что с ним случилось, где он, никто не знает. В дом его желающих войти не было.
— А доску кто наколотил?
— Парень приезжал один. Машина у него была дюже странная, огонь на ней был нарисован. И рычала она словно трактор. Прожил здесь всю зиму, с осени. Потом уехал, но вернулся. Уже пешком. А под утро на двери уже доска была прибита. Парня этого больше не видели.
Он закурил самокрутку, которую набивал во время рассказа и выпустив дым добавил:
— Вот так …
* * *Август завершался густыми туманами и мелкими дождями по ночам. Июль прошел незаметно, я позвонил домой, что остаюсь еще на месяц. И вот кончался и он. Еще пара дней и придется возвращаться к городской суете.
Это утро выдалось пасмурным. Дождя не было, но солнце пряталось за серо — стальную ширму облаков. Мы с дедом сидели на лавке возле дома. Я молчал, придавленный необходимостью уезжать. Дед тоже не нарушал тишины, видно задумавшись о своем. И этот момент не напрягал меня, как раньше, в той, городской жизни. Казалось, это было так давно…
Не знаю, что меня заставило посмотреть на тот конец улицы. Тут же рядом вдруг стал неторопливо и как — то мощно подыматься дед.
В конце улицы шла странная четверка. Первым выступал высокий, здоровый парень, в старой потертой штормовке. Его длинные распущенные волосы рассыпались по желто — зеленой ткани. И хотя до них еще было довольно далеко, я ощутил его буквально пронзающий, пристальный взгляд, от которого по телу побежали мурашки.
Справа от него шел чел, тоже с длинными волосами, но убранными в хвост. Он был худощав, роста немного ниже первого, и в его движениях чувствовалась хорошая гибкость. Он напоминал ящерицу. Или кота. Большого хищного, смертельно опасного кота. Одежда, вся в черной гамме, лишь подчеркивало это. Ничего в ней такого не было, только было не понятно, где заканчивается куртка и начинаются брюки.
Слева от высокого, шла девушка. Даже дух перехватило от ее пьянящей, дерзкой какой–то красоты. Насмешливо изгибался алый абрис губ. Эту же эмоцию подчеркивала слегка вздернутая правая бровь. Черные волосы, блестели на солнце, и ветер только с краю смог вытащить пряди из густого переливающегося антрацитового водопада.
Странное дело, но простые вещи, расстегнутая светло — кремовая ветровка, простая серая футболка и синие джинсы каким–то образом лишь подчеркивали ее естественную, без грана макияжа (поверьте художнику), красоту.
Слева же, рядом с девушкой шел еще один паренек, на вид лет двадцать. Он в отличие от первых трех шел как–то весело, крутил головой, что–то говорил своим спутникам.
Я не видел, отвечали они ему или нет, но парнишка улыбался. Одет он был в джинсы и серую куртку.
Они приближались, и напряжение какое–то в воздухе, тоже нарастало. Как при приближении грозового фронта. Сердце, было замерло, но потом я почувствовал его биение все сильнее и сильнее. Голову будто стянули обручем. В грудь, будто кто коленом уперся, но при этом дышать было легко.
Тело стало тяжелым, я даже руки поднять не мог. Реальность вокруг начала расплываться, как будто заслезились глаза, которые по ощущениям были абсолютно сухи. Контуры фигур этих странных людей стали расплываться, и иногда в этом мареве вокруг них, что — то мелькало. Быстрыми росчерками, словно языки призрачного разноцветного пламени.
Стихли все звуки и в этой звенящей тишине, я услышал далекий, что–то вроде перезвона, который я не знал с чем сравнить, настолько он был тихим (но в тоже время отчетливым). Этот звук будто вытаскивал что–то из груди, хотелось рыдать и кричать в серое небо.
Они поравнялись с нами, меня будто вжало в лавку, а идущий первым парень повернулся в нашу сторону и слегка кивнул нам…
… Резко вернулись звуки, зашумел ветер, загомонили птицы. Я выдохнув, ошалело посмотрел по сторонам. Эта странная четверка стояла возле того самого дома на отшибе. Они просто стояли, ничего не делая. Через некоторое время, они как–то так ловко, скользнули (именно скользнули, а не зашли) в ворота.
Я вздохнул и посмотрел на деда. Тот стоял, нахмурившись, задумчиво глядя на лес.
— Пойдем, — наконец сказал он. — Надо баню подтопить. К вечеру гости будут.
— Они что–ли придут? — кивнул я в сторону ушедших.
Дед посмотрел на меня долгим, каким–то отстраненным взглядом.
