Затерянные в Чарусах - Владимир Васильевич Бойков
— А если я тебя пристрелю? Скажу, побежал в лес. На предупредительные выстрелы не отреагировал.
— Чего ж до сих пор не стреляли?
— Жду, пока все о себе расскажешь. Окажешься крупной рыбой, шпионом или заговорщиком, оставлю в живых, ну, а если мелочью, задохнувшейся от бздюхов — пристрелю. Ни награды за тебя не получишь, ни поощрения. Так что давай, запевай…
Беглец с откровенной ненавистью всмотрелся в своего преследователя и грубо перейдя на «ты» выдавил сквозь зубы:
— Да, рыба я крупная, такую ты еще не ловил. Застрелишь, тебя самого к стенке поставят. Так что, давай, догоняй. — Пассажир резко сошел с насыпи и неторопливо направился к лесу.
— Стой, стрелять буду! — заорал энкаведешник, но «враг народа» не соизволил даже оглянуться.
Они быстро углубились в дебри и, проплутав в этом диком лесу два дня, не повстречали в нем ни одного человека, не наткнулись ни на тропу, ни на дорогу, а на третий день уперлись в болото. Поели белой, совсем незрелой клюквы и каких-то сырых грибов.
— Подстрели хоть птицу какую-нибудь, — попросил «враг». — Ведь с голоду помрем.
— Лучше тебя, — заскрипел зубами энкаведешник.
— Людоед, — совсем незлобно возмутился беглец. — И зачем ты ко мне привязался? Возвращайся назад, а я тут останусь. Лучше в лесу помру, чем от пули.
— Нет уж, сдохнешь ты только от пули, — уверенно пообещал капитан.
— Ну, раз так, тогда чем быстрей, тем лучше, — сказал пассажир и пошел прямо в болото.
Следующую ночь они провели на крохотном клочке суши. Проснулся Прокофий от кошмара. Ему приснилось, что к его островку приближается неведомое чудовище. Оно бежало по трясине, не проваливаясь и не выбирая дороги. Без лица, без глаз, только полуоткрытый рот с черными зубами на бесформенной голове и руки-крюки, жадно выставленные вперед, которые как будто что-то ловили в густом тумане. Капитан хотел выхватить пистолет, но не смог этого сделать — тело не слушалось. Он закричал, но выдавил из себя лишь жалкий стон. Чудовище зависло над ним, оскалилось и плотоядно взвыло от радости. А дальше чекист или провалился в беспамятство или, скорее всего, потерял сознание. Очнулся, когда рассвело. Его пленник ухитрился развязать ремень, которым был привязан к березе, и сбежал.
«Надо было пристрелить», — мрачно подумал капитан. Проверил, не пропал ли пистолет, посмотрел на затянутое облаками небо и пошел искать выход из болот. На горизонте как будто маячил лес, но прошел целый день, а он так и не приблизился ни на йоту, продолжая мерещиться в зыбком мареве где-то на самом краю земли.
22.
Профессор надолго замолчал, залил кипяток в глиняный горшочек, накрыл его сложенной вчетверо салфеткой.
— А потом его обнаружил кто-то из деревенских, — догадался Валерий.
— Именно так. Говорят, он сразу вступил в конфликт с жителями. Никак не мог понять, почему у них нет председателя колхоза, секретаря парткома, грозился расстрелять всех за саботаж, когда его отказались сопроводить в ближайший сельсовет. Целую неделю он носился по острову, размахивая пистолетом, пока не наскочил на Ивана. На том была старая белогвардейская форма, без погон правда, но в хорошем состоянии, поскольку хозяин её очень берег. В Чарусы Иван попал в двадцатые годы, уходя от облавы, устроенной красноармейцами. Судьба распорядилась по-своему: красных поглотила трясина, а царского офицера спасли местные жители.
Прокофий не долго колебался, как ему поступить, он решил расстрелять контрреволюционера. Иван спокойно выслушал зачитанный приговор, но когда чекист поднял от своей бумажки глаза, то увидел наставленный ему прямо в лоб ствол вороненого нагана. Они устроили в деревне настоящую перестрелку. Бой закончился скоро: у Прокофия кончились патроны, а у Ивана остался один. Бывший белогвардеец подошел поближе, прицелился энкаведешнику в сердце и сказал: «Или будешь жить, как все, или сейчас умрешь. Слово офицера». Чекист поклялся.
С тех пор Прокофий перестал насаждать в деревне марксизм-ленинизм. И вскоре стал верующим. Вот только в качестве иконы повесил он у себя фотографию Сталина. Сома тоже обратил в свою веру и подарил тому журнальный портрет Ленина.
Поселился новый житель у старика Федота — отца Пелагии, прямого потомка колдунов, преследуемых когда-то патриархом Никоном. Они объявились здесь почти одновременно с раскольниками, скрывавшимися от того же самого церковного деятеля. Поэтому и раскольники и колдуны жили, в общем-то, мирно, да и сейчас так живут. Разлад приносят новые люди. Рассмотрим для наглядности ваше поведение. — Профессор заговорил сухим невыразительным тоном внештатного лектора. — Вот вы все носитесь, пристаете к жителям со странными вопросами, утверждаете такое, что не может совместиться с их представлениями об окружающем мире. Поймите, наконец, здесь существуют свои древние устои, свое мировоззрение, свое социальное равновесие, можно сказать. Почти гармония. Причем в очень непростом и замкнутом мире…
— Ленин, Сталин в рамках — это древние устои?
— Вернемся к Прокофию. — Профессор не отреагировал на замечание. — Он, в отличие от вас, быстро сообразил, как себя вести и сдружился с колдунами — силой, по его мнению, более весомой, чем староверы. В конце концов, он превзошел своих учителей, да так, что сейчас, пожалуй, и сам не рад этому. Его мистическая темная сила, как высказался однажды Василий, вышла из-под контроля хозяина. После смерти Федота, Прокофий и Пелагия жили как муж и жена, а потом она ушла к вновь прибывшему Николаю. Боюсь, что тот не долго прожил бы здесь семейной жизнью, но Пелагия и сама не слаба по части магии, и Николая чему-то научила, так что равновесие, слава богу, не нарушилось. — Аркадий Аркадьевич закончил повествование, вздохнул с облегчением, вроде как трудное задание выполнил и внимательно посмотрел на Валерия.
— Почему вы раньше не рассказывали этого?
— Не знаю. У меня есть подозрение, что я не всегда самостоятелен в своих порывах. Вы меня понимаете?
— Не совсем.
— Случается, знаете ли, такое любопытное состояние: говорю не совсем то, что собирался, а, сказав, вдруг обнаруживаю: да ведь именно это я и имел в виду. Мое отношение к некоторым явлениям здесь постоянно меняется.
— Да, я и за собой замечал подобное. А сейчас вы рассказываете именно то, что хотите?
— Пожалуй… впрочем, кто знает…
— Ну, хотя бы чисто исторические факты верны?
— Надеюсь. Я так слышал и, по-моему, ничего не исказил.
— Расскажите о Василии и Герасиме.
— О Василии? Вот он из раскольников. Наверное, самая чистая душа на острове. А Герасим? С одной стороны, он весьма словоохотлив, но о своем прошлом рассказывает скупо, так что я о нем мало знаю. Немецкий летчик Ганс. Разбрасывал над позициями красноармейцев листовки. Сбит
