Сергей Владич - Тайна распятия
Глава 13
Он не был распят, но спасен
«Афраний! Значит, это все-таки был он, верный, надежный, незаменимый и всезнающий начальник тайной службы Иудеи. Предатель! Доносчик!» — Гневу Гая Понтия Пилата не было предела. В ярости он мерил широким шагом зал для гостей в его резиденции в Кейсарии Приморской. Спасибо Титу Валерию Туллию, старому боевому товарищу, а то он так бы никогда и не узнал о предательстве Афрания и продолжал бы доверять ему самое сокровенное. Теперь его, Гая Понтия Пилата, отзывают в Рим, и защиты ждать неоткуда — Сеян обвинен в заговоре и казнен, и все это еще неизвестно чем кончится. Пригрел змею на груди! Ему, больше солдату, чем политику, было совершенно непонятно, как такое могло произойти. Десять лет они вместе с Афранием обходили все хитросплетения местной политики. Десять лет в боях означали бы для Пилата братство, которое ничто не могло порушить. Такими всегда были его соратники по оружию — командиры римских когорт, манипул и центурий, и даже здесь, в Иудее, они оставались честны друг с другом. Впрочем, следует признать, что в политике дела обстоят иначе, чем в боевом товариществе, и как раз с этой точки зрения все было понятно и объяснимо: если кто-то доносит тебе на всех остальных, то стоит ли удивляться, что и на тебя рано или поздно тоже настрочат донос, причем сделать это могут одни и те же люди. Запросто! Гнусная, подлая страна!
Пилат велел позвать командира центурии разведчиков Гнея Корнелия. А когда тот, как и положено боевому разведчику, неслышно вошел, коротко приказал:
— Найти и арестовать Афрания! Сделать все тихо, чтобы ни одна живая душа не узнала. Будь осторожен, у него повсюду свои люди. Возьми с собой только фрументариев, а из них — самых надежных, которым можно доверять, как самому себе.
Гней Корнелий даже глазом не моргнул, хотя приказ префекта был более чем неожиданным. Афраний пользовался в Иудее уважением и авторитетом, его исчезновение не пройдет незамеченным, и не исключено, что в результате они утратят контроль над ситуацией в провинции… Но он привык не обсуждать приказы, а выполнять их. Так будет и в этот раз.
Старому и опытному солдату было невдомек, что Гая Понтия Пилата проблема контроля над ситуацией в Иудее и Самарии больше не волновала. Его вызывали в Рим. И то, что должно произойти с Афранием, было его последним приветом как ненавидимой префектом провинции, так и тому достойному всяческого сострадания римлянину, которому предстояло занять его место.
* * *На сей раз префект Иудеи назначил Афранию встречу не в своих личных покоях, как это иногда случалось, и не в саду, как обычно, а в ненавистном Пилату зале суда. Именно туда привели арестованного начальника его собственной тайной службы. Судя по докладу Гнея Корнелия, Афраний был выслежен, а затем арестован — тихо и без сопротивления. Как это ни удивительно для такого сурового внешне человека, но схватили его тем же вечером, просто и без затей — в доме у одной из женщин, которые время от времени привлекались тайной службой для выполнения заданий. Видимо, и Афранию ничто человеческое не было чуждо.
Когда Афрания ввели в зал, на Ершалаим уже спустилась ночь. Пилат сидел в своем кресле, положив руки на подлокотники и слегка склонив голову набок. Он пристально смотрел в глаза стоящего перед ним Афрания, будто пытаясь что-то в них прочитать без слов. Бесполезно. В мерцающем свете факелов глаза арестованного были темны, неподвижны и непроницаемы.
— Я даже затрудняюсь, с чего начать, — наконец произнес Пилат. — Может быть, ты сам ответишь на вопросы, о которых, учитывая твой проницательный ум, ты, несомненно, догадываешься?
— Догадываюсь, — с достоинством ответил Афраний. — Но, согласись, отвечать на незаданные вопросы — это верх неосмотрительности, граничащей с глупостью. А пребывая в зале римского суда со связанными руками, следует быть вдвойне осторожным.
— Да, ты знаменит своей осторожностью. Но и у тебя случаются промахи. Особенно это касается донесений кесарю. Зачем ты сделал это? Кто тебе платит, Афраний? Вернее, платил, потому что деятельность твоя подошла к концу.
— Миром, префект, правят страх и деньги. Страх — это мое ремесло, а что до денег… Я всегда делаю только то, во что верю, и за это беру плату. Это — честный подход.
— Ты смеешь говорить о честности?! Твой донос кесарю — это честно?
Услышав о доносе кесарю, Афраний, как показалось Пилату, вздохнул с облегчением. Очевидно, у него были и другие грехи, по сравнению с которыми письмо Тиберию было не самым ужасным проступком.
— Я обязан был предупредить императора о той ошибке, которую ты совершил, будучи ослеплен ненавистью к Иудее и Каифе. Я же говорил тебе тогда, в тот день перед Пасхой три года назад, что приговор Иешуа из Назарета Галилейского следует утвердить. Ты меня не послушал, и теперь христиане распространились повсюду, а ты ничего не предпринимаешь!
— Какая тебе была разница, Афраний? Ты ведь не римлянин и не иудей — сириец, а это дело касалось только Каифы и Рима. Между нами оно и должно было быть решено.
Афраний, похоже, предпочел бы не отвечать на этот вопрос. Он стоял молча, отведя глаза в сторону. Пилат почувствовал, что попал в точку.
— Почему ты не отвечаешь? Говори! — грозно крикнул Пилат и стукнул кулаком по подлокотнику.
— Да, префект, я сириец, но я римский гражданин, — произнес наконец Афраний. — Твое решение освободить назаретянина было ошибкой, которая, может быть, приведет к непоправимым последствиям. И я не жалею о том, что сделал. Больше я тебе ничего не скажу.
Афраний замолчал.
— Я знаю, — понизив голос, почти шепотом, но злобно произнес префект, — я знаю, в чем дело. Это все ложь для отвода глаз. Что ты понимаешь в делах империи! Просто Каифа заплатил тебе. Это из-за него ты склонял меня утвердить приговор. Тебе нет и никогда не было никакого дела до судьбы Рима. Он же подговорил тебя написать донос. Ты просто алчный человек, притом — бесчестный. Ты будешь наказан.
Пилат встал и позвал стражу:
— Уведите его. И пришлите ко мне Гнея Корнелия.
* * *Афраний ожидал чего угодно, но только не этого. Без сомнения, он предпочел бы тюремному заключению казнь, но Пилат, видимо, рассудил по-иному. Когда после продолжительной тряски в повозке и перехода по ступеням, которые вели куда-то вниз, ему развязали глаза и руки, он увидел, что находится в каком-то подземелье, выдолбленном в скале, куда свет проникал только через маленькое отверстие в потолке. Вход в пещеру был перекрыт двойной массивной железной решеткой. Двое солдат приковали Афрания одной ногой к железной цепи, длина которой позволяла ему перемещаться по пещере, но не давала дотянуться даже кончиками пальцев до решетки у входа. Очевидно, это было сделано с целью предосторожности, чтобы узник даже и не пытался открыть ее.
Гней Корнелий проследил, чтобы все было сделано, как велел префект, собственноручно закрыл замок на решетке, однако ушел не сразу. Он постоял еще несколько секунд, с сожалением взирая на Афрания с внешней стороны решетки, отделяющей узника от свободы.
— По приказу префекта ты проведешь остаток своих дней здесь, — произнес он. — Незавидная судьба. Впрочем, Понтий Пилат милостив. Он сказал, чтобы я передал тебе, что место это не простое. Эта пещера находится на вершине горы Фавор. Это, кстати, в Галилее, тут и Назарет неподалеку. Последователи бродяги Иешуа из этого самого Назарета верят, что именно здесь, на этой горе, он, которого ты так хотел убить, узнал о своей божественной сущности и преобразился. Они так и говорят об этих местах — гора Преображения. Хотя я лично в это не верю: вот уже скоро год, как тут находится римский гарнизон, и с ним никаких чудес до сих пор не произошло.
Так вот, префект сказал, что если Он захочет простить тебя, то пусть сотворит чудо преображения и с тобой. А если Он оставит все как есть — так тому и быть, до конца дней твоих ты будешь помнить о том, что намеревался свершить. Все на этом. Прощай.
Гней Корнелий удалился.
Афраний не проронил ни слова. Слишком много он видел в своей жизни, слишком часто сам принимал решения относительно судеб других людей — жить им или не жить, быть или не быть. Он знал, что уговоры и посулы тут бесполезны. Да он никогда и не опустился бы до мольбы. Афраний лишь мысленно послал проклятие Пилату. Это было единственное, что он мог сделать в тот момент.
Сидя в заключении, он часто возвращался к событиям тех дней в поисках согласия со своей совестью и укреплял свой дух. Ведь все было не так, совсем не так, как рассудил Пилат. Никаких денег от Каифы он не брал — это было совершенно невозможно. Просто Афраний понял, какую угрозу несет новое учение Риму, и по своему разумению искренне считал, что требование Каифы о казни Иешуа следовало удовлетворить.
