Даниэль Дефо - Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня
В моем нынешнем положении я почти ни в чем не испытывал недостатка, к тому же боязнь дикарей-людоедов и забота о собственной безопасности притупили мою изобретательность, направленную на обеспечение себя всевозможными удобствами. Теперь я сосредоточился совсем на других вещах. Днем и ночью я только и думал, как бы уничтожить часть этих чудовищ во время их жестокого, кровавого ритуала и, по возможности, спасти жертву, которую они привезут с собой на заклание. Для осуществления этого намерения или хотя бы для того, чтобы запугать дикарей и отбить у них всякое желание соваться впредь на мой остров, требовалось потрудиться на славу. Однако от подобных планов пришлось отказаться. Для осуществления любого из них требовалось мое личное присутствие. А что мог поделать один человек против двадцати, а то и тридцати каннибалов, вооруженных луками и стрелами, из которых они стреляли не менее метко, чем я из ружья? Даже зверю пришлось бы тяжко, если бы он столкнулся с таким количеством врагов, и это притом, что их оружие не могло бы сразить его.
Иногда я думал, не сделать ли мне подкоп под то место, где они разводили костер, чтобы заложить туда пять-шесть фунтов пороха; он взорвался бы, когда они разведут огонь, и уничтожил бы всех, кто находится рядом. Но, во-первых, мне не хотелось тратить на них порох, которого у меня оставался всего один бочонок, и, кроме того, я не был уверен, что смогу устроить взрыв в тот момент, когда он произведет нужный эффект. В лучшем случае, взрыв оглушил и напугал бы дикарей, но не заставил бы их навсегда позабыть об этом месте.
Поэтому я отверг этот план и решил, что мне нужно устроить засаду, хорошенько спрятавшись в подходящем месте с тремя ружьями, зарядив каждое на два выстрела, и в разгар их кровавой церемонии выстрелить так, чтобы при каждом залпе наверняка убить или ранить по два-три человека, а потом наброситься на остальных с тремя пистолетами и тесаком. Я не сомневался, что управлюсь со всеми, будь их хоть двадцать человек. И я лелеял эту мысль в течение нескольких недель.
Я до того увлекся этой фантазией, что потратил несколько дней на поиски подходящего места для устройства засады, откуда можно было бы следить за дикарями. Я даже сходил к их капищу, немного привыкнув к нему. Однако если мысленно я рвался отомстить дикарям и устроить, так сказать, кровавую баню двум-трем десяткам людоедов, тревога, которую я ощущал в этом месте, поумерила мой пыл.
Наконец, на склоне холма я отыскал место, где можно спрятаться, ожидая появления пирог. Там была выемка, достаточно большая, чтобы в ней укрыться. Сидя в ней, я мог бы наблюдать за всеми их кровавыми делами и выстрелить в них, дождавшись, когда они столпятся в кучу, чтобы ни единый заряд не пропал даром, и с первого раза уложить трех-четырех человек.
Подготовившись к осуществлению моего плана и прокрутив все задуманное в голове, я стал ежедневно подниматься на вершину холма, находящегося примерно в трех милях от моей крепости, чтобы посмотреть, не видно ли в море каких-либо судов, проходящих мимо острова или направляющихся к нему. Однако месяца через два или три я устал от этих дежурств, всегда завершавшихся безрезультатно. За все это время так никто и не появился, причем не только у берега, но и на всем пространстве океана, какое я мог окинуть невооруженным взглядом или даже в подзорную трубу.
В течение всего времени, когда я совершал ежедневные восхождения на холм, мое воинственное настроение не ослабевало, и я чувствовал в себе силы уничтожить два-три десятка голых дикарей. Однако когда мои ежедневные безрезультатные дежурства начали мне надоедать, изменился и мой взгляд на задуманное дело.
Какое у меня было право судить и карать этих людей, словно они были преступниками, если Небеса столетиями позволяли им безнаказанно творить зло? Частенько я говорил себе так: «Откуда мне знать, какова воля Божья? Ясно одно: в глазах каннибалов людоедство не является преступлением, и, совершая свой грех, они не бросают этим вызова Божественной справедливости, как делаем мы почти во всех случаях, когда грешим. Для них убить пленника — не большее преступление, чем для нас зарезать быка, и человечину они едят так же спокойно, как мы баранину». В самом деле, в этом отношении у них было много общего со зверем.
Немного поразмышляв, я пришел к выводу, что был не прав. Дикари не были убийцами в том смысле, какой я вкладывал в их действия ранее, они убивали точно так же, как убивает зверь. Он обладал острым звериным разумом, но при этом оставался зверем, не понимая, что такое грех, преступление или справедливость. Разумеется, ужасно, что он убил помощника капитана, но это было сделано не со зла. Как я часто говорил ранее, зверь не есть воплощение зла. Если бы дело обстояло иначе, то я точно наложил бы на себя руки, чтобы покарать его. Но нет! Я был доволен тем, что могу выпускать его здесь, где он наслаждается свободой, не представляя опасности для других людей.
Эти рассуждения охладили мой пыл, и я стал понемногу отказываться от своей затеи, укрепляясь во мнении, что мое решение напасть на дикарей ошибочно. Мне не следовало вмешиваться в их дела, коль скоро они на меня не нападали, и моя задача состояла в том, чтобы, по возможности, не допустить такого развития событий. А если бы они меня обнаружили и напали на меня, то я знал бы, как поступить.
С другой стороны, я подумал, что осуществление моей задумки окончится для меня гибелью. Хотя я не сомневался, что перебил бы их всех до единого, и не только тех, которые высадятся на берег, но и тех, кто заявится сюда потом… если только кто-то из них не ускользнет от меня, чтобы рассказать соплеменникам о том, что произошло, и они не нагрянут сюда тысячами, чтобы отомстить за смерть своих сородичей.
Итак, я пришел к заключению, что мне ни в коем случае не следует влезать в это дело. Моя задача состояла в том, чтобы всячески скрываться от них и заметать свои следы, чтобы они не догадались, что на острове живет человек.
Моя новая пещера, мрачные знаки, моя решимость
В таком настроении я прожил около года. В течение всего этого времени я воздерживался от мысли расправиться с дикарями и ни разу не поднимался на холм посмотреть, не видно ли их и не оставили ли они каких-либо следов своего недавнего пребывания на острове, стремясь не допустить, чтобы во мне вновь проснулось желание перебить их. Я старался быть еще более незаметным, чем прежде, и редко покидал свое убежище. Совершенно точно можно сказать, что дикари, иногда появлявшиеся на острове, даже не подозревали о том, что здесь находится не только их великий идол, и поэтому никогда не заглядывали в глубь острова. Не сомневаюсь, что они неоднократно бывали на острове после того, как я узнал об их приездах и начал предпринимать меры предосторожности. Оглядываясь в прошлое, я не без ужаса думал о том, какова была бы моя участь, если бы я случайно наткнулся на них или был бы обнаружен ими в то время, когда, раздетый и вооруженный одним лишь ружьем, да и то заряженным мелкой дробью, свободно расхаживал по всему острову в поисках добычи. Что было бы со мной, если бы вместо отпечатка человеческой ноги я внезапно увидел человек пятнадцать-двадцать дикарей?
Полагаю, читатель не станет удивляться, если я признаюсь ему в том, что сознание вечно грозящей опасности и никогда не подкидавшая меня тревога убили во мне всякую изобретательность и положили конец всем планам относительно дальнейшего улучшения условий моей жизни. Я старался не стучать ни молотком, ни топором, опасаясь привлечь внимание дикарей. По той же причине я боялся стрелять из ружья. Но еще больший страх я испытывал, когда мне приходилось разводить костер, так как дым, заметный с большого расстояния, мог выдать мое местонахождение. Поэтому я занимался делами, требовавшими применения огня, в моем новом лесном жилище. Через некоторое время мне посчастливилось найти естественную пещеру, весьма просторную и глубокую, куда, как я был уверен, не посмел бы заглянуть ни один дикарь, даже если бы он оказался у самого входа в нее, и куда залез бы только человек, который, как я, остро нуждался в надежном убежище.
Это был замечательный, хотя и совершенно темный грот с сухим и ровным дном, покрытым мелкой галькой, и в нем не было никаких омерзительных или ядовитых существ, а на стенах и своде отсутствовали признаки сырости. Единственным неудобством являлся вход. Впрочем, это было надежное убежище, а с этой точки зрения, неудобный вход — преимущество. Я был очень обрадован такой находкой и решил перенести в этот грот самые ценные из своих вещей. Прежде всего, я намеревался спрятать здесь запас пороха и все свободное оружие. Я оставил в крепости все семь мушкетов, установленные на подставках, точно пушки, за внешним валом; их можно было унести при первом удобном случае. Итак, я перенес в грот весь свой арсенал и, опасаясь каких-нибудь неприятных неожиданностей, никогда не держал в крепости более двух-трех фунтов пороха. Также я перенес в грот весь имевшийся в моем распоряжении свинец, предназначенный для отливки пуль.
