Кристофер Мур - Выкуси
В общем, я страдаю.
А импланты нельзя. Я видела, что стало, когда синяя шлюха Животных овампирилась. Просыпаешься, а твой силикон весь на полу, и ты такая: «Эй, я типа у сотни чужих людей отсосала, чтоб их себе заполучить». Я примерно оцениваю. Уверена, что количество чужих людей будет варьировать в зависимости от доминирующих расценок на отсос и хирургию в каждом конкретном регионе. (Если у тебя мать медсестра, хочешь не хочешь, а приобретешь тайное медицинское знание.) И убирать с себя ничего нельзя, понимаете, если вдруг занадобится.
Даже макияж мне развезло — там, где Ронни пыталась придушить меня подушкой, так что на ремонт типа час уйдет. Я слыхала, иногда, если передознешься целым возом наркоты, умираешь не всегда, птушто сердце у тебя не останавливается, поэтому голову надо класть в целлофановый пакет. Только мне не хотелось — я навела себе грим Клеопатры на глаза, очень такой элегантный, чтоб при воскрешении выглядеть реально жарко. Поэтому Ронни надо было мне ладонью рот и нос зажать, пока дышать не перестану, а потом типа мне помаду подправить, если размажется. Птушто иначе я вся буду такая «подружка в коме»[6] не одну неделю, а МамБот разноется, как она не может меня отсоединить, ибо у нее-де муки совести из-за того, что меня всю жизнь чморила и никогда не ценила моей темной неоднозначности, внутренней красоты и чего не, а для такого мне слишком много всякой херни надо сделать.
Только Ронни даже не дождалась, пока меня вырубит. Я только пилюли «Солнечным восторгом» запила (птушто носферату полюбляют иронию) и легла на пол, как мы и планировали, чтоб Ронни меня потом просто под кровать закатила подальше от смертоносных солнечных лучей и мамы. Кароч, я оплакиваю утрату своей смертности и чего не, а Ронни такая фигак подушку мне на лицо и сама сверху садится. А я вся такая: «Погоди, погоди, ммффххх, ммпффкхх».
И тут она как выдаст — мне прямо в лицо — свой вонючий такой веганский бздох, это птушто она веган с тех самых пор, как у ней вшей обнаружили и мы побрили ее налысо. (Не знаю с чего. Что-то про чеснок и паразитов. Она безумна.) Тут я тащемта решила, что с темным даром можно и обождать, а Ронни следует умереть, как только я ее с себя скину. А она типа еще раз как перднет! Ведь костлявей же меня. Не знаю даже, как в ней столько помещается. И ржет при этом так, что сама с меня падает — ну, тут я и делаю свой ход.
И давай тащемта по всему дому за ней гоняться типа: «Я с тебя всю кожу сдеру и сапоги из нее сошью, а в них только по собачьим какашкам буду ходить», — и прочее, чем обычно грозятся сверхнегодяи, а потом все как-то вихляться начало, и последнее помню только, как вышла на балкон сквозь стеклянную раздвижную дверь и типа мячиком отскочила от нее. В общем, так трагично я умерла молодой, никто по мне там не скорбел, и слез по мне не лил, и не целовал меня в хладные безжизненные уста и чего не.
Но нежитью быть улетно. Мне кажется, после тренировок из меня выйдет супер-сверхнегодяй и мне на сам-деле с этим жить клево, птушто теперь у меня не будет никаких студенческих займов, какие были бы при выборе моей другой карьеры — трагического романтического поэта.
Щаз тащемта макияж себе поправлю, выберу годный фасон, а потом выйду бродить в одинокой ночи, искать Графиню и Вурдалака Хлада. Может, и в логово загляну, тотально ошеломлю Фу своей призрачностью и вечной однакож по-прежнему плоскогрудой красой.
Лана спс пока. Бессмертной рулит! Могу теперь печатать с демонической типа скоростью! Бойтесь мя! Чмоке.
Император
Император поделился с гвардией сэндвичем «подлодка» на лавочке у Пирса 9. Они сидели на ярком полуденном солнышке и смотрели, как к пристани скользит темный кинжал яхты. Длины ей немного не хватало до футбольного поля, вся черная, с отделкой из нержавеющей стали. Таким Император мог бы вообразить звездолет, если б звездолеты ходили под парусом. А паруса на трех мачтах из нержавейки поднимались на яхте сложной механикой и становились черными саванами из углеволокна. Гнутые иллюминаторы кокпита и надстройки у яхты были тоже зачернены. Матросов на палубе не наблюдалось.
За все годы, что Император провел у моря, он ничего подобного не видел.
Фуфел прижал уши и зарычал.
— Легче, малыш, это просто парусное транспортное средство и притом — красивое, — сказал Император, хотя и ему показалось странным, что на палубе при швартовке нет никакого экипажа. Судно таких габаритов, а еще важнее — такой стоимости, — непременно швартовала бы команда с полдюжины матросов, но едва яхта подошла к причальной стенке, в бортах открылись струйные рули и мягко подтолкнули ее. Сопла на дальнем борту взбурлили, и яхта остановилась в шести дюймах от стенки и зависла: дрейфовать прочь не давали рули. Триста футов стали и углеволокна и, вероятно, больше тысячи двухсот тонн водоизмещения запарковались едва ли не глаже, чем «мини-купер» у придорожного торгового центра, — и так же легко.
Фуфел подбежал к краю волнолома и выпустил залп пулеметного тявка, который переводился как: «Плохая лодка, плохая лодка, плохая, плохая».
Приступ лая у пучеглазого соратника был явлением вполне обычным, и в нормальных условиях Император спустил бы его с рук успокоительным словом, но теперь недоеденной осталась половина «подлодки». Требовалось нечто поистине не то, чтобы Фуфел покинул место поедания сэндвича.
Но вот и Лазарь принюхался к промозглому бризу с Залива — и заскулил, затряс башкой, а потом взглянул на Императора. С собачьего это переводилось как: «Нежитью пахнет, командир».
Император не понимал, что пытаются сообщить ему соратники, но подозревал. Он просто не готов был пока этого слышать. Лишь несколько часов миновало с того мига, когда два инспектора полиции высадили его у Яхт-клуба имени Святого Франциска, члены которого пускали его с гвардией в душевые кабинки под открытым небом. Один член клуба даже приобрел этот симпатичный сэндвич и подарил им в благодарность за их службу Городу. Всего час прошел с тех пор, как Императору удалось разогнуть шею после того, как большую часть ночи он провел вверх тормашками в бочке. И только теперь, после прогулки по набережной и хорошей закуски, боль в коленях и плечах начала убывать. Император был не готов к новой битве.
— Я старый себялюбец, — сообщил он гвардейцам. — Я трус, меня заботят лишь собственные удобства, когда моим подданным грозит опасность. Я боюсь.
Но еще произнося это, он воздвигался на скрипучие ноги, опираясь на прогулочную свою трость, которую лишь сегодня утром забрал в яхт-клубе, где оставлял на хранение. Рукоять ее из слоновой кости представляла собой белого медведя, и в монаршью руку она ложилась так, словно ее вырезали специально для Императора, хотя на самом деле Его Величеству ее подарил приятный молодой человек по фамилии Ашер. Он управлял лавкой старья на Северном пляже, но это уже другая история. Император бы не возражал, чтобы в трость был бы вделан клинок — как в той, которую носил сам Ашер. Увы же, черному судну придется противостоять лишь палкой, сэндвичем и бестрепетными косматыми спутниками.
Император весь раздулся, как рыба-еж, и направился на причал, Фуфел и Лазарь — следом, прижав уши и согласно рыча на два голоса. У ограды столпилось несколько человек и все показывали на яхту. Зрелище не настолько необычное, чтобы вся жизнь остановилась намертво, но если у вас пробежка, проходка или прогулка и вам нужна причина сделать паузу, черное судно вполне способно воспалить воображение настолько, чтоб вы помедлили и перевели дух.
Оказавшись у самого борта, Император тоже помедлил — он просто не знал, что делать дальше. Никакие причины, кроме поведения Фуфела, не могли бы оправдать абордажной атаки. Говоря строго, судно — не город, оно не входит в его юрисдикцию, следовательно, Император не может предъявлять на него права. Из-под воды доносился прерывистый шум струйных рулей, которые не давали яхте отойти от причальной стенки. Один шаг — хоть и широкий, — и Его Величество окажется на баке. Вероятно, если он свершит сей шаг, дальнейший порядок действий явится ему самочинно. Император отступил по причалу, дабы хорошенько разбежаться — ну, или предпринять такую попытку, насколько ему дозволяли преклонные года и паровой котел корпуса, — но едва провозгласил «два» в финальном отсчете к запуску, из-за лееров кокпита высунулось загорелое лицо в чащобе светлых дредов, и юноша, его владелец, крикнул:
— Благ-будь, мой чумазый дядя, хавчик нам табаньшь, не? Мы со мной те офигенно признатьны за срощ, но погодь, будь добр, на пирсе?
И монарх остановился. Фуфел с Лазарем даже рычать перестали, сели и повернули головы на манер собачек, которые стараются вычислить что-нибудь про «еду» в мелодекламации «Илиады».
Юноша перемахнул черный обтекатель кокпита и приземлился на нижней палубе — его босые пятки по настилу даже не стукнули. Он был жилист и мускулист, загорел до оттенка кофе с молоком, а на правой грудной мышце у него красовалась наколка горбатого кита. На юноше были широкие шорты, хотя воздух над Заливом был вполне свеж, в носу имелось золотое кольцо, а по кромкам обоих ушей спускалось по гирлянде таких же. Дреды в движении разлетелись веером по плечам — точно солнечные змеи пытались сбежать у него с головы.
