Чёртовы колядки - Алёна Берндт
Но больше всего меня радовало то, что этот самый знакомый Бориса согласился поспособствовать тому, что на адрес Серафимы Павловны будет отправлено письмо о погашении долга. А разглашать кто его погасил никто и не подумает – потому что для этого нужно будет сообщить ей чужие персональные данные. Этот знакомый Бориса обещал лично проследить, чтобы такого не случилось.
Ну, разгласят или нет, это дело третье, я надеялась, что всё пройдёт гладко, а пока моя соседка и фамилии моей не знает, так что можно попробовать всё устроить. После таких прекрасных новостей я погуляла по магазинам, просто так, чтобы отвлечься, и вернулась домой, когда на город уже спускались сумерки.
Ах, как я любила сумерки в Карпухино… когда вся округа наполняется ночными звуками, так отличающимися от шума ночного города! Вдалеке за околицей шумели хвойные вершины, звёздный хоровод отражался в огромном зеркале озера, а мы с Михаилом сидели на большом камне, поджав ноги и обняв руками свои коленки. Говорить ничего и не было нужно, словно всё в этом мире нам было понятно и без слов.
Эти воспоминания теперь будили во мне те, другие времена, которых я до своей поездки в Карпухино избегала, тщательно спрятав их подальше. А сейчас… сейчас я приняла всё, что случилось со мной в этой жизни. И вспоминался мне огромный луг, простёршийся за бабушкиным домом до самой речки, и шумливая берёзовая роща неподалёку. И жужжание бабушкиной прялки, такое умиротворяющее, словно само время останавливалось в тот момент, чтобы посмотреть, как наматывается на веретёнце тонкая нить…
Я вернулась домой с небольшим пакетом покупок, завтра нужно было выходить на работу, и я решила порадовать коллег вкусным печеньем и сладостями. Да, может быть, у нас был не самый доброжелательный коллектив, но… наверное, у всех были причины, чтобы злиться или иногда раздражаться. Но лично я не стану это умножать, и отвечать раздражением на раздражение, ведь теперь я это умею!
Я вспомнила Настёнку, племянницу Елизаветы, которая часто приезжала к тётке из соседней деревни, чтобы взять снадобье для своей старшей сестры Анфисы, недавно разрешившейся младенчиком.
Задорная весёлая девчонка так ловко управлялась со всеми делами, а ведь лет ей было… сколько? На вид- лет шестнадцать, а то и меньше.
– Бабушка задала мне вчера, – рассказывала нам Настёна, – За то, что я с вечера, когда она заснула, ей в волосы три ленточки вплела. Она решила, что это домовой был, и весь день гадала, что же он хотел ей этим сказать! Я до вечера крепилась, как могла, слушая её догадки, одна другой лучше! Я думаю, сам домовой за печкой тоже хохотал при этом! Ну, она и увидала, что я смеюсь, догадалась, что ленточки – это моя работа! Ух, рассердилась! Хворостину было взяла! А я её обняла, и говорю – мне хотелось твоих сказок послушать, вот ты мне весь день и рассказывала, как в детстве!
Мы с Елизаветой смеялись, глядя как блестят добрые Настёнкины глаза. А я думала, да, вот так и растаешь от такой улыбки, и хворостину отложишь.
Отгладив блузку и брюки на завтра, я собралась ложиться спать, но что-то беспокойное тронуло душу. Ночь давно укрыла двор, а я всё вертелась с боку на бок, тщетно пытаясь угадать причину такой бессонницы… Раньше я ей часто страдала, ждала, когда Игорь заснёт со своей книжкой в руке, тихонько её забирала и ставила на полку. Выключала свет, а сама шла в кухню, чтобы посидеть там в одиночестве за чашкой чая. Засыпала я часа в три, а утром просыпалась разбитой и недовольной всем миром вокруг меня.
В Карпухино я позабыла, что такое бессонница, так неужели она снова вернулась ко мне? Наверное, и мне нужно двух коров себе завести, и толпу кур, да побольше, чтобы вечером засыпать, как только голова касается подушки.
И вдруг я почувствовала… воздух словно загустел и нагрелся, темнота в углах стала осязаемой, но я уже знала, когда это бывает. Набросив на плечи халат, я отправилась в прихожую. Свет включать не было нужды, и мне было совсем не страшно в этот раз.
Я прислушалась – за дверью было тихо, но каким-то шестым чувством я ощущала чьё-то прерывистое натужное дыханье за дверью. Я приложила ладонь к двери, она показалась мне тёплой, но не раскалённой, как в прошлый раз.
Я стояла так несколько минут, как вдруг услышала этот звук… кто-то словно постукивал по двери, слабо, едва слышно… казалось, что он делает это из последних сил. Я не стала смотреть в глазок. Даже не вспомнила про него, а просто отворила дверь.
За дверью, прямо напротив меня стояла и смотрела на меня… я сама. Размытый силуэт качался из стороны в сторону, руки едва шевелились, она словно пыталась их поднять, но не могла. Усталое лицо, злое, ненавидящее весь мир вокруг себя, губы кривились в презрительной усмешке.
– Оно меня видит… моё прошлое, – прошептала я, а потом набрала воздуха в грудь и твёрдо сказала, – Я тоже тебя вижу! И всё знаю! Уходи!
Силуэт напротив меня изменился, это была уже не я, а какая-то серая масса, тень, только густая и вязкая. Она тянула ко мне руки, они извивались, словно были вовсе без костей, как щупальца. Но я стояла не шелохнувшись, почему-то мне казалось, что оно не сможет прикоснуться ко мне.
Так и случилось, буквально в нескольких сантиметрах от меня щупальца дёрнулись, словно наткнулись на невидимую преграду, которая завибрировала ровным таким звоном, немного похожим на колокольный, но только… он словно шёл из меня самой.
Серая тень дёрнулась, рот её стал похож на огромный черный провал, размером во всё лицо, утробный звук вырвался оттуда, и в следующее мгновение тень рассыпалась тёмным тяжёлым пеплом. Весь пол перед моей квартирой был усеян какими-то ошмётками, похожими на неведомых мне насекомых.
Я смотрела на это всё спокойно, ни отголоска страха не появилось тогда в моей душе. Я просто знала, что не могу сейчас умереть, пропасть, как пропала Антонина! Ведь у меня
