Ведунские хлопоты - Дмитрий Александрович Билик
Когда же я уже почти совсем отчаялся, короткий меч в моих руках призывно задрожал. Будто был вполне живым и требовал обратить на себя внимание. Я, конечно, не семи пядей во лбу, однако определенные знаки судьбы старался не игнорировать.
К примеру, если на дороге появлялся мигающий оранжевый светофор, то я обычно притормаживал и смотрел по сторонам. В данное время меч и был не просто светофором, скорее он походил на яркий маяк, полыхающий в шторм.
Поэтому я еще сильнее сжал рукоять и стал разглядывать клинок. Будто тот был телевизором с хорошей диагональю. Меч вновь завибрировал, чуть устремившись в сторону. Он словно звал меня куда-то.
Я повернулся. И сделал это невероятно вовремя. Потому что сразу увидел в отражении клинка уродливую обдериху, которая стремительно приближалась. И испугала меня не грудь в виде ушей спаниеля, а скорость, с которой банная нечисть ко мне направлялась.
Не знаю каким образом, но я крутанулся на месте, вытянув руки с мечом. Меня нельзя было назвать великим фехтовальщиком или реконструктором. Мы с Костяном играли только в казаки-разбойники по наущению его отца. Но и этого хватило.
Судя по короткому вскрику, я куда-то попал. Нечисть отступила, а пара будто бы стало сразу меньше. Удалось даже рассмотреть лежащего Колобка, который явно пришел в сознание, но не торопился подняться на ноги. Это правильно, если с давлением проблемы или жара не выносишь, лучше в парилке держаться пониже.
А затем со стороны хамама я вновь услышал злобное шипение, полное боли. Невидимая нить, связывающая меня с печатью, дернулась и вытянулась. Ага, значит, теперь ты решила убежать. Вот уж хренушки.
С лихой удалью, которую неопытный наблюдатель мог бы перепутать с легким воодушевлением, я бросился догонять обдериху. Даже сделал пару лишних движений, борясь с желанием наступить на лежащего Колобка. Что-то светлое во мне взяло верх, поэтому жирная задница толстяка осталась в неприкосновенности. А я, тем временем, уже ворвался в хамам.
Обдериха, несмотря на двойное ранение (от меча и Мышеловки) упорно шагала к сливу. Да, чуть прихрамывая, но это лишь добавляло ей чести. Вот кого надо было ставить на обложки курсов по успешному успеху. Я и речевку придумал: «Даже обдериха смогла удрать, получив мечом и наступив на печать. Поэтомы ты, родная, тоже справишься!».
С одним лишь замечанием — не успела. Она развернулась в самый последний момент, почувствовав чужой хист. Как раз, когда я поднял меч для удара. И даже вытянула руку с длинными пальцами.
В голове мимолетом мелькнула та самая мысль, которой опасалась Лихо. Так ли виновата обдериха? Заслуживает ли смерти? Или виноваты как раз те, кто уничтожили ее прошлый дом?
А потом я вспомнил другие слова, сказанные мне Васильичем. Про рубежников, которые возникли в качестве ответа на расплодившуюся нечисть, правда потом забыли об этом. Я — единственная защита чужан от нечисти. Все, точка. Обдериха уже убила человека. И теперь не остановится, потому что «в своем праве». Ужасная формулировка, которая продолжала меня бесить.
Пора становиться взрослым мальчиком, Мотя!
И я ударил. Сильно, наотмашь. Меч скользнул по телу обдерихи, пройдя как нож сквозь талое масло. Клинок обрубил выставленную руку и располовинил нечисть, войдя у плеча и выйдя у таза.
От нереалистичности картины я даже не испугался. Потому что произошло как-то ненатурально. Как в каком из эпизодов «Звездных войн». Причем, не каноничных, а снятых уже Диснеем.
— Молодец, сс… — похвалила меня Лихо.
Хист дрогнул, принимая крупицы промысла. Много меньше, чем от обычного «спасибо». Потому что убийство нечисти не было моей прерогативой. Однако и этого хватило, чтобы по телу пробежала приятная дрожь.
Я стоял, тяжело дыша и глядя на съежившийся труп нечисти. Прошло каких-то секунд тридцать и труп свернулся, как сгоревший картон. Думаю, пару раз здесь с щетками пройтись и ничего не останется. Но на всякий случай я вытащил заготовленный камень с нужной руной. Юния даже слова не сказала.
— Ма-матвей, а она ушла? — услышал я знакомый голос. Только теперь уже не такой уверенный.
— Не ушла, а ее ушли, — ответил я, вкладывая в камень хист и придавливая останки.
— Емае, я чуть не обделался. В жизни такого не видел. Сначала, главное, холодом таким повеяло. Будто на кладбище оказался, а потом… емае.
Хист обожгло искренней благодарностью Колобка. Конечно, по сравнению с моим аппетитами, это было каплей в море. Но его оказалось значительно больше, чем мне выдало за убийство. Что называется, все познается в сравнении.
— Да, первую встречу с нечистью приятной не назовешь. Потом уже привыкаешь.
— А что вы делаете?
Я в общих чертах объяснил. И сказал, что трогать этот камень нельзя в течение сорока дней. Хотя чего говорю? Все равно не смогут. Поэтому посоветовал как-то обыграть наличие булыжника. Не знаю, еще рядом разбросать камней или этот в специальный короб убрать. Думаю, Хамелеон точно сообразит.
Затем я помог Колобку подняться и мы оба вернулись к столу рецепции, где нас с нетерпением ждали. Надо отметить, без своего привычного гонора, Станислав Семенович оказался в целом нормальным мужиком.
— Что? — подался вперед Хамелеон, испуганно глядя на крошки каленого стекла, прилипшего к телу компаньона, и мою мокрую одежду.
— Все, — кивнул я. — Ведь так?
— Костян, я такой херни в жизни не видел. Светланочка, думал это, душу отдам этому… богу, емае.
— И теперь там… — начал Хамелеон.
— Разбита дверь, небольшой беспорядок, но ничего критичного, — ответил я.
Совладелец не удержался и сбегал посмотреть на творение дел моих. Вернулся он довольно скоро, явно впечатлившись разрухой поля боя. Удивительный человек. Страх перед финансовыми потерями у него стоял выше ужаса перед неизведанным.
— Там камень….
— Костян, емае, его не трогай. Я тебе потом все объясню. Давайте в кабинете разговор продолжим. Матвею надо переодеться, емае, да и мне чуток успокоиться.
Я же говорю, нормальный мужик. Правда, моя симпатия скоро вновь сменилась лучами поноса, которые хотелось послать в сторону Колобка. Потому что стоило нам зайти в тот самый кабинет, как он налил себе какого-то вискаря и стал звонить кому-то. Хотя, почему кому-то. Ясно кому. Еще и в любви «Зоечке» признавался. Говорил, что только что чуть не умер, а в жизни лишь она у него есть.
Хамелеон к тому
