Александр Бруссуев - Радуга 1
Результат вчерашней охоты за голосами оказался впечатляющим.
Сначала были убраны все технические шумы: перешептывание электронов, шелест солнечного ветра, кряхтение сталкивающихся молекул. Потом Шурик удалил всякого рода повторяющиеся гласные звуки, длительностью более одной секунды — сразу же пропал вой, да и стоны тоже. Этим уже пришлось заниматься вручную: мало ли нечаянно угодит в корзину важное сообщение, пропетое оперным голосом.
Осталось очень много нецензурщины на всевозможных языках, но редактировать Шурик уже не стал — не для детских ушей предназначалась запись. Только для женских и парламентских. Впрочем, ни женщин, ни парламентеров, простите — парламентариев, такими словами не удивить.
Маты перемежались с жуткими угрозами, причем иногда персонифицированными. Кто-то картаво и невнятно изрекал, что Ходорковский не должен зарекаться от сумы, да от тюрьмы. Говоривший представлялся лысым архиважным парнем на броневике, к тому же не особенно оригинальным. Печально известный олигарх уже не первый год смотрел на волю с той, оборотной стороны. Различались также не очень человеческие голоса, будто запись пустили в специально замедленном режиме. Шурик увеличил скорость, речь приобрела более человечный оттенок, но все равно воспринималась, как полная чушь. «Яром савонакилев илангопысырк» — не походил ни на один иностранный язык. Опять кто-то кричал, что молиться поздно, кто-то, начиная, как Левитан, декламировал свою божественную суть, но резко срывался на визг, в котором угадывалось слово «смерть». В общем, радостных прогнозов не было. Каждая сволочь, добравшаяся до дьявольского микрофона, считала своим долгом донести до слушателей, что все, кранты, дальше уже край. Ничего не исправить и — прощайте. Шурик внезапно, повинуясь наваждению, отмотал запись на тарабарщину, где «пысырк и ланго». Прослушал задом наперед и печально вздохнул. Неужели, есть хоть какая-то ничтожная доля истины во всей этой бесовщине?
Отправлять эти записи Аполлинарию без своего собственного резюме было несколько преждевременно. Так, во всяком случае, ему показалось.
Поэтому Шурик, выждав пару дней, прихватив с собой кое-что еще, снова отправился в студию «Города Снов». Он подъехал ближе к полуночи — для чистоты эксперимента, как ему хотелось видеть.
На улице перед дверью в помещение светил фонарь, в свете которого туда-сюда прохаживалась кошка. Издалека казалось, что кошка ходит-бродит на задних лапах, причем передние заложила за спину. Она отклонила свое неприспособленное к прямохождению туловище градусов на восемьдесят от земли, отчего весь облик ее приобрел вид загадочный и даже поэтичный. В зубах у нее оказалась зажата папироска, которую кошка катала из одного угла своего рта в другой.
Шурик, озадаченный, крепко зажмурился и потряс головой. Приоткрыв один глаз, он с изрядным облегчением не увидел в конусе света никого, только неодушевленные предметы: бычки, крышки от пивных бутылок и отрубленную голову.
— Чего, снова пришел телевизор свой мучить? — сказала вдруг голова.
Можно было, конечно, выбросить сумку и с диким криком, позабыв про машину, убежать вверх, на оживленную улицу Луначарского, где болтаются между коммерческими ларьками пьяные отставные моряки и сидят в засадах менты. Но тогда пришлось бы поставить крест на своей карьере, а, следовательно — на благополучии своей семьи. Шурик выбрал другой вариант.
— Мммм. — сказал он и закашлялся.
— Что? Чего мычишь-то? — голос показался знакомым.
Конечно, это же Великанов сидит на скамеечке в полной тени, а вместо валяющейся в грязи головы — просто старая трухлявая чурка, неведомо откуда здесь взявшаяся.
— Здравствуйте, — сказал Шурик и тыльной стороной ладони вытер выступивший на лбу пот. — Как дежурство?
— Обещает быть интересным. Ну, проходи, раз пришел, — Великанов поднялся со скамейки и отряхнул штаны. — Кошка будто знала о твоем визите — даже носа своего не кажет.
Они прошли внутрь, и Шурик решился на реплику, ради которой он, собственно говоря, и ждал дежурства Великанова.
— У меня к Вам нескромный вопрос, если можно, конечно.
— Валяй, — махнул рукой охранник.
— У Вас на флоте были какие-нибудь неприятности с крысами? — выдохнул Шурик, чувствуя конфуз, будто спрашивал, какого цвета у него сегодня трусы, если они, конечно, есть вообще.
— Крысы? — переспросил Великанов и как-то потерялся, пряча взгляд. — А ты откуда знаешь?
— Я не знаю, то-то и оно, — вздохнул Шурик. — В телевизоре углядел, словно фокус-покус. Объяснить не смогу, так что и не спрашивайте.
Повисла пауза, Шурик повернулся к лестнице, решив больше не выпытывать у старого сторожа ничего. В принципе, рассказ Великанова никак не мог повлиять на общую картину, рисовавшуюся «белым шумом».
— Мне-то в этот твой телевизор заглянуть можно? А?
Шурик не знал, что и ответить. Ничего противозаконного он, конечно, не совершал, свои взгляды на суть явления не навязывал, вот только справится ли материалистическая опора, на кою оказывала влияние пропаганда былых шестидесяти лет, с иррациональностью увиденного и услышанного? Не вызовет ли это приступ мигрени или остановку сердца?
— Как хотите, — наконец, сказал он. — Только я бы Вам не советовал: я-то подготовлен к некоторым возможным сюрпризам, для Вас же неожиданности могут быть причиной расстройства здоровья.
— И то ладно! Незачем мне на старости лет искать себе на задницу приключений — махнул рукой Великанов. — С крысами действительно вышла оказия. Напился за неделю упорной пьянки до соответствующего уровня и побежал веником крыс сметать с главного двигателя. Да еще капитана известил. Тот был тоже профессионал, правда по тараканам. Не смог вытерпеть конкурента — и меня ласково турнули. Так вот и погнали меня крысы с моря.
Шурик сочувственно вздохнул и пошел наверх. Получалось, что любое слово могло обрести свойство радиоволны, мотаясь в пространстве, пока какой-нибудь удалец, поисковик «белого шума», не словит его на свой допотопный приемник. Причем, что характерно, чем больше злости было вложено в интонацию, тем больше вероятности, что кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь да и услышит и разберет. Это, как заряд в батарейке. Доброе слово всегда найдет отзывчивое сердце, которому и отдаст всю свою доброту, разрядится полностью. Злое же — лишь частично воспринимается объектом, которому было предназначено (иначе все злодеи бы давным-давно перемерли — а они вон, по телевизорам сидят и козьи морды строят), и дальше продолжает бороздить пространство, пока энергия не кончится. «Белый шум» — это негатив, а где он есть — должны быть и те, которые в этом видят счастье: нечистая сила. Причем, в любом проявлении — в потустороннем, бесовском, и в человекообразном — ловящим кайф от издевательств и страданий.
Шурик приспособил поодаль от телевизора средних размеров прямоугольное зеркало, изъятое по случаю из гаража, причем соседского. Сосед дал в безраздельное пользование. Место, где разместились два источника будущих сигналов, по наитию, всплывшему от давнего детского впечатления просмотра «Вия», очертил меловым кругом.
Вроде все, можно щелкать выключателем, что Шурик успешно проделал. На часах случилась полночь, он потрогал пальцами нательный крестик и принялся ждать.
«Контесса» зашипела и наполнила свой экран устойчивой рябью, перемежающейся со снегом. Шурик взглянул в зеркало, но и там была та же картина. «Белый шум» на одних и тех же частотах постоянно не работал. Он требовал внимания и участия. На сей раз пришлось миллиметр за миллиметром крутить рукоять настройки в течении минут десяти, пока, наконец, в неровном гудении расслышался слабый женский крик. В первый раз, когда приемником служил «Илья Муромец», Шурик бы и не обратил на это никакого внимания, но теперь он уже сделался более продвинутым «слухачом».
Он еще гораздо осторожней начал прикасаться к настройке, не бывая порой уверен, сместил он диапазон на долю миллиметра или нет. Истошный крик: «Сдохни!» засвидетельствовал, что настройка проведена успешно. Осталось наблюдать.
А динамики уже захлебывались нечеловеческими улюлюканьями и злобным истерическим хохотом. Ругательства сыпались, одно изощреннее другого. В зеркале — полная зеркальная картина. Хотя, приглядевшись, Шурик начал различать разницу. В телевизоре крики не вызывали никаких изменений в ряби, в зеркале — что-то дергалось, проявляясь и тут же пропадая. Наконец, после особо четко прослушивавшегося длинного и витиеватого ругательства в отражении удалось разглядеть что-то, что напоминало собой дергающийся в разные стороны бублик.
Боже мой, да это же рот! Шурик даже подался вперед, чтоб убедиться в том, что это не игра его воображения. В тот же миг что-то хлестко, сбивая на пол очки, ударило его по лицу. На мгновение зажмурившись, он различил слова: «Ад пришел. Дорогу, твари!» Зеркало проявляло что-то, но времени наблюдать не было: Шурик лежал внутри круга, надо было выползать. Почему-то он не сомневался, что очерченная им линия сможет защитить, но руки и ноги отчего-то наполнились ватой, как во сне. В отражении экрана уже можно было различить очертания двигающейся из стороны в сторону, словно извивающейся, головы, изрыгающей проклятия: «Душу выпью!»
