Как стать богом - Михаил Востриков
— Садитесь, товарищ главврач, — говорит Начальник утомленно, — Вы и сами понимаете, что такое положение недопустимо. Надо что-то предпринимать.
— Конечно, товавищ геневал-лейтенант. Именно над этим мы и ваботаем сейчас.
— Правильно. Так держать. И если нужны какие-нибудь лекарства… микстуры, препараты, немедленно докладывайте, мы обеспечим.
— Слушаюсь.
Начальник некоторое время осторожно и даже с нежностью ощупывает себе щеки белыми золотоволосыми пальцами, потом спрошивает:
— Но, в основном, Вы говорите, дело продвигается?
— Так точно. Главная задача уже вешена.
Начальник кивает, глазки у него вдруг делаются как щелочки.
— И как же эта штука у вас работает? Я никак не представлю себе, что это. Защита от болезней? Или? — он так и не решается выразить словами, что именно «или» и только руками показывает нечто неопредленно опасное.
— Я не уполномочен обсуждать эти вопвосы, — говорит главврач сухо и мстительно добавляет, — С Вами.
Это производит должное впечатление. Товарищ генерал-лейтенант снова пукает — смачно, от души, и тогда главврач поднимается, извлекает из стеклянного аптечного ящика тюбик активированного угля и протягивает его через стол.
— Всячески Вам векомендую, — говорит он поощряюще.
Сцена 10. Сэнсей
СЮЖЕТ 10/1
Декабрь. Санкт-Петербург
Распечатка для ФСБ вчерне готова:
… Его зовут Стэн Аркадьевич Агре. Имя, казалось бы, необычное, но только для нашего нынешнего деидеологизированного безвременья. На самом деле Стэн — это «Сталин-Энгельс». У него, между прочим, был когда-то ещё и старший брат, которого звали Марлен: Маркс плюс Ленин. А вот откуда взялась у него, совершенно русского человека, такая экзотическая фамилия, мне выяснить пока не удаётся. Знающие люди объясняют, что «агрэ» на санскрите значит «первый» или даже «наивысший», по-грузински это — «вот» («вот какой рассеянный…»), а на иврите «агра» (ударение на последнем слоге) означает «налоги». Вот и все, что удаётся мне выяснить об этом предмете. То есть, ничего.
Я согласился сейчас писать о нем не потому, что боюсь вас. Не надо преувеличивать. И уж, конечно, не потому, что хочу помочь вам. Вообще — не потому, что усматриваю в этом занятии хоть какой-нибудь корыстный или прагматический смысл. Я начинаю эти записки потому, что, кажется, понимаю теперь окончательно: после меня в мире не останется ничего, кроме этих записок.
СЮЖЕТ 10/2
Есть история, как он оживил человека — девяностолетнего старца, который тихо угасал на руках рыдающей родни, а очухавшись, вдруг возопил:
— Дядя Стэн! Это же я — Щуренок! Вы меня на коленке подкидывали, помните?.
Вообще подозрительно много историй про людей, которые старше его возрастом или как минимум такие же немолодые, но помнят его с детства — со своего собственного детства — именно таким, каков он сейчас. Я сам присутствовал при подобном случае, когда он привел (в приступе последнего отчаяния) свою жену, Татьяну Олеговну, к какому-то великому целителю, а тот, его увидев, возопил:
— Сынуля! Ты что, меня не узнаешь, что ли? Я же Лешка-Колошка!
Из его слов получалось, что они оба лет пятьдесят назад сидели в одной камере или что-то в этаком же роде. Странная какая-то история, если учитывать, что он никогда и ни по какому поводу не сидел и что, по словам целителя, «совсем за эти годы не переменился». Это за пятьдесят-то лет? Правда, целителю этому — грош цена, ничем он Татьяне Олеговне не помог…
СЮЖЕТ 10/3
Впрочем, о его прошлом вообще мало что известно. Сам он никогда ничего о себе не рассказывает. И никогда ни о чем не вспоминает. Может быть, ему нечего вспоминать? Или, может быть, он все позабыл, и существует теперь только в настоящем и будущем? Когда я однажды спросил его напрямик, рискуя даже нарваться на высокомерное его неудовольствие, он ответил мне, неожиданно, спокойно и даже с каким-то удивлением:
«Но мне и в самом деле нечего рассказать о своем прошлом. Там нет ничего, кроме многочисленных проб и ошибок. Мне не нравится все это вспоминать. Удачные пробы давно уже сделались моим настоящим, а о неудачных я рассказывать не хочу — стыдно. До сих пор стыдно. Достаточно того, что я не повторяю ошибок».
Это неправда. Он ПОВТОРЯЕТ ошибки. Он совсем не Господь Бог, он даже не гений, он — интерпретатор. Вот его собственные слова:
«Поймите же, я не творец. Я всего лишь интерпретатор. Я ничего не создаю, все уже создано, без меня и до меня. Я — лишь НАЗЫВАЮ».
СЮЖЕТ 10/4
По утрам он читает газеты. (Он выписывает четыре газеты разных направлений, и еще одну — «Общую» — ему вот уже несколько лет выписывает некий доброхот, полагающий почему-то за благо оставаться неизвестным.) Читает жадно. Пыхтит. Покряхтывает. Вдруг начинает остервенело ковырять в носу. Елозит локтями по расстеленным полосам, мнет их безжалостно, а потом принимается бездумно разглаживать сухими своими белыми ладонями. Щелкает ножницами. Вырезает заметки. Или таблицы. Или куски текстов. Совершенно невозможно понять, что именно его интересует. Всё.
«Врожденный запрет братоубийства» (статья Конрада Лоренца).
«Настоящее и будущее литературы» (обзор за год).
«Операция ГРИФ» (как Скорцени пытался ликвидировать Эйзенхауэра в декабре 1944 года).
«Осада "Уотергейт» (скандал, из-за которого обвалился Никсон).
«Ад» и «Рай», затерянные в океане' (о Галапагосских островах).
«Поиски ответа на трудный вопрос» (по поводу полового воспитания детей и подростков).
«Капитуляция лейтенанта Оноды» (история самурая, в одиночку продолжавшего воевать на Филиппинах аж до 1972 года).
«Средний возраст — 900?» (популярно о проблеме долгожительства).
«Признания убийцы» (откровения террориста Баруха Наделя, организовавшего убийство графа Бернадотта).
«Толпа одиноких» (о рокерах, блузон-нуарах и прочих таких же)…
Но прежде всего — статистика. Самая разнообразная.
«Удельный вес военных расходов в ВНП США».
«Текучесть кадров: причины и предупреждение».
«О проблеме рождаемости и демографическом неведении».
«Интеллект ученых Кембриджа»: Поколение 2000 года'.
«Продуктивные районы океана»…
СЮЖЕТ 10/5
Вырезки распихиваются по папкам, тесемочки завязываются, разрезанные и помятые листы швыряются в корзину. Не могу вспомнить ни одного случая, ни единого, чтобы он хоть как-нибудь воспользовался всеми этими сведениями. Он никакой не эрудит, памяти у него совсем нет или он ею ленится пользоваться.
Память его — это я. Для того меня и держат, дабы помнил все, что
