Милорд (СИ) - Баюн София

— Я сказал пей! — повторил он, с удивлением различив в собственном голосе рычащие нотки.

Он никогда не говорил так с Ришей. И не стал бы говорить, но он ясно понимал разницу между иллюзией и реальностью. И когда она коснулась прохладными губами его ладони, Мартин не ощутил ничего, кроме отстраненного интереса.

Риша подняла на него взгляд, пронзительно-голубой, как весеннее небо. Мартин тщательно вытер руки платком, а потом кончиком пальца стер с ее потеплевших губ черный след.

— Я тебе не верю, — сказал он.

— Мне жаль! Слышишь?! Да, мне жаль! — выкрикнула она, и на глазах ее выступили слезы.

— Отлично. А теперь иди туда и скажи Виктору… Прочитай ему «Человек и море».

— Что?

— Прочитай ему «Человек и море» Бодлера, из твоей чертовой книги, — с нажимом повторил Мартин.

Кивнув, Риша развернулась и шагнула в проем.

Мартин хотел подойти и попробовать посмотреть, что у него получилось, но не смог. Его жестоко мутило, а комната все больше расплывалась перед глазами.

«Да что я вообще могу», — подумал он, бессильно опускаясь в кресло. На подлокотнике осталась широкая смоляная полоса.

Но ниточка стала чуть более осязаемой. Теперь все зависело от того, приснится ли Виктору Риша, читающая стихи. Мартин еще сам не понял, чего именно хотел добиться, но вся надежда была на то, что морок не растает.

Он засыпал и ему снилась Мари, выстукивающая тростью такт вальса. Риша держала Вика за руку и завороженно смотрела на женщину, которая начинала историю, конец которой никто не знал.

Действие 6

Мой друг Генри Джекилл

Я дал своей боли имя и зову ее «собакой».

Виктору снилась Ника, рисующая у пруда в парке. Осенний вечер бросал на ее лицо синие тени. Перед ней стоял мольберт, и она не открываясь смотрела на него, опустив руку с кистью так, что краска пачкала длинную черную юбку. Наконец, она подняла кисть к сгибу локтя, коснулась холста и провела единственную, длинную линию. Виктор прищурился. Она должна держать в руках палитру, но ее не было. Кисть она обмакнула в рану, тянущуюся от запястья к локтю — хирургически ровный, уверенный разрез. Белоснежные широкие рукава старомодной рубашки были испачканы в крови, казавшейся черной в осенних сумерках.

— Ника…

Она подняла голову, и он, не сдержавшись, отшатнулся, увидев чужое лицо. Риша смотрела на него белыми глазами, в которых не было ни следа цвета весеннего неба.

— Ты меня забыл… ты меня предал.

— Я никогда тебя не предавал, — прошептал он, протягивая руку.

Риша сделала шаг назад, и Виктор увидел, как по ее щекам заструилось что-то черное и густое, как смола.

— Ты меня предал. Ты себя убил, теперь больше не помнишь меня такой, какой я была. Предал Мартина — зачем запер его? Ему придется стать твоим врагом.

— Ты не понимаешь! Это ты от меня ушла, ты сбежала, не попрощавшись, в окно, как кошка…

— Я не хотела видеть, во что ты превратишься. Ты ведь любишь другую, почему меня не отпустишь?

— Я люблю тебя… всегда любил тебя… и в ней… только тебя…

Он хотел подойти, но внезапно мир качнулся перед глазами, и чтобы не упасть он схватился за первое, что показалось ему опорой. Мольберт только тихо скрипнул, ломаясь пополам.

Картина упала на землю. Это не пейзаж, не городской пруд, в котором топился ржавый свет фонарей. Виктор со свистом втянул воздух сквозь зубы.

Он помнил этот портрет. Когда-то с него и началась игра, которую сейчас уже нельзя остановить.

Мужчина с волнистыми каштановыми волосами, ложащимися на плечи. Длинный нос, тонкие губы и черточки морщин в уголках глаз. Темно-зеленый сюртук, шелковый серый шарф и на фоне — темнота, полная неясных очертаний.

Картину перечеркивала широкая кровавая полоса.

Мартин дотянулся из своего склепа, который забрал у него надежду найти новую любовь.

Виктор с трудом оторвал взгляд от портрета и посмотрел на Ришу.

— Ты все запутал. Все испортил, — тихо сказала она. — Что нам теперь делать?

— Нет никаких «нас», солнце мое, — глухо ответил он.

Риша только горько усмехнулась. Виктор отрешенно смотрел, как черные дорожки слез прожигают насквозь ее лицо, обнажая кости. Он снова не мог помочь.

— Как зеркало своей заповедной тоски! Свободный Человек, любить ты будешь Море! — вдруг выкрикнула она.

Мартин наблюдал с портрета строгим темно-серым взглядом.

Виктор не смотрел на Ришу, только слышал, как она говорит и что-то тяжело капает в холодные лужи.

…

Мартин проспал недолго. Он с детства не любил спать — сон казался похожим на смерть, к тому же он постоянно боялся, что именно в эти часы произойдет какое-нибудь несчастье. Только раньше покоя не давал страх за Вика, а теперь — страх, что Виктор что-то натворит.

Виктор спал крепко, запертый в своем кошмаре, и Мартин вышел из дома, оставив приоткрытой дверь.

Несколько минут он собирал обломки беседки, но мысли были далеки от ремонта.

— Какая же все-таки тварь! — прошипел он, подпирая покосившуюся балку.

Никого Мартин не спас, никому не помог, и сейчас вынужден думать, как выиграть игру, правила которой придуманы против него.

Не умирать.

Не убивать обоих.

Говорить с Никой.

Убить Виктора.

Попытается убить обоих — Виктор отыграется на Нике в случае неудачи. А если удастся, Ника сама на себе отыграется.

Говорить с ней — значит обманывать влюбленную девочку, играя с ней так же, как играл Виктор.

Его душила злость и едкая, обжигающая вина.

Видение, которое он так отчаянно гнал от себя, настигло здесь, в темноте. Она всегда была честна — не прятала от него сути, не прикидывалась другом, ничего не обещала и не нарушала обещаний. И вот сейчас, проникая в легкие с каждым вдохом, разливаясь в крови колючим и царапающим, темнота вызвала в памяти…

Он больше не мог отворачиваться. Не просто треск рвущейся ткани преследовал его — это он, Мартин, рвал ворот темно-синей блузки. В воспоминаниях Виктора ему не удавалось оставаться сторонним наблюдателем, они проживали каждый момент вместе. И это Мартина мутит дурным, звериным чувством затянувшим разум, словно нефтяная пленка — морские волны. Он не может понять, что именно происходит. Не слышит тех слов, которые произносит Виктор, только чувствует, что каждое из них похоже на глоток воды для страдающего от жажды. Не слышит, что пытается сказать Ника — ее слова становятся белым шумом, фоном, который только заставляет темноту в душе заходиться в вибрирующем экстазе.

Что было до. Что будет после. Все тонет в звенящей черноте. Но Мартину достаточно того, что он успел увидеть и почувствовать, сумев отделить собственный ужас от совершенного от чувств Виктора и мучительного, жгущего сострадания. Несколько обрывков, кусочки головоломки.

Новые красные флажки на пути к свободе. А выстрелы звучат все ближе.

А где-то там, в темноте, в своем Неверленде оставался белоснежный призрак мальчика с огромными светло-серыми глазами. Он смотрел в темноту, которую ему предстояло вдохнуть, которой ему предстояло покориться. Сжимал руку Мартина прохладными тонкими пальцами.

«Ты теперь совсем взрослый». «Жестокие и страшные глупости». «Расскажи мне, взрослому, сказку».

— Что я могу ему рассказать?!

Он бросил собранные обломки на землю и сел рядом, бессильно опустив руки. Мысль, которая еще вчера казалась ему выходом, мелькнувшая во тьме путеводная нить, ускользнула от него. Риша сделала то, что он потребовал, но от этого не было никакого толка. История, которую он пытался рассказать, смешалась с безумием Виктора и утонула, растеклась ядовитыми слезами по лицу.

Хотелось плюнуть на все, самому уничтожить проем, а потом лечь подальше от дома, закрыть глаза и утонуть в густой черноте, такой пустой и милосердной. И пусть его сколько угодно хватает за руки призрак Вика — он сделал все, что мог. Никто не был в праве требовать от него большего.