Вадим Сухачевский - Загадка Отца Сонье

— Ты сказал! Ты сказал!..

6

Ну вот, дорогая гляделка моя, досточтимая Роза Вениаминовна, — и вы при сем еще будете с недоверием во взоре спрашивать, знал ли я того самого господина Малларме! Да, как изволите удостовериться, я знал, я знал его! И господина Метерлинка, и госпожу Кальве, и господина Дебюсси!

Ах, мало ли кого я знал на своем избыточно долгом веку, всех не упомнишь! Но этих – уж точно знал!..

…Только – где вы? Ведь только что разговаривал с вами, моя недоверчивая гляделка!..

Или, быть может, неделю назад? Или – год?.. Как тесно в моей памяти, как слиплось там все!

И только пробивается сквозь толщу почти что века брошенное когда-то:

— "Голубка" – было имя этого корабля…

Не как живой звук, а как тень звука, давно оторвавшегося от уст. То есть звук уже умерший, как нельзя считать вполне живым подобного мне человека, столь давно оторвавшегося от своих земных корней. 

n

Через день мы с преподобным отбывали из Парижа назад, в Ренн-лё-Шато. Отбывали вагоном первого класса. Как я ни соскучился по матушке и по нашей тихой деревушке, было слегка грустно на душе. Грустно прощаться с этим особым, пьянящим, как вино, воздухом Парижа! — увижу ли я еще когда этот город?

Вслед за преподобным два дюжих грузчика внесли в наш вагон сильно пополнившийся багаж отца Беренжера. За тем, как вносят не то три, не то четыре тщательно обернутые в брезент большие рамы, преподобный проследил самолично, при этом покрикивая на грузчиков, чтобы, не дай Бог, за что-нибудь эти рамы не зацепили.

После, уже в дороге, сказал мне, что в рамах – картины, которые он вчера приобрел. Точнее… оно произнес такое слово… Во! Ре-про-дук-ции картин, которые сделали, по его заказу, не больше не меньше как в самом Лувре. И спросил, улыбнувшись:

— Хочешь знать, Диди, сколько я за них заплатил?

Я пожал плечами. Картинки, конечно, дело хорошее, и на стене неплохо смотрятся, коли собой неплохи, но уж не дороже они, надо полагать, чем еще одна пара модных сапог, которые он прикупил в день отъезда. Впрочем, теперь он был богач, наш досточтимый кюре, и мог хоть дюжину пар таких сапог себе позволить.

Когда он, однако, назвал цену картин, мне на миг показалось, что я сделал то, что недавно не удалось сделать даже воздушной госпоже Кальве – оторвался от сидения и парю в воздухе. Да сколь бы они хороши ни были, эти картинки, хоть бы и сделанные в Лувре, и каким бы ни был ты сам богачом, — но столько за них отвалить!.. Провалиться мне на месте, если за такие деньжищи не купить половину всего Лангедока!.. Я таких цифр прежде не слышал и, признаться, слышать и повторять больше не хочу, настолько они выходят за пределы человеческого разумения… Если, конечно, человек этот не принц крови из каких-нибудь Меровингов, или если он не… страшно даже подумать…

Ночью, лежа на мягчайшей постели, какая бывает лишь в первом классе, под стук колес я – уже далеко не в первый раз с тех пор, как мы с ним попали в Париж – все думал сквозь забирающий сон: кто же он в самом деле такой, наш преподобный отец Беренжер?

И, кроме этих мыслей, в голове крутилось на разные лады еще одно слово: "Голубка", "Голубка", "Голубка"…

Бумажное эхо

(1) Рим, Ватикан,

кардиналу Боттини

(с нарочным)

…Пользуясь нашей старой дружбой, а также Вашей близостью к Его Преосвященству, хочу поведать Вам об этой встрече с лангедокским кюре, в самом трепетном ожидании которой пребывал к тому времени несколько дней.

О, этот кюре (Беренжер Сонье – так его зовут) у себя в Лангедоке докопался-таки до свитков, дубликаты которых, если их еще не уничтожили, должны храниться в секретном отделе ватиканской библиотеки. Вы, безусловно, помните о них, так что едва ли есть нужда повторяться, тем более – далеко не все можно доверять бумаге.

Вы также должны помнить, что некогда решался вопрос о том, как с ними быть? Тогда прежний папа Пий так ничего и не решил и оставил все на усмотрение своего преемника. Боюсь, что теперь уже Его Святейшеству Льву XIII, если сочтет нужным, придется обременить себя сей тяготой.

Что же касается моего скромного мнения по этому поводу, то оно, коли Его Святейшеству угодно знать, таково. По отношению к одному, всего лишь одному человеку (если позволительно называть его человеком) Святая Церковь могла бы искупить свою… назовем это так: ошибку, допущенную еще во времена Пипина Короткого.

Отец Беренжер, — при условии, что он вправду тот, за кого выдает себя (а сие, увы, с большой вероятностью, действительно, правда), — мне кажется, вправе рассчитывать на некоторые послабления обетов, данных им при вступлении в сан. Тут я в первую очередь имею в виду обет безбрачия, ибо едва ли можно считать желательным пресечение его рода. Кроме того, вправе он, полагаю, и на получение некоторых субсидий, возможно, и немалых, от Ватикана. Право, Святая Церковь от этого едва ли слишком обеднеет, зато, быть может, почувствует некоторое искупление за доставшийся ей (ведь известно же, каким образом!) Пипинов Дар.[31]

Также, думаю, следует выделить и просимые им средства на восстановление, а фактически на возведение заново (ибо он почти разрушен) храма Марии Магдалины в деревне Ренн-лё-Шато, что в Лангедоке. И не стоит слишком уж стеснять его соблюдением всех ныне принятых канонов при этом строительстве – пусть руководствуется своим вкусом и своим (при учете его происхождения) вкусом.

Впрочем, не мне о том судить, ибо все же есть у нас в Церкви судия и повыше, до которого, надеюсь, Вы найдете способ довести мои слова.

(Далее на несколько абзацев – повествование о собственном, сильно ухудшившимся за последнее время здоровье и расспросы о здоровье адресата.)

…С чем и остаюсь всегда Ваш

Париж, кардиналу де ***

(с нарочным)

…что же касается лечения вашего ουρηθρίτιδα,[32]  мой друг, то высылаю вам эти капли, произведенные из настоя горного кустарника. Сам страдая тем же до крайности неприятным недугом, могу сказать, что лучшего средства для облегчения этой болезни на сегодня не знаю.

Относительно же моего здоровья – чего можно ждать от старика, который, если Вы изволите помнить, превзошел даже Ваш далеко не юношеский возраст на добрый десяток лет? Жив – и то хвала Господу.

(Лишь в самом конце письма.)

…Ваши мысли, касающиеся упомянутого Вами лангедокского кюре Беренжера Сонье, считаю здравыми и весьма изобретательными. Его Святейшество в ходе вчерашней беседы со мной пришел к такому же выводу. Истинная правда – наша Церковь не оскудеет и не слишком уронит себя, если выделит некоторые субсидии и даст некоторые поблажки одному-единственному захолустному священнику.

Кем бы он в действительности ни был.

Более подробно распространяться на эту тему Его Святейшество возможным для себя не счел, что я, ввиду скользкости темы, считаю наиболее правильным.

Всею душой Ваш

Префекту Парижа,

его превосходительству графу де ***

(Секретно)

…согласно Вашей инструкции о пресечении неблагонадежных разговоров, в поле моего внимания попал приехавший из Лангедока кюре Беренжер Сонье, временно обосновавшийся в "Гранд-отеле", то есть как раз на территории вверенного мне участка.

Сей кюре (живущий явно не по средствам, в самых дорогих апартаментах, и заказывающий в Лувре лучшим художникам копии картин, в том числе кисти Пуссена и Тенирса) нынче устроил у себя званый вечер с приглашением епископа Бьеля, его племянника, некоего Хоффе, а также не всегда и не во всем (судя по донесениям наших агентов) благонадежных поэтов Стефана Малларме и Мориса Метерлинка (последний родом вовсе даже из Бельгии), молодого композитора Клода Дебюсси, и оперной примадонны Эммы Кальве.

…благодаря моему агенту, внедрившемуся в число обслуги "Гранд-отеля" под видом лакея…

…В ходе их разговора, которого, ввиду своей низкой образованности и высокой учености собравшихся, мой человек не целиком понял, тем не менее, отчетливо проскальзывало немало предосудительного, а именно подвергались сомнению догматы Церкви, Святого Писания, подвергалась (как понял мой человек) хуле самая Богоматерь и едва ли не все устои христианской веры, что еще более усугубилось после ухода епископа Бьеля, который, хотя и не нашел в себе мужества пресечь, но, очевидно, и не имел более сил дальше выслушивать подобное…

…был вынужден выдать собственные три франка моему человеку, в надежде на возмещение…

…Со всеми извинениями осмеливаюсь отправить настоящий отчет вашему превосходительству в столь позднее время суток, поскольку завтра, как мне известно, Вы изволите отъехать в свое имение в Пуатье, а через день вышеназванный кюре Сонье, как я узнал, отбывает из Парижа к себе в Лангедок, находящийся вне сферы Вашей власти.