Кого не взяли на небо - Клим Мглин
После выстрела из «Анцио» от пухи оккупанта мог остаться лишь не поддающийся опознанию металлолом. Монакура опять уставился в прицел, пытаясь распознать вооружение противника. Но распознал другие, гораздо более важные детали.
«Ёп-твою-мать. День сюрпризов и наград.»
Грязный палец на спусковом крючке снова дрогнул, из дыры в бороде на приклад винтовки потекли слюни сосредоточения.
Маскировочное гилли, напоминающее свалявшийся, грязно-серебристый мех хищника, куда-то исчезло.
Идущий не был ни кенгурой, ни пингвином, ни снайпером-бро.
Это ваще был нипацан. Идущий был либо бабой, либо кем-то, кто выглядит, как баба.
Например, престарелым Мерилином Менсоном.
«Цель распознана». «Захват цели». «Уничтожить цель?»
«?»
«??»
«???»
Монакура бережно отложил в сторону свое, больше похожее на корабельное орудие, чем на винтовку, оружие. Откатился чуть вправо и пополз вперед, подражая движениям ящерицы, угодившей в лохань с говном. Метров через двадцать остановился, переполз влево на пару шагов, перевернулся на спину и замер. Правая рука, лежавшая на груди, сжимала удобную пластиковую рукоятку австрийского пистолета «Глок». Пуу лежал и слушал. Вскоре послышалось плюханье и чавканье — звуки больше походили на возню свиней в грязи, чем на шаги человека. Плюханье приближалось. Лёжа на спине, Монакура выгнулся дугой, оперся затылком об кочку, колени слегка подтянул.
Плюх, чавк, плюх, чавк.
Десять шагов, девять, восемь.
Бывший сержант распрямился, как плечи английского длинного лука, моментально оказался в упоре на одно колено, и, безошибочно определив положение цели, всадил Менсону две пули в ногу. Упал, перекатился. Упор на колено, готов к стрельбе.
«Что за хрень?»
Цель пропала. Артист, что должен корчиться от боли в простреленной ноге, крича и сквернословя, исчез. Монакура ошеломленно водил стволом вправо-влево, влево-вправо. Справа, из кашеобразной поверхности поля выглядывали кочки, покрытые жухлой травой и густыми зарослями невнятного кустарника. Оттуда послышался скрежет: кто-то ожесточённо терзал ручку допотопного патефона. Раздался треск песчинок, попавших под иглу проигрывателя, а затем виниловый голос озорно запел:
«Венн им фельде блицен
Бомбен унд гранатен
Вайнен ди медхен
Ум ире зольдатен», — пел красивый, как у Марлен Дитрих, голос.
Монакура непечатно выругался и всадил в кусты пять пуль.
«Цвай фарбе тюшер
Шнауцбарт унд штерне
Херцен унд кюссен
Медхен ист цу герне».
Чувственно продолжал Мерилин.
— Пидор, — скрипел зубами сержант.
Еще пара пуль, и Монакуру охватила холодная ярость. Выхватив из чехла армейский штык-нож, отчаянный воин бросился кромсать ненавистного артиста. До кочек с кустами оставался один прыжок, и Монакура увидел поднимающуюся с земли высокую, стройную фигуру. Тут что-то втащило* ему точно в лоб, и мир погас.
«Ай варум, ай дарум.
Ай варум, ай дарум.»
*Примечание: «втащить» — доставить переживания, оказать сильное влияние, применить физическое воздействие.
* * *
Монакура лежал у подножия пригорка, где раньше стояла оранжевая палатка, связанный одновременно и жёстко и нежно, словно над ним поработал искушённый мастер шибари. Руки были сведены вместе, заведены за спину, и соединены со связанными лодыжками. Демонтированная палатка была расстелена рядом с ним в грязи, тут же стояло складное рыболовное кресло. На палаточном брезенте лежали мотки веревки, его винтовка, его пистолет и его штык-нож. В кресле сидел Мерилин Менсон и пристально вглядывался в Пуу.
— Очнулся? — спросил дряхлый артист бархатным и низким, чуть с хрипотцой, женским голосом, сунул себе в рот окурок огромного косяка, чиркнул извлеченной из нагрудного кармана золотой «Зиппо» и выпустил в рожу Монакуре мощную струю дыма.
Потом встал над сержантом и поднял штык-нож.
— За «пидора» ответишь, — прошипел он, и воткнул нож Монакуре в лоб.
Тот заорал и очнулся.
Он лежал, связанный буквой «О»; в его любимом розовом складном кресле сидела пленившая его дева и пырилась* на бывшего сержанта несуществующей ныне армии.
*Примечание: «пыриться» — медитативно созерцать объект, свое собственное сознание, и сам процесс созерцания.
— Очнулся, малыш? — спросила она красивым, низким, чуть с хрипотцой голосом и встала с кресла. Монакура забарахтался в луже от страха и любопытства, словно навозный жук в коровьей лепешке. Теперь он мог разглядеть своего захватчика во всей его девичьей красе.
Вся перемазана бурой грязью. Лет двадцать, двадцать пять. Неестественно высокая для женщины. Волосы, спутанные и грязные, до плеч, неровно остриженные рукой бухого в хлам цирюльника. Вздёрнутый вверх заостренный нос, как у молодой ведьмы. Из-под пушистых ресниц поблескивают жёлто-зелёные глаза. Кожаные сапоги с высокими, проклёпанными голенищами, ощетинившиеся острыми шипами. И платье. Короткое, что едва прикрывает задницу, с глубоким вырезом на спине. Чёрное, усеянное жёлтыми пятнами в виде мёртвых смайликов. При порывах ветра Монакура мог видеть её чёрные, узкие трусики. Связанный сержант завороженно таращился на тётку взглядом водяной крысы, что узрела кобру, величественно распускающую капюшон.
— Привет, Ширли, — прохрипел пленник, — Клёвый закос. Здорово стиль скопировала. Однако я угадал — фамилия той, кому ты подражаешь, действительно Менсон.
— Ты обознался, малыш, — она стояла прямо над ним, немного расставив ноги, и недоумённо улыбаясь, — Моё новое имя — Ельня.
— Ладно, пусть будет Ельня, главное не волнуйся, — сержант обеспокоенно переводил взгляд от её голых ног на расстеленную палатку, где лежало всё его оружие, и обратно на ноги.
— Ельня — очень необычное имя, тебя так родители назвали?
— Нет, — ответила она, — Прочла вчера на дорожном указателе перед сожжённым городком. Слово понравилось.
— А как звучит твоё настоящее имя?
— Упуаут, — улыбнулась девушка, — Но я хочу, чтобы ты называл меня Ельня. Мне так нравится.
Бывший сержант задрал голову и ещё раз внимательно изучил облик той, что смогла одолеть выпускника российской диверсионной школы.
«Наглухо отмороженная», — предположил он, — «Психопаты могут быть нечеловечески сильны, а быстроте их движений позавидуют искушённые мастера единоборств.»
Губы шизанутой девы растянулись ещё шире, демонстрируя жёлтые, звериные клыки.
«Ёбаный карась», — осознание прошлось по его позвоночнику ледяной волной мурашек, — «Они всё-таки не миф. Грёбаные киборги. Сраные синтетические андроиды. Значит все эти слухи о разработке секретного оружия, что будоражили армейские умы перед самым Апокалипсисом — действительно правда. Интересно, «Упуаут» — это название проекта? Тогда понятно, почему двухметровый спецназовец валяется связанный, а эта сука стоит рядом и дружелюбно лыбится. Мне надо выиграть время. Тупой робот не может взять верх над русским солдатом.»
Сержант уже нашёл слабое место в узлах связывающей его веревке. Теперь надо немного напрячь мышцы здесь, расслабить там...
— Никакой я не робот, — обиженно произнесла Ельня; с уголка её приоткрытого рта стекла струйка вязкой
