Владимир Цмыг - Горбун
Старуха всегда его боялась, в глубине души подозревая, что в нём нет ничего человеческого. Чего стоит лишь тайна его появления! Не раз она порывалась сдать его в детдом, но вдруг по какой–то причине, это дело срывалось… Последние два года она вообще не вылезала из своей конуры, когда он был дома. Соседи из–за приемного сына, от которого исходил запах покойницкой, давно не общались с ней.
В доме напротив вспыхнули окна, горбун зажмурил глаза. Он всегда спал с открытыми глазами, приемную мать поначалу это пугало, но потом привыкла. Лежа на кровати, он глядел на покачивающиеся перед ним громадные ладони, а меж ними… Эти чудовищные ладони горбун мог мысленно (прямо сейчас) послать в комнату к старухе. Но вывалившийся лиловый язык, вылезшие из орбит глаза, черно–синие пятна на шее могли привлечь к нему внимание полковника. Он никого и ничего не боялся, горбун лишь хотел, чтоб миссия его на Земле продлилась, как можно дольше… Он не ведал зла, и всё содеянное им считал служением своему богу.
* * *Площади, залитые желтым светом, выглядели точно кратеры потухших вулканов. Бродячие собаки, уловив запах горбуна, скуля и визжа, кидались прочь. Бесшумный, как призрак, горбун рыскал по вымершему городу. Он прижимался к стенам домов, оградам, прячась за стволами деревьев, выбирая места, налитые чернильной темнотой. В большом городе всегда найдется беспечная, или приезжая, ещё не успевшая пропитаться ужасом, витавшим над этим проклятым местом.
За угол рыбного магазина свернули двое — крепко сбитый мужчина с пистолетом в руке и девушка–подросток. Коротенькая юбочка, икры бело мелькают в темноте. Горбун возраст добычи распознавал издали. Ночь на исходе, и жгучее желание припасть к царице прямо–таки разрывало его нутро.
Крепыш, сунув пистолет за пояс, пропустил девушку вперед, задержавшись у двери подъезда. Посланные горбуном ладони обхватили его голову. С переломленными шейными позвонками мужчина осел на пол. Горбун бесшумно скользнул в приоткрытую дверь. Остановившись на ступеньке лестницы, дочка с тревогой окликала отца.
Под лестницей, где всегда пахнет кошачьей и человеческой мочой, горбун корчился от сладострастия, рожденного чудовищным совокуплением, сопряженным с мукой женского тела. Ни одного постороннего шума на лестничных площадках дома, слышался лишь далекий вой патрульных машин и далекий гул ночного вертолета, барражировавшего над городом.
Наслаждение, подаренное ладонями–лапами, на короткое время обессилило горбуна. Он вновь оказался в роскошном дворце царицы, одновременно отдавшейся толпам жрецов, воинов, ученых, инженеров. Рядом с дворцом великой царицы, в центре большой площади, гигантская статуя, при виде которой горбун напрягался от гордости за столь громадного всадника с красными горящими глазами и полыхающим факелом в руках на столь же циклопическом драконе…
* * *В однообразной, чудовищной цепи убийств сегодня появилось новое, неординарное звено… Черно–синие пятна на сломанной шее отца изуродованной девушки.
«Значит, — думал полковник, сжав больно пульсирующие виски от жирного, сладковатого запаха, — значит, он действует не один. Один без шума и борьбы вряд бы справился с таким силачом».
Полковника смущала нечеловеческая сила преступника (или преступников?), сумевшего такому крепкому мужчине лицо повернуть за спину, сломав все шейные позвонки! Наверное, под утро хищник отчаялся найти новую жертву, а родитель мешал?
Размышления его прервал голос только что приехавшего криминалиста. Под лестницей обнаружены пятна, похоже… сперма.
«Вот оно! — с радостью мысленно воскликнул полковник. — Вот она, может, первая зацепка!»
Переносная лампа ярко осветила темный закуток под лестницей. Кроме спермы, найдено было несколько черных, коротких волосков. Опять мучительные вопросы! Почему сперма не в жертве, а далеко от неё, и в таком большом количестве? Полковник в отчётах ни разу не написал, что убитые были изнасилованы. Удушение с последующим зверским надругательством, с проникновением в брюшную полость посредством каких–то предметов.
А ещё ныло сердце… Сегодня утром пришла телеграмма от дочери. Собирается приехать, очень соскучилась. Приезжает, несмотря на его отчаянную просьбу по телефону не делать этого. И некому её остановить, жена полковника умерла от рака пять лет назад.
Жильцы дома молча смотрели на оперов с каменными лицами, скрывавших свою беспомощность. Жена и мать недавних жертв маньяка сошла с ума, её увезли в лечебницу, квартиру опечатали. Люди не кричали, не требовали, не угрожали, не обвиняли. Страшно было глядеть в глаза отчаявшихся людей, уставших от страха. Теперь одинаково жутко всем, монстр начал убивать и мужчин.
Мысль о горбуне почему–то не оставляла полковника. В машине, на поворотах визжащей тормозами, он пытался вспомнить его руки. Желание снова увидеть его было так велико, что он приказал повернуть к моргу.
Горбун в коричневой кепке, в сером в бурых пятнах халате на каталке вёз молодого паренька, по пьянке попавшего под поезд. Полковник остановил его, предложил сигарету, тот отрицательно мотнул головой, сжимая ручки каталки.
«Нет, руки хотя и сильны, но не так мощны, чтоб за спину повернуть голову здоровенному мужику…» — отметил полковник.
— Вы давно здесь работаете?
— Десять лет, — коротко бросил горбун. Голос неприятный, металлический, точно в горле у него железная трубка. По всему видно, что он молчун, и открывал рот лишь в крайнем случае. Полковник замялся, не зная, что ещё сказать, горбун напротив был невозмутим, сонными, прищуренными глазками глядя перед собой.
«Лоб низкий, челюсть слишком велика, черные волосы коротко острижены, руки тоже в черном волосе, кожа бледно–желтая, пористая, мало бывает на солнце…» — автоматически отметил оперуполномоченный по особо важным делам. Но он тут же оборвал себя. Полковник знавал убийц с ангельской внешностью, безжалостных, хладнокровных, с ледяным сердцем. Горбун переступал с ноги на ногу, так же равнодушно и невозмутимо глядя перед собой.
Вдруг неожиданная, парадоксальная мысль отбросила уныние и сомнения полковника. «Монстра, надо искать на свалке, в подвалах, в канализационных люках, на кладбище, и в… морге! Это не человек, а нечто человекообразное, потому как его поступки не укладываются даже в логику сумасшедшего…»
* * *За тонкой стенкой, кряхтела старуха, мучаясь от изжоги. Горбун знал, отчего она так мается, в утренний суп он успел подсыпать мышьяка. Он с удовлетворением отмечал, как его приемная мать худеет и желтеет. Скоро вожделенная дверь подвала всегда будет перед его глазами! Только глубоко под землей он по–настоящему чувствовал себя хорошо. Возле его ног сновали его единственные друзья — крысы, коих он откормил человечиной. Когда ему хотелось есть, обезьяньими руками он ловко ловил их, прокусив шею, выпивал горячую кровь.
* * *В эту ночь ему повезло сразу. Для храбрости изрядно хлебнув водки, проститутка рискнула… Покачиваясь на каблуках возле ярко освещенной витрины, она назначила цену, и этот странный, неразговорчивый урод сразу согласился, вызвав у неё сожаление, что мало запросила…
— Деньги вперед! — бросила девушка, сворачивая за угол здания.
Когда же в темноте переулка шире распахнулись веки клиента, и оттуда пронзительно полыхнуло желто–зеленым, она всё поняла… Но лишь успела только пискнуть, как в мышеловке мышь. Чудовищные ладони запечатали её рот, а меж ними… скорее орудие убийства, нежели орган совокупления.
Обессиленное, опустошенное величайшим напряжением, чудовище отдыхало возле стены каменного забора. Неподалеку в черно–красной лужице, отливающей лаком, валялась изуродованная девушка. Красоту, которая восхищает людей, он не понимал, а значит, и не воспринимал, он любил то, от чего в ужасе и в отвращении отшатнулись бы все.
Чудовищные ладони, потеряв плотность и четкость очертаний, в метре покачивались над головой. Материализовавшееся желание верным псом ждало дальнейших распоряжений хозяина. Когда в поисках добычи он рыскал по ночному городу, ладони охраной плыли сзади. Как–то раз ради интереса (а вообще он не был любопытен) горбун рукой ткнул в ладони, но ощутил лишь ледяную пустоту… Он даже и не попытался понять, почему в этом «нечто» такая мощь.
Возле своего дома хозяин мысленно говорил: все, дело сделано, его приказ выполнен! И чудовищные ладони сразу растворялись в черноте ночи, слабо подсвеченной желтой лампочкой подъезда. Раньше ладони ловили мальчиков, зажимая рты, несли в логово, в каменный мешок подвала. Несли так, что ни одна косточка не была повреждена: все должен сделать сам хозяин…
…Чувствуя приближение смерти, тяжко стонала старуха. Физическое страдание усугублял камень на душе. Кроме приемного сына, в городе у неё не было родственников. Что приемный сын не человек, она с самого начала подозревала, лишь заглянув в глаза подобранного крошки. Невозмутимыми, холодными глазами младенца из невообразимо далеких далей глядело какое–то омерзительное существо… Появлялось желание сдавить горло пухленького малыша. Но невостребованное материнское чувство подавляло страх и отвращение, и она холила своего найденыша. Любовь, отвращение и ненависть странным образом переплелись в чудовищный жгут, который теперь захлестнул её тонкую, морщинистую шею.
