Сэм Крайстер - Наследники Стоунхенджа
Профессор окунул перо в массивную антикварную чернильницу, дал «Пеликану» напиться и вернулся к работе.
Еще час он писал на тонкой бумаге с примесью хлопка и личными водяными знаками. Тщательно перечитал законченное письмо, представляя, какое впечатление оно произведет на получателя. Промокнул написанное, аккуратно вложил в конверт, запечатал сургучом и оттиснул на нем собственную печать. Традиции надо соблюдать. Особенно сегодня.
Он положил письмо на середину большого стола и откинулся назад. Завершение дела принесло ему грусть и облегчение.
Солнце уже поднялось над деревьями на дальней стороне сада. В другой день он вышел бы прогуляться, возможно, позавтракал бы в беседке, понаблюдал бы за птицами и зверьками, потом позволил бы себе вздремнуть перед обедом. В другой день.
Он выдвинул нижний ящик стола, посмотрел в него, чуть помедлил. Затем решительным движением вынул револьвер времен Первой мировой войны, приставил к виску и спустил курок.
За забрызганным кровью окном под серым небом раскричались фазаны.
3
Следующий день.
Кембриджский университет
Гидеон Чейз положил трубку и тупо уставился в стену своего кабинета, до звонка он просматривал находки с раскопок мегалитического храма на Мальте.
Женщина-полицейский выразилась вполне ясно:
«Ваш отец мертв. Он застрелился». Если подумать, яснее не скажешь. Без лишних слов. Без иносказаний. Просто вербальный удар под ложечку, вышибающий дух. Конечно, она вставила: «Я сожалею», пробормотала какие-то соболезнования, но к тому времени блестящий мозг двадцативосьмилетнего претендента на профессорскую должность уже отключился.
Отец. Мертв. Застрелился.
Три коротких слова нарисовали полную картину. А он только и сумел выдавить в ответ: «О!» Попросил повторить, сомневаясь, правильно ли расслышал. Правильно. Просто он был в таком смятении, что на большее, чем это «О!», его не хватило.
Сын не разговаривал с отцом уже много лет. После одной из самых ожесточенных ссор Гидеон вылетел из дома, поклявшись никогда больше не разговаривать со старым козлом, и без труда сдержал слово. Самоубийство. Какой удар! Великий человек, всю жизнь стремившийся быть отважным, дерзким и уверенным в себе. Что может быть трусливее, чем вышибить себе мозг? Гидеон вздрогнул. Господи, должно быть, отвратительное зрелище. Он как безумный кружил по тесному кабинету. Полиция просила его приехать в Уилтшир и ответить на несколько вопросов. Прояснить некоторые детали. Он сомневался, сумеет ли найти дверь, не то что дорогу в Девайзес.
Детские воспоминания сыпались, словно падающий ряд костяшек домино. Большая рождественская ель. Подтаявший снеговик на лужайке перед домом. Маленький Гидеон в пижаме сбегает по лестнице, чтобы открыть подарки. Отец играет с ним, пока мать готовит обед, которого хватило бы на целую деревню. Родители целуются под омелой, а Гидеон обнимает их за ноги, пока они не подхватывают его и не принимают в компанию. Потом удар: шестилетний мальчик, переживающий боль потери — смерть матери. Тишина на кладбище. Пустота в доме. Перемена в отце. Одиночество интернатов.
Ему было о чем подумать по дороге в Уилтшир, на родину матери, в места, которые она любовно называла страной Томаса Гарди.
4
Уилтшир
Немногие знали о его существовании. Тайное, холодное, каменное подземелье — титаническое сооружение доисторических архитекторов. Непосвященные здесь не бывали.
Святыня Последователей была невидимым чудом. Над просторными, как собор, залами в поле возвышался лишь небольшой пригорок, почти незаметный глазу. Под пригорком скрывалась жемчужина древней цивилизации, произведение людей, знания которых до сих пор не дают покоя умам ученых.
Построенный за три тысячелетия до Христа храм — анахронизм, храм вне времени, ошеломляющий и невероятный, как великая пирамида Гизы.
В подземных могилах лежали архитекторы, создавшие Стоунхендж и Святилище. Их кости покоились среди двух миллионов каменных блоков, доставленных из тех же каменоломен. Если Гиза — почти идеальная пирамида, то Святилище было почти идеальной полусферой, куполом над круглым залом, половиной холодной луны.
Звук шагов умножался под сводами Наклонного прохода, казалось, в гулких пещерах шумел дождь. В Малом зале, при свечах, собрался Внутренний круг. Их было пятеро — по одному на каждый гигантский трилит в круге Стоунхенджа. Все в плащах с опущенными капюшонами в знак почтения к прошлым поколениям, положившим жизни на создание святыни. После посвящения Последователи принимали имена созвездий, совпадавшие с первой буквой их имени. Эта завеса тайны тоже была многовековой традицией, отзвуком эпохи, когда миром правили звезды.
Драко был высок и широкоплеч, излучал силу. Он — старший, хранитель Внутреннего круга. Его имя означало по латыни «дракон» и относилось к созвездию, в которое три тысячи лет назад входила столь важная для северных стран Полярная звезда.
— Что говорят? — он сверкнул из-под капюшона безупречными зубами. — Что они предпринимают?
«Они» относилось к полицейским уилтширского отделения, самого старого в стране.
Грус, названный в честь созвездия Журавля, самый плотный из присутствующих, ему перевалило за пятьдесят, буркнул:
— Он застрелился.
Муска задумчиво прошелся вдоль ряда свечей, отбрасывавших на стены радужные тени. Он хоть и носил имя созвездия Мухи и был здесь младшим, но за-то самым крупным. Казалось, что ему тесно в этом зале.
— Никак не ожидал от него такого. Он был предан вере, как любой из нас.
— Он был трусом, — бросил Драко. — Он знал, чего мы от него ждем.
Грус словно не заметил его вспышки.
— Нам предстоит решить некоторые проблемы.
Драко шагнул к нему.
— Я вижу это не хуже тебя. До священного часа у нас еще есть время разобраться с этой бедой.
— Осталось письмо, — добавил Грус. — Аквила[2] знаком с кем-то из следователей. Самоубийца оставил записку сыну.
— Сыну? — Драко обратил мысленный взор вспять, к смутному воспоминанию: Натаниэль с ребенком, худеньким парнишкой с копной черных волос. — Я забыл, что у него остался сын. Он стал преподавателем в Оксфорде?
— В Кембридже. Теперь он вернется домой. — Грус подчеркнул последнее слово. — В отцовский дом. И, кто знает, что он там найдет.
Драко наморщил лоб и пристально взглянул на Муску.
— Сделай, что должно. Мы все были хорошего мнения о нашем брате. При жизни он был величайшим из нас. Надо позаботиться, чтобы в смерти он не стал нашим самым опасным врагом.
5
Стоунхендж
Вечерний туман окутал основания камней, архипелагом возвышавшихся над белой пеленой. Для мотоциклистов, с шумом проносившихся по соседней дороге, это был всего лишь очередной пейзаж, но для Последователей он значил много больше.
Сумерки. L’heure bleue. Драгоценное время суток между рассветом и восходом, между закатом и ночной темнотой. Свет и тьма находятся в равновесии, и духи тайного мира обретают зыбкую гармонию.
Мастер разбирался в тонкостях. Он знал, что «морские» сумерки наступают первыми, когда солнце опус-кается от шести до двенадцати градусов ниже линии горизонта и позволяет морякам увидеть первые звезды. Затем следуют астрономические сумерки, пока солнце не уходит за горизонт до восемнадцати градусов.
Градусы. Геометрия. Расположение солнца. Священный треугольник которым из века в век овладевали люди. Без них не было бы Стоунхенджа. Его расположение не случайно, оно определено мудростью величайших древних авгуров и астрономов, усилиями величайших умов. Он возводился с такой точностью, что на завершение круга ушло более половины тысячелетия.
И теперь, более четырех тысячелетий спустя, Последователи уделяли камням не менее пристальное внимание.
Мастер вышел на место точно в тот момент, когда морские сумерки переходили в астрономические. Он недвижно стоял среди синих вечерних камней, обступивших его со всех сторон подобно воинам-защитникам.
Мастер был один и, подобно древнему провидцу, терпеливо ожидал явления богов. Скоро он услышал тихий шелест их голосов и постиг их мудрость. Теперь он знал, что делать. Меньше заниматься самоубийством профессора и больше — сыном. Позаботиться, чтобы жертва была похоронена как должно — беда, если останки не попадут в землю. И, главное, подготовиться ко второй стадии обновления. Церемония должна быть закончена.
Млечный пар клубился у его ног. В волшебном полумраке камни оживали. Обман зрения? Игра света? Он знал, что это не так. Молодая луна, едва различимая для несведущих, для постигшего астрономию древних сияла космическим маяком. В просторах небес складывались звездные карты, возникали небесные круги орбит, и он каждой частицей тела ощущал переход солнца от Бельтана к солнцестоянию.
