Сын василиска Волошина - Михаил Востриков
Вопрос: — И что же мне делать? Есть какой-то выход из этого тупика?
Ответ: — Э-э-э, сотрудничать! Вспоминай, как генерал тогда сказал «…нужно сотрудничать с государством и работать на него». Сотрудничать, вот выход! Конечно сотрудничать! На взаимовыгодных и понятных обеим сторонам условиях. Я уже совершеннолетний и в опекунах не нуждаюсь. Вредить России я не собираюсь, но цену я себе уже тоже знаю. Из всех ребят моего курса и, думаю, что и со всего Управления, я самый ценный.
Вопрос: — Почему?
Ответ: — Только я умею убивать прямо с дивана в любом месте и сразу всех. Остальных моих сокурсников можно использовать только против одиночной жертвы — но их при этом нужно легендировать, подводить, внедрять, разрабатывать план акции, прикрывать, эвакуировать, прятать и т.д.
Дополнение: — При мне в Кадетский интернат привезли мальчика-кобру Виталика Цыденова. Замечательные способности — плюётся ядом, им же кусается, лазает по трубам, прячется в щели. И что? Это же надо ещё найти ту трубу, по которой он пролезет в спальню жертвы. А он ещё и бурят, слишком характерная и запоминающаяся внешность, скажем, в Европе.
Вопрос: — Но при желании я же могу уничтожить всё Управление «Л» и уйти на Запад⁈
Ответ: — Не льсти себе. Этого ты сделать не сможешь. Ведь для убийства тебе мало желания. Тебе нужна ещё и ненависть. А что тебе плохого, кроме хорошего, сделали тебе эти люди — дядя Толя, Михалыч, Амалия Фридриховна, девочки из факультетской бухгалтерии, Марина Гончарова?
Вопрос: — Значит, договариваться и сотрудничать?
Ответ: — Именно!
Призрак отца
Исток реки Бейсуг, семь километров южнее города Кропоткинского.
Вот здесь всё и произошло. Видимо в этой заводи отец рыбачил. А вот и тот просёлок, идёт на взгорок. А вот и самое высокое место на нём. Да, здесь!
Пнятно, что всё здесь уже на сто раз закатали, вокруг выросли новые деревья, но взрыв был именно здесь. Это видно. А потому, что деревья выросли немного в отдалении от воронки и на верхушке холма сейчас растёт только трава. И много-много солнца. И в конце февраля на Кубани солнышко к обеду бывает, что и припекает.
А в Москве сейчас ещё беспросветная зима, снег и вьюга. Но на то она и Кубань, почти субтропики!
Я стелю куртку прямо на жухлую траву и ложусь на неё ничком, руки под голову, фуражка от солнца на глаза. Хорошо! Солнышко припекает, птички поют. И приходит сон. Спокойный и глубокий, какого уже не было несколько дней с этой нервотрёпкой, и которая ещё не кончилась вовсе.
— О-о-о, привет Мироздание, давно не виделись! Куда мы сегодня полетим на экскурсию, в какую галактику? Ни в какую⁈ А почему? Мы остаёмся на месте?
Я приподнимаюсь на локтях и вижу, что посередине просёлка стоит и молча смотрит на меня мужчина — неопределённого возраста, лысый как биллиардный шар, голова в шрамах и с бархатной повязкой через один глаз. Одет в рыбацкий комбинезон и в резиновых сапогах.
— Папка⁈ Па-а-апка-а! — кричу я и хочу подбежать к нему, обнять, но он делает жест рукой, мол, не подходи, нельзя.
— Вася, Васечка, Василёк, сыночек, плоть и кровь моя, — слышу я, — Я знал, я верил, что рано или поздно ты придёшь ко мне. Я бы и сам пришёл к тебе, да нельзя мне. Только посмотреть. И ни метра в сторону. Откуда пришёл, туда и сразу назад.
— Откуда ты здесь, папка? Тебя же взорвали, убили! — говорю я.
— Меня убили? Ну нет! Это невозможно. Я же василиск, аггел разнузданный.
И призрак продолжает:
— Это тех троих полковников сразу, без Суда забрали в Преисподнюю. Я только вдёрнул их. В Преисподней шнырей не хватает, вот и метут туда всех фараонов — ментов да чекистов, в нарушение Регламента. Там они и обретаются сейчас под котлами вместе с рогатыми, которые из-под хвостов выкусывают. Дрова им притаскивают.
— А ты?
— А я так и остался на жительстве в «Тонком мире». Слышал поди про такой? В четвёртом измерении Этого Света находится. Санитарный буфер между Этим и Тем Светом. Место для 40-дневного карантина душ умерших перед Судом и для всякого мусора. Вот я тот мусор и есть — «ни Богу свечка, ни чёрту кочерга».
Отец улыбается:
Я же аггел рукотворный, не по роду, хоть и Разнузданный, крови на мне много. Да тут много таких, никому ненужных. Кто в коме между жизнью и смертью застрял. Кого с Суда выгнали да вернули. Почему выгнали? А не за что было судить, вот и выгнали. Жил вроде и Бога не хаял, и с чертом не якшался. Жил себе, да жил, работал, детей растил, но и в церковь не ходил. А тут, хоп, и со Святыми упокой, да на Суд! А там ни те его не берут, ни эти. И в Ад не за что, а уж чтобы в Рай, что ты… Таких и близко к Раю не подпускают. Вот и лежат они себе в своих кукольках да вертепчиках в «Тонком мире», второго пришествия ждут, чтобы восстать во плоти. Ничего не скажу, народ они грамотный, с понятием, и в разговорах душевный. Да что я о себе, да о себе. Как ты, сынок?
И я рассказываю отцу всё-всё! Со слезами, с соплями, но всё как есть!
Отец слушает молча, не перебивает. Когда я замолкаю, он ещё долго молчит. Видимо переваривает и размышляет. А потом начинает говорить:
— Вот оно значит как вышло с Люсей и Тасечкой. Ты сходи к ним завтра, посиди на могилке, сделай что надо. Они уже в Раю давно и не встретиться нам теперь уже никогда. Но это ладно, главное в Раю они, точно. Я быв «Тонком мире» или в Преисподней их давно нашёл.
— А ты жив, Вася-Василёк, — восклицает отец, — И теперь
