Пастухи призраков (СИ) - Ламичева Юлия
– Я вроде как поняла, как покончить с волком, – выдохнула Лена.
– Как?! – оживился Рома.
– Мне тоже интересно, – сказал Иннокентий.
Лена потянулась до хруста в суставах и лёгкого головокружения. На её лице появилась улыбка (довольно неприятная).
– Не скажу. Область мутная, а терминологией я не владею – у меня, пап, восемь классов плюс ветучилище, не забыл?
– Перекись нашла? – спросил Иннокентий.
– Кровь сама почти остановилась, – ответил Рома. – Лен, а со мной как? – осведомился он вкрадчивым голосом.
– Прямо сегодня сможешь отоспаться.
Машина тронулась вперёд.
– Я догадываюсь, что ты собираешься сделать, – холодно произнёс Иннокентий. – Не могу этого одобрить.
– Во-первых, ни фига ты не догадываешься, – ответила Лена почти добродушно, – во-вторых, у тебя есть другие идеи? Прямо сейчас, а то Ромочка у нас нежный, не приспособлен для бессонницы и нападения демонов.
Иннокентий покачал головой.
– Лена, разреши мне кое о чём тебя попросить: я бы предпочёл, чтобы ты делала это в моём присутствии.
– Нет, пап, я как-то сама привыкла, – быстро ответила Лена.
– Понимаю. В таком случае, пусть с тобой кто-нибудь будет. Не Рома, ему как раз следует держаться подальше. Кто-нибудь, кто сможет набрать мой номер, если ты сама не сможешь этого сделать.
***
Лена облизала кончик пальца, не успев разобрать вкуса, после чего предусмотрительно спрятала китайскую банку в ящик тумбочки. Папа вроде больше ел, с другой стороны, лучше недожрать, чем пережрать. Однажды Серёга догонялся таблетками от непроверенного дилера, в результате его удалось отскрести от потолка только посредством тогдашнего мужчины Галкиной мечты (бывшего боксёра).
Жара. Всё же следует лечь… или само ляжется, как попрёт? Лена поймала себя на том, что сидит в позе Джейн Эйр (спина доской, коленки сжаты), устыдившись, развалилась на подушках. Фанта следила за ней со сдержанным ротвейлерным интересом. На кухне брякнуло. Дура, забыла спрятать папин коньяк! Теперь от Димки и вовсе толку ноль, кроме вреда. Надо было завтра днём экспериментировать, отправив Нюсю к Татьяне Викторовне. А ещё лучше под папиным присмотром.
Лена знала, что лучше, но, такая штука: огромный соблазн, когда кто-то сильный и умный берёт тебя под крылышко с твоими проблемами. Вот только нельзя этого допускать! Нельзя расслабляться, привыкать, потому что, когда великолепный кто-то исчезнет из твоей жизни, – неважно, по какой причине, люди всегда исчезают, – тогда станет плохо. Очень плохо, гораздо хуже, чем было. Если Лена и научилась чему-либо у папы, то именно этому. Были моменты, ну, или месяцы… даже годы, когда Лена папу ненавидела, но папа был прав, не позволив ей привязаться к себе, и Лена была папе благодарна.
Не торкает, мало съела. Может, толерантность выработалась? Всё же год мазаться – не шутка. Ну и хрен с ним, завтра так завтра, перетерпит Ромка одну ночь. Лена встала.
Голова закружилась, тяжело сдавило глаз. На секунду Лена утратила ориентацию в пространстве, но это прошло, так как пространство кончилось. Осталась темнота, густая и вещественная, точно сметана наоборот. Далеко внизу, под ногами, возник искрящийся зелёным поток (в существовании у себя ног Лена засомневалась). Поток без конца и края. Лена падала, не в силах шевельнуться, захваченная нарастающей волной восторга. Если бы Серёгины средства давали хоть немного похожий эффект, стала бы наркоманкой и не поморщилась. Что-то с силой ударило в грудь, Лену отбросило назад, и падение прекратилось.
Лена обнаружила себя по колено в снегу, холода она не чувствовала. Сразу появилось ощущение, что за ней наблюдают, причём наблюдатель не один. Двигаться Лена не могла, зато каким-то образом воспринимала всё окружающее одновременно. Запахов, правда, не было, в остальном мир казался почти нормальным, хоть и чуточку более зелёным, чем обычно. Над головой дымное ночное небо с прибитым по центру лунным кругляшом, позади – поле, отороченное с рваной кромкой леса, впереди – занесённая снегом ночная деревня. Чуть поодаль от прочих домов темнела просевшая под снегом избушка вроде сарая.
Это место Лена посещала если не в каждом сне, то достаточно часто, не хватало лишь главной достопримечательности – волка. Вместо него рядом стояла Фанта: уши поджаты, шерсть ирокезом на круглой спине, и хвост указывал вниз как палец цезаря.
– Фаня, ты как сюда попала?! Хотя да, я читала, что собаки во сне шастают по астралу как тараканы. Вот и славненько, значит, мы с тобой в астрале, Фаня.
Собачью тушку толстым слоем покрывала маслянисто-мерцающая субстанция настолько чистого золотого оттенка, что в природе такой не встречается (правда, в плане золота Ленин опыт ограничивался бабушкиным обручальным кольцом и каёмками на чашках). От удивления Лена сумела не только погладить собаку, но и поднести ладонь к лицу. До сих пор взглянуть во сне на руки у неё ни разу не получалось, сколько ни читал ей Серёга нудных лекций (Лена не сомневалась, что у него самого это не выходило, а может, и у всех прочих). Странное вещество не оставило на пальцах следов. И что это, спрашивается? Аура? Лена вытянула руку перед собой – на ней ауры намазано не было. Или собственную ауру Лена видеть не умела, или это была другая, неизвестная, фигня.
«И что дальше?», – подумала Лена.
По правилам сна ей полагалось прорываться в избу сквозь снег, обмирая от ужаса, но волк изволил опаздывать, а ноги всё ещё делали вид, что не имеют к Лене отношения. Оставалось торчать в сугробе забытым пугалом и любоваться окрестностями, благо в прошлые визиты сюда у неё не хватало на это времени. Было в пейзаже что-то знакомое…. Слишком знакомое!
Дед увлекался фотографией. В основном он проделывал это с сослуживцами и членами семьи, насадив на булавки и выстроив в ряд с задумчивыми лицами. Случались пейзажи: «Моя жена и дети на нашей даче». Имелась также серия «Вот моя деревня». Бабушка водила пальцем по фотографиям, мечтательно рассказывая: «А вот наша банька, Леночка. В двадцать первом как деревня горела, дядю Василия в хлеву придавило, прабабка Анна да мать остались. Всем обчеством им отстроиться предлагали, но прабабка ни в какую: ваши, де, избы погорят, а тута место цело будет. Упёрлась, нравная была, так в баньке и жили. Я в ней родилась, Иду родила, уж как мать померла, Лёня нас в Москву забрал. В войну пожгли немцы деревню, только наша банька уцелела. Народ по землянкам мыкался, а мы всё ж в своём дому, тем спаслись. Тяжёлое было время, Леночка».
Дед фотографировал баньку весной и, в общем, днём, всё же и банька, и деревня были те самые, с дедовых фотографий. «А ведь дед баньку изнутри тоже увековечил», – подумала Лена и оказалась в баньке, так и не воспользовавшись помощью ног. Прохождение сквозь стену не произвело на неё впечатления, потому что прошло до скучного незаметно.
Так и есть: обвешанная тряпьём русская печь, стол, несколько лавок вдоль стен. А полотенце в петухах, вышитое прабабкой Татьяной, у Лены до сих пор в комоде хранится. Конечно, в бабушкины времена стены вряд ли отличались прозрачностью: сквозь толстые брёвна горницы Лена без труда разглядела сидящую в сенях на лавке девочку лет десяти в продранной фуфайке поверх длинной рубахи.
Лена не успела понять, как оказалась рядом с девочкой, ноги в процессе точно не участвовали. В нормальном сне волк должен был подкапывать дверь, царапая когтями, а Лена – бояться на этой самой лавке, как раз возле кадки. Девочка не шевелилась. Худенькая, злое с хитринкой лицо, испещрённое, надо полагать, оспой – вряд ли на такое способна банальная ветрянка. Из-под низкого лба пусто смотрели глаза, похожие на старые пуговицы от брюк. Фанта прижалась к Лениным ногам.
– Э… привет? – начала Лена.
В неподвижности существа было что-то пугающее.
Лена начала закипать: раз в жизни по доброй воле наелась глючной мази от духов, и нате вам, волк не явился, да ещё эта сидит, таращится в стену точно овца! Не то привидение, не то Лена сама здесь на правах привидения, каковым рискует и остаться. На волне злости Лену поднесло к лавке, она тряхнула девчонку так, что свалилась фуфайка. Зараза вскинулась, прокусила Лене палец едва не до кости и опять замерла.
