Елена Вернер - Верни мои крылья!
Когда зазвонил телефон, она не поверила своим ушам. Сердце в груди перевернулось и, кажется, запуталось в шнурах артерий. Первой эмоцией была недоверчивая радость, но ее тут же грубо отодвинули в сторону, как слайд сменили: следующим слайдом шла сцена поцелуя в гримерке. Он красноречивее.
– Алло?
– Здравствуй…
Теперь она знала, как выглядит обладатель этого голоса. Но все это уже не имело ровно никакого значения.
– Кирилл. Хорошо, что ты позвонил.
– Прости, вчера не получилось тебя набрать. Приполз домой и заснул без задних ног, чуть ли не на коврике у двери, – гортанный звук улыбки. – Как твои дела?
Ника зажмурилась:
– Хорошо, все хорошо. Даже больше! Кирилл, я хотела кое о чем попросить…
– Да?
– Не звони мне больше, никогда, ладно?
Она сказала это негромко и необидно, но веско. Никакой аффектации, лишь дружеская просьба усталого человека. Ответа не было так долго, что захотелось по старинке подуть в микрофон трубки.
– Все стремительно меняется, правда? – осторожно проговорил Кирилл наконец. Она вздохнула и засмеялась:
– Даже не представляешь насколько!
Снова тишина. Пару раз она чувствовала его готовность спросить что-то в лоб, но в последний момент он передумывал и продолжал безмолвствовать. Совершенно очевидно, происходил какой-то бессловесный разговор, но теперь Ника предпочитала ничего не домысливать за своего собеседника. На том конце провода дышал человек, придуманный ею настолько же, насколько Марат из вечернего спектакля был придуман своим драматургом. И, как и персонаж пьесы, это был чужой мужчина. Он принадлежал Римме-Лике, на сцене и за кулисами, вполне осязаемо. Даже чересчур. А ее собственного, ночного Кирилла из ниоткуда, состоящего целиком лишь из голоса и мечты, никогда не существовало.
– Хорошо, – ответил Кирилл.
– Хорошо, – и, минуя ненужный драматизм, Ника избежала и слова «прощай».
Не дожидаясь ответа, она нажала на красную кнопку, и разговор прервался. В квартире стало зябко. Ника вспомнила первый его звонок, звонок не ей, а другу, случайность, стечение обстоятельств. Ей хотелось вернуться на две недели назад и не поднять трубку, когда старенький дисковый телефон разразился настойчивой трелью. Та трель была не к добру.
Вслед за Никой притязания на Кирилла Мечникова оставили и Липатова с Лелей Сафиной. Соперничать с Риммой им было очевидно не по силам. Три дня спустя – в театре невозможно ничего утаить – уже никого не удивляло появление Кирилла и Риммы под ручку, они посмеивались, переглядывались на репетициях, и кто-нибудь обязательно заставал их обнимающимися в гримерке или за кулисами, так что Нике всего-навсего не повезло стать первой.
Уже вовсю репетировали новую постановку. Еленой Троянской, женщиной, полюбоваться которой даже дряхлеющие старики карабкаются на крепостную стену, стала Корсакова, а главная роль, Гектора, досталась Кириллу. После успеха его первого спектакля сомнений у Липатовой на его счет не осталось, и бедный Валера Зуев был беспощадно вычеркнут из памяти и даже из списка труппы на сайте театра. Тем временем сам сайт, еще недавно выполнявший функции едва ли не доски объявлений, только вместительнее, в одночасье стал одной из самых популярных тем для обсуждений. Виной всему был Паша Кифаренко, принесший на вторую читку несколько свернутых в трубочку листов некоего текста. Пока Липатова давала разъяснения по каждой роли, листы ходили по рукам, как любовная записка под партами восьмиклассников. Распечатки оказывались у всех по очереди, не минуя даже Светлану Зимину и Лизавету Александровну Рокотскую. Правда, последняя шепнула, что ознакомится попозже, и тактично отложила очочки на край стола: воспитание требовало от нее слушать режиссера, даже когда та обращалась к другим.
– Так. Дай мне сюда эту гадость, – приказала Липатова, когда заметила, что и ее собственный муж с интересом погрузился в чтение. Стародумов потер рукой заросшую щеку и нехотя протянул листы. Липатова бегло просмотрела их: – Это что?
– Это с нашего сайта. Распечатал, что фанаты пишут. Про нас, – пояснил Паша.
– Не знал, что у нас есть фанаты, – фыркнул Трифонов. – Вообще думал повесить над входом транспарант, что-то типа «Дорогой зритель, спасибо, что пришел. Спасибо, что не уходишь».
– Даниил, зайдите в мой кабинет. Сейчас, – зловеще проговорила Липатова и вышла из зала, стуча каблуками.
– Блин, а что я такого сказал? – простонал Трифонов, тщетно ища поддержки. Леля поджала губы и покачала головой:
– Ты балбес. Влетит тебе сейчас по первое число.
Трифонов понуро побрел за худруком, и в читке внезапно образовалось окно. Об этой сцене, свидетелем которой Ника не была, ей позже рассказала Лизавета Александровна, а пока она столкнулась с Трифоновым в коридоре. Тот задержался перед кабинетом начальства лишь на мгновение, чтобы по своему обыкновению успеть подмигнуть девушке. Как только дверь за ним закрылась, на актера обрушился шквал липатовского гнева – тонкие стены не стали препятствием, и Ника слышала все до последнего слова. Липатова отчитывала Даню за неуважение к ней, коллегам и самому театру как понятию и как искусству и настоятельно советовала Трифонову подумать о своей профессии: может, не стоит заниматься настолько нелюбимым делом? Ника знала, что липатовские слова не имеют отношения к действительности и Даня хороший парень и старательный актер, только за языком следит не всегда. Она не стала подслушивать дальше и поспешила в буфет, куда успели переместиться остальные, пользуясь передышкой.
– Вы только послушайте! – призвал Паша, размахивая белым листом, как на митинге, и принялся цитировать: – «Парень, игравший вчера «Марата», просто невероятный какой-то! Я в шоке… Так, дальше бла-бла-бла… а, вот! Первый раз пришла в этот театр, были сомнения, думала, будет самодеятельность колхозная. Но классный спектакль, всем советую! А Мечников – вообще нечто. Кто-нибудь знает, где он еще играет? Посмотрела репертуар, а он там нигде не указан…» Кир, ты имеешь успех. Ты у нас теперь «нечто».
Кирилл смущенно развел руками, и Римма сделала большие глаза.
– Я ревнивая, – шепнула она ему, но недостаточно тихо, чтобы Ника не расслышала.
– Или вот еще, – продолжал Паша. – «Был на «Фаренгейте». Кажется, антиутопии всегда современны, столько на ум всего пришло по поводу нашей действительности… Стародумов в роли Битти очень впечатляет! И эта девушка, которая Милдред играла, тоже, жаль только, что ей досталась роль глупой и трусливой бабы. Музыка местами орет очень громко, неплохо было бы потише. А так все супер, кто не видел – покупайте билеты и идите». Вот, это нашему Дане надо почитать: народу-то нравится!
– Ой, а про меня есть что-нибудь? – Мила повисла на брате, заглядывая через плечо. В росте у них было сантиметров тридцать разницы, и рядом с Пашей Мила смотрелась дюймовочкой.
– Про тебя… Ээм… про тебя нет.
– Ну вот, – надула губы Мила. – Стараешься стараешься… когда я прославлюсь, пусть им будет стыдно.
Мила всегда была уверена, что станет звездой, – настолько, что на этом ее амбициозность и заканчивалась, существуя в необременительной области отвлеченных идей.
– Тем более, – продолжала она, – у меня еще есть время. Некоторые и дольше ждали успеха. Взять, к примеру, Наоми Уоттс. Она решила быть актрисой, а первый успех пришел к ней только через десять лет. И все эти десять лет она работала официанткой, но не отчаивалась и не теряла веры в себя. Или тот же Харрисон Форд, тот вообще до тридцати лет был плотником. Так по-библейски!
– Ага, – хмыкнула Леля Сафина. – А потом его взял к себе в фильм его закадычный друг, по совместительству оказавшийся Спилбергом. Да я уверена, что эти люди днями и ночами пытались пробиться. Обивали пороги студий. Хочешь прославиться – хватит сидеть на попе и тешить себя иллюзиями.
Мила насупилась, и Паша потрепал ее по светлой головенке, подбадривая. Леля вздохнула:
– Ладно, чего приуныла? Хочешь, завтра вместе заглянем на пробы? Слышала, ищут актрис на роль жертвы маньяка. Ты как раз подойдешь, такая невинная, милая и…
– И жертва маньяка? – засмеялась Мила, и на ее щеках заиграли ямочки. – Да, хочу, давай пойдем! Обязательно пойдем, ладно?
Ника успела заметить, как занервничал от этих слов ее брат. И тут же спохватился, меняя тему:
– Эй, а про пионерку читали?
– Что за пионерка? – отозвалась Римма. Кирилл положил руку ей на запястье:
– Ерунда всякая. Не надо тебе этого знать.
На скулах Корсаковой тут же проступили два ярких пятна. Она насторожилась.
