Дар Божий - Петр Семилетов
Вокруг был притягательный, незримый мир, известный ей только по фильмам. В этом мире добровольные рабы образовательной системы ходили на концерты, жили в общагах, питались в столовках и сыпали словами вроде — препод, пары, курсач.
Потом она пересекала линию скоростного трамвая и какой-то улицей добиралась до промзоны, граничащей с частным сектором. Там была странная местность — зеленая поляна около заводского корпуса. Поляна близ дебрей, и виднелись следы ручья. Другой ручей Шура видела неподалеку, прямо среди улочек. Из частного сектора она подымалась на пригорок к поперек лежащей улице Индустриальной, и перейдя железнодорожный мост, оказывалась на знаменитых Кардачах.
На днях, скорее всего во вторник — созвонимся — Шура со своим магнитофоном поедет в гости к Нюте, они будут переписывать друг у друга кассеты. Надо в магнитофон, с которого пишешь, в его разъем «ВЫХОД», воткнуть один штекер кабеля. А другой штекер в разъем «УНИВ» магнитофона, на который пишешь. Туда вставляешь чистую или с какой-нибудь лабудой кассету и нажимаешь на магнитофоне кнопки: запись, воспроизведение, пауза. Потом в первый магнитофон вставляешь кассету, с которой будешь писать. Нажимаешь воспроизведение. Снимаешь второй магнитофон с паузы. Запись пошла.
Кира радушно предлагала вместо этого сходить к ее знакомому, рокеру Юрику, у него двухкассетник, и просто переписать с одной деки на другую, но Шура и Нюта не желали никого напрягать. Просто обе купили в «Муне» кассеты, которые взаимно хотели переписать, да и раньше в письмах возникала эта мысль, что одна подвалит к другой с магнитофоном и будут переписывать кассеты. У Нюты тоже была «Весна», только другой модели, «207» — серая, с двумя прыгающими стрелками индикаторов громкости, и одним динамиком, над которым располагался встроенный микрофон. Впрочем часто Нюта слушала музыку на братовом «Маяке» с усилителем и приличными колонками, но «Весна» была своей личной вещью. Доставшейся впрочем от Лёхи.
У брата в шкафу лежал еще небольшой, черный и на вид пуленепробиваемый, но совсем убитый «Протон 401», причем очень возможно, убит он был от рождения. Динамик его был глух, а микрофон писал будто другого человека. Нюта собиралась таскать «Протон» на репетиции, для черновиков, сама же записывала свои гитарные песни на «Весну», ибо микрофон там был более-менее приличный. Лёха в юности то ли выменял этот «Протон», то ли купил, причем состояние его с тех пор не изменилось — магнитофон играл одинаково плохо и, даст бог, будет так же плохо играть, когда наступит закат цивилизации и вся музыкальная техника на Земле обратится в прах.
Прошли вдоль хрущовки с пунктом проката, причем она имела сходство с родным домом Шуры, то же — с одной стороны пять этажей, с другой шесть, но Шурын дом составлен из двух, а тут цельный. Двигались по противоположной стороне, мимо ограды стадиона. Столбики, столбики, между ними копья. Шура знала от мамы, что во время войны на этом стадионе проходил трагический матч смерти между командой фашистов и киевских работников хлебзавода, которых потом за победу в матче сослали в концлагерь и убили.
Из-за ограды лезли кусты. Весной тут хорошо, весной сразу видно, что эти кусты — сирень.
У перекрестка с улицей Шолуденко был вход на стадион, колоннада с арками. На крыше стояли порознь белые буквы: «СТАРТ». Справа от арок, на стене, красовалась другая: «Fidonet» и какие-то цифры.
Тут заспорили — Кира предлагала идти дальше, прямо наверх, до улицы Ванды Василевской, и на метро к Политеху, а Нюта и Шура — пройтись по Шолуденко мимо Газприбора и депо на Лукьяшу, так быстрее. В это время к Мише обратился прохожий — круглолицый бровастый парень с круглыми, под стать лицу, глазами. Остальные его, кажется, и не заметили.
— А знаешь, в чью честь назвали эту улицу? — негромко спросил парень.
— Понятия не имею, — Миша пожал плечами.
Прохожий как бы огляделся — на небо, на стадион, вообще вокруг, и заговорщицки сообщил:
— Я тот самый Никифор Никитович Шолуденко.
— Тоже понятия не имею, — сказал Миша. Ребята спорили или просто стояли, не принимая участия, только солнце осветило тополя и колоннаду, а Шолуденко сжато рассказывал:
— Значит, как это было. Мы освобождали Киев. Я был командиром взвода разведки. В лесу под Святошино мы с Аветисяном взяли в плен фрица. Он возле дома лесничего справлял нужду, там мы его и взяли. У фрица была ценная карта, как Киев заминирован. Мы сдали карту командиру, Кошелеву, и потом после допроса нам немца отдали обратно, мы посадили его в танк и поехали в голове колонны бронетехники, мы впереди. Я немецкий знаю, и Киев знаю, прожил в нем можно сказать сознательную жизнь. А из танка обзор прямо скажем хреновый, поэтому я вылез на броню и оттуда показывал, куда ехать. А под Кардачами по нам самоходка пальнула. И что ты думаешь? Вернуться в Киев освободителем и умереть, ну как так можно, а? Не, я не сразу помер, меня осколком, а танку что? Меня с брони сняли, внутрь, повезли в Октябрьскую, я этого уже не помню почти, проваливаюсь, — Шолуденко улыбнулся, — а то очнусь и понимаю, что-то засело в груди, и болит и не вырвешь, и это с ума просто сводит. А я глаза закрою и представляю, будто это не танк урчит, а трактор, что трактор меня куда-то везет, вроде как я на поле допустим под комбайном пострадавший, лежал человек отдыхал на покосе, комбайн на него наехал, и везут меня спасать в больницу. Это я себе представлял такое. А потом я умер и меня похоронили. А было мне, братец, двадцать четыре годика… Мне и сейчас столько.
— Брэ! — сказал Миша, — Это ты всё выдумал.
— Ну хочешь верь, хочешь не верь.
Победила Нюта, потому что на стене депо они увидят классные граффити, и все пошли по улице Шолуденко, а Миша отвлекся и тоже пошел, а когда обернулся, то никого на улице больше не было, и уже много позже Гнутов вспомнит, что на лицо Шолуденко не падала никакая тень, оно само как бы… Да нет, не светилось, но не зависело от окружающего. И его никто не заметил — ни Кира, хотя стояла рядом, ни Нюта, ни эта тоже писательница девушка Шура.
У заводской проходной стенды с фотографиями показывали, какая у Газприбора хорошая база отдыха.
