Софья Ролдугина - Искусство и Кофе
Мисс Дюмон понимающе закивала.
— Тогда мне лучше рассказать все с самого начала. На первый взгляд, «Человек судьбы» — обычный портрет в антураже природы. Вы же не видели его, нет? Тогда просто представьте… Ночь, лунный свет, степь и три дороги, которые сходятся у большого камня. На камне сидит, положив ногу на ногу, красивый светловолосый юноша лет двадцати, босой, но закутанный в темно-синий плащ. В правой руке у юноши — трубка с длинным-длинным мундштуком из белой кости. Трубка украшена резным изображением диковинных птиц и цветов…
Речь мисс Дюмон была сухой, невыразительной — как у историка, привыкшего к обществу книг, а не людей. Но что-то в интонациях, в самом ритме завораживало. Как заклинание… Прикрыв глаза, я старалась вообразить себе все, о чем говорила мисс Дюмон, и образы не зарождались сию секунду, а словно всплывали из глубин памяти.
— …Черты его тонки и немного женственны. На правой руке у юноши несколько колец с синими камнями. На коленях у него раскрытая книга. Под левой ногой дремлет белая змея, и хвост ее обвивается вокруг щиколотки, тело скрыто под пятою, а голова покоится на стопе. Над правым плечом у юноши цветут белые розы, и лепестки осыпаются на плащ. Когда вы смотрите на картину, появляется неясное ощущение, что юноша глядит куда-то поверх вашей головы. На что-то у вас за спиной. Или на кого-то.
На кого-то.
Я резко вдохнула.
Ладони у меня стали влажными.
— Какие жуткие вещи вы рассказываете, мисс Дюмон, — натужно рассмеялась я и взялась за чашку. Но поднять не решилась — руки предательски подрагивали. — А вы правда видели эту картину лично?
— Это была моя первая солидная реставрация, — скромно ответила мисс Дюмон, помешивая свой кофе. — Еще под руководством мастера… И столько странного тогда происходило. Честно говоря, первое время вообще было так: как поработаю с этой картиной — полночи уснуть не могу. Один раз вообще померещилось, что над моей постелью склонился кто-то… Привиделось, наверно. Но так или иначе, «Человек судьбы» произвел на меня глубочайшее впечатление. Я даже хотела написать статью об этой удивительной картине… — взгляд мисс Дюмон затуманился. — Впрочем, не о том речь. Мы говорили о символизме у Нингена. Так вот, «Человек судьбы» — просто кладезь символов. Перекресток — символ выбора между жизнью и смертью, место встречи с судьбой или потусторонними силами. Духи и демоны на перекрестке получают над человеком особенную власть. То, что юноша с картины выглядит хозяином, восседая на путевом камне на перекрестке, говорит о его мистической сущности… Далее, курительная трубка. Как правило, она трактуется как символ души. Сделанная из кости трубка намекает о приближенности к смерти, причастности самым сокровенным тайнам. Узор из фантастических птиц и цветов — знак чародейства…
На мгновение мои мысли заглушили слова Дюмон. Трубка — символ души… Во сне бабушка постоянно курила трубку, хотя в последние годы почти не прикасалась к ней из-за кашля. Совпадение — или?..
Я резко сжала руку в кулак, так, что ногти до боли впились в ладонь. Глупости какие. Это все гипнотизирующий ритм рассказа мисс Дюмон, только и всего.
Будь практичней, Виржиния. Мистические знаки — не твоя стихия.
— …Теперь о других символах, не менее значимых. Луна — снова причастность тайнам, сакральным знаниям, колдовству. Книга — знание, возможно, запретное, раз ее читают при свете луны, а не солнца. Кольца с камнями — символ власти, но сапфир — символ чистоты, непорочности, что свидетельствует о добрых намерениях властителя — или о том, что правом повелевать он обладает, но не пользуется. Змея — опять-таки знание, искушение, белая змея — мудрость, смерть, тайна. Белая роза — непорочность, чистота, но в то же время и земная страсть; так же эти цветы можно толковать как воплощение жизни и смерти в одном сосуде… Вы слушаете меня, леди Виржиния?
— О, да, — ответила я, чувствуя, как озноб усиливается. Бр-р, ну и жуть — эти картины! Кофе куда лучше, теплее и ближе к живым. И, главное, понятнее. — Но, откровенно говоря, я уже запуталась в знаках и символах.
Мисс Дюмон улыбнулась.
— Понимаю. Их действительно много, но значения повторяются. Причастность к мистическим знаниям, к нечеловеческому роду; чародейство; непорочность и чистота; власть. Косвенные намеки имеются на параллели жизнь-смерть и блаженство-ужас… Если учесть, что действие картины разворачивается на перекрестке, и доминирующий символ, соответственно, перекресток, то получается, что юноша олицетворяет… выбор. И саму Судьбу.
— «Человек Судьбы».
— Да. Тот, кто держит ее весы в руках. Собственно, название и является ключом, — немного смущенно подытожила мисс Дюмон. — Видите, все просто. Но сколько деталей придают глубину этой простоте! И так — почти в каждой картине Нингена.
Я вспомнила «Островитянку», висевшую в отцовском кабинете. Как-то не верилось, что и она напичкана символами так же. Детский рисунок, густые краски… или нет?
Поколебавшись немного, я решилась задать вопрос.
— Мисс Дюмон, а что же с моей «Островитянкой»? Что символизирует она?
— Расставание, одиночество, выбор долга в ущерб чувствам и сердцу, — пожала плечами она. Я поежилась. Интересно, знал ли отец о значении картины? Или ее покупка оказалась своеобразным пророчеством? — Цветы у ног островитянки, раковина на шнурке у нее на шее, одновременно солнце и луна в небе… Впрочем, не буду утомлять вас подробностями, — опомнилась мисс Дюмон и тут же, противореча себе, добавила: — Существует еще одна ниточка-связь между всеми «Островитянками». Но это больше легенда, чем действительно толкование символов… У каждой островитянки есть татуировка на левой ноге. Говорят, что если хитрым образом совместить все рисунки, то откроется тайная надпись или карта. Но это, думаю, всего лишь розыгрыш — слух, пущенный самим Нингеном. Я читала его переписку с дочерью, ни о каких картах, зашифрованных на картинах, и речи не шло. Хотя последние письма, отправленные незадолго до смерти, были посвящены именно «Островитянкам».
— Вы читали личную переписку Нингена? — поинтересовалась я.
— Да, ведь его дочь Эстер Бонне — моя троюродная сестра. Она живет в Марсовии… — начала было мисс Дюмон и осеклась. Я опустила взгляд, скрывая удивление. Вот так поворот! Однако мне следовало догадаться раньше о марсовийском происхождении мисс Дюмон. Хотя бы по фамилии. — Впрочем, неважно. Этих писем сейчас у меня уже нет, а мы с Эстер теперь находимся в слишком скверных отношениях, чтобы просить ее вновь переслать письма в Аксонию.
— Жаль, — светски откликнулась я и улыбнулась: — Было бы весьма познавательно прочитать, что же именно писал великий художник о той картине, что висит у меня в особняке. К слову, мисс Дюмон, — произнесла я в порыве вдохновения. — А что писал Нинген об «Островитянке у каноэ»? О картине, которая была украдена?
— Что писал? — мисс Дюмон растерялась. — Право же, это было давно, сейчас уже и не вспомню. Кажется, эта картину он написал последней. Кажется, она символизировала завершение. Завершение всего, возврат к началу. Да, да, не кажется — точно!
— Очень интересно, — чуть-чуть надавила я. — Знаете, вы разбудили во мне любопытство. Мисс Дюмон, а есть ли какие-нибудь труды по искусству, посвященные «Островитянкам» Нингена? Или хотя бы газетные публикации?
— Конечно, есть, но сразу так я вам не назову. Возможно, позже. Если вы все еще будете заинтересованы, — тут же пообещала она.
— Может, вы дадите мне адрес этой Эстер Бонне? — предложила я с улыбкой. — Не откажется же она ответить на маленькую просьбу скромной аксонской леди?
— Эстер Бонне не знает никаких языков, кроме марсо, — с сожалением покачала головою мисс Дюмон. — И крайне, крайне подозрительно относится к незнакомым людям. Она живет затворницей и во всем ищет подвох. Собственно, поэтому мы с ней сейчас и прекратили всякую переписку. Я устала слушать упреки в том, как плох мой марсо, и в том, что я использую ее, бедняжку Эстер, в своих целях… Леди Виржиния, мне тяжело говорить об Эстер. Можем мы оставить эту тему? — попросила вдруг Дюмон дрогнувшим голосом.
— Конечно. Простите меня, — я искренне принесла извинения и заверила мисс Дюмон в том, что больше не вернусь к неудобной теме.
Вместо этого мы все же обсудили реставрацию моей «Островитянки» и условились о встрече в самом ближайшем будущем — для определения условий договора, если я пожелаю его все-таки заключить с мисс Дюмон.
После ее отъезда день пошел своим чередом. Нужно было сперва повидаться с мистером Спенсером и обговорить некоторые текущие вопросы, затем отправиться в кофейню, а вечером непременно заняться деловой перепиской. В «Старое гнездо» меня отвез Лайзо — какие пешие прогулки в такую-то сырую погоду!
Ходить по улицам в дождь — не лучшее занятие. А вот размышлять о насущных проблемах, сидя в тепле и рассматривая сбегающие по стеклу ручейки — самое то.
