Когда гаснут звезды - Пола Маклейн
— Нет.
«Пока нет», — приходит мне в голову, но я держу это при себе, чувствуя себя неловко из-за того, что так близко подхожу к старым чувствам. К тому, чтобы снова вспомнить Дженни.
— Я пока взяла заслуженный отдых.
— О, тогда хорошо. — Похоже, он говорит это всерьез. — Рад за тебя.
— Спасибо.
Солнце сейчас быстро садится, окрашивая линию облаков. Чайки кружат над рекой под нами, планируя на свободе.
— Какое место, — тихо произносит Калеб, будто прочитав мои мысли.
— Это точно…
— 11-
В один особенно неудачный год в Прожекторе, когда я за несколько месяцев имела дело с тремя мертвыми детьми, Фрэнк Лири отправил меня к психотерапевту.
— Это не наказание, — сказал он. — Просто протокол. Ты через многое прошла, Анна.
— Я в порядке.
— Хорошо. Я хочу, чтобы так всё и осталось.
Терапевта звали Королла, как и машину. Ее офис находился в Эмбаркадеро с видом на Бэй-Бридж. Из ее окна можно было различить только маленькую металлическую полоску моста — шутка размером с зубочистку, если вы собирались взимать за нее плату. У нее было кресло Имса, очки Салли Джесси Рафаэль в красной оправе и кашемировое пончо, прикрывавшее колени, а кончик сложенного треугольника указывал на консервативный персидский ковер, когда она скрещивала ноги.
И как это должно было мне помочь? Я задумалась. Как я могла сказать этой женщине в пончо что-нибудь важное? И почему я должна этого хотеть? Я хорошо справлялась со своей работой и имела солидный послужной список. Мы не спасли этих троих, но такое случается. Мы спасём следующего. Мы продолжим сражаться.
— У вас есть какие-нибудь проблемы со сном? — выпалила Королла. — Кошмары?
— Не больше, чем обычно.
— Как насчет злоупотребления психоактивными веществами? Вы когда-нибудь беспокоились, что, возможно, слишком много пьете?
Слишком много — это сколько? Я задумалась, но стряхнула с себя беспокойство и многозначительно пожала плечами.
— Слушайте, я на самом деле не верю во всю эту разговорную терапию. Без обид. Я здесь, потому что меня отправило начальство.
— Я работала со многими клиентами, которым нужно было пережить травму, — невозмутимо продолжала она. — Мое раннее обучение было связано с боевыми действиями солдат и контузией. Многие отставные солдаты становятся полицейскими. Они думают, что то, что они видели и делали тогда, давно похоронено, все в прошлом. Они топят его. Глушат его. У них неудачные браки. Они становятся алкоголиками. Но потом происходит что-то, что вызывает травму. А потом — бум! — и они ломаются.
— Зачем вы мне это рассказываете? Я никогда не служила в армии.
— Есть и другие виды сражений, Анна. — Она соединила кончики пальцев перед лицом. — В вашей анкете вы отметили, что выросли в приемной семье. У вас также были братья и сестры. Что с ними случилось?
— Это не имеет никакого отношения к моей работе.
— Может быть, и нет. Это зависит от того, сколько работы вы проделали, чтобы справиться с тем, через что вам пришлось пройти. То, что вы уже несете. Что вы можете рассказать мне о своих родителях? Вы помните их? Почему они не могли позаботиться о вас?
Ее вопросы казались слишком скорострельными и слишком перегруженными. Я повернулась в слишком мягком кресле, желая, чтобы наш час закончился, но мы едва начали.
— Я не хочу говорить об этом. И вообще, как раскрытие вам моих тайн поможет мне на работе? Я буду чувствовать себя только хуже.
— На самом деле, разговор принесёт облегчение. Вы думали об этом?
— Нет.
Последовала долгая пауза, пока она смотрела на меня.
— Люди устойчивы, Анна. Я не сомневаюсь, что вы невероятно искусны в своей работе. Вы действительно хорошо держитесь. Но, может быть, немного слишком хорошо.
— Что это значит? — Я начала тяжело дышать. Мои плечи были напряжены и зажаты.
— Просто то, что смирение не является долгосрочным решением. Возможно, вы думаете, что можете просто продолжать этот путь бесконечно. Но то, что вы видели, на самом деле никуда не исчезает. Оно накапливается внутри вас и начинает сказываться. А еще есть старая травма, с которой вы на самом деле так и не смирились. Никто не является пуленепробиваемым. Просьба о помощи не означает, что вы слабы.
Слаба? Откуда это взялось?
— Я в порядке. Спросите любого, с кем я работаю.
Взгляд ее глаз скользнул по моему лицу.
— Если вы не хотите говорить, мы могли бы изучить другие способы помочь вам справиться. Некоторые из моих клиентов занимаются йогой, или тайцзицюань, или ведут дневник. Я просто пытаюсь предложить вам инструменты. — Она отложила блокнот, а затем сняла очки и начала крутить их в руках. — Когда в вашей жизни вы были наиболее спокойны, наиболее самой собой?
— Что?
— Ваше самое счастливое место?
Я понятия не имела, к чему она клонит с этими вопросами, но Мендосино был единственным возможным ответом.
— Не все воспоминания о нём хорошие, — пояснила я, — но это мой дом.
— Хорошо. — Сжимая оправу очков в руках, она смотрела на небо через сетку на окне. Затем закрыла глаза. — Я хочу, чтобы вы каждый день представляли себе Мендосино, мысленно отправлялся туда. Визуализируйте это до тех пор, пока это место не станет полным — таким, каким вы его помните. Затем, когда у вас все будет так, как вы этого хотите, начните строить дом — очень медленно, доска за доской. Дом, достаточно большой для всех, кого вы потеряли, всех, кого вы не смогли спасти.
По мне пробежал холодок. Я уставилась на нее. Что за человек мог так говорить? Какую жизнь вела Королла, которая позволяла ей сидеть в комнате с незнакомцем и чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы закрыть глаза?
— Как это упражнение поможет?
— Это способ интегрировать то, что с вами произошло. Историю исцеления.
Историю исцеления? Неужели она прочла это в каком-то руководстве для психотерапевта?
— Не существует настолько большого дома, — наконец сказала я.
— Это ваш дом,
